30. Прибыткевич собирается в генералы

Евгений Гребенка

Прошло два года, Прибыткевич жил в своих палатах, не оставляя, впрочем, своей прежней службы, «из благодарности к старому начальству», как говорил он. Лопуховского тоже поместили в доме Прибыткевича: без Лопуховского Прибыткевич не мог жить.

Философы, отвергающие существование дружбы, что вы на это скажете?

В один приятный вечер Лопуховский приехал из отдаленной части города скучный, мрачный, озабоченный. Он не захотел пить чаю и, взяв за руку Прибыткевича, увел его в кабинет и запер дверь.

– Что с тобой? – спросил Прибыткевич.

– А вот что. Вам угрожают неприятности; надобно от них избавиться: переменить род службы…

– Что ты, что ты! Да ведь теперь-то наши дела приняли самый лучший оборот…

– Так; и могут принять худший. Видите, я сейчас был в осматривал работы, приискивал новых работниц, отказывал нерадивым. Вдруг в комнату входит господин важной наружности и спрашивает у хозяйки: сколько у нее детей, и чем болен меньший сын, и что она платит за квартиру, и чем занимается… Баба и бухнула, что шьет она, мол, казенное белье по шести копеек за штуку, да что плата мала: только не умрешь с голоду, надеяться не на что.

– Вот вам билет, – сказал незнакомец, – скажите вашему частному доктору, чтоб прописал на нем рецепт для вашего ребенка; по этому рецепту дадут лекарство даром, а на этот рубль серебра купите больному белого хлеба да чего-нибудь легкого покушать. Сами понаведайтесь завтра в общество; я о вас поговорю и работу вам доставлю. Пора уже прекратить… – И тут он начал такие вещи говорить о вас, будто знает вас лично…

– Как? – говорил Прибыткевич.

– Нет, не говорил имени, а рассказывал все ваши обороты, будто ему кто шептал, и называл неприятными именами: упоминать не следует. Вот я, видя, что он человек важный, вступил с ним в разговор, прикинулся сам филантропом и узнал страшные вещи. Здесь завелось общество, которое хочет давать бедным помощь работою, хочет подорвать все наши спекуляции – и подорвет: оно сильно, имеет вес, и нас как раз уничтожит; да еще, чего доброго, вздумает обличить… Лучше убраться заранее.

– Это чудеса!..

– Да, члены больше все люди молодые, ходят и отыскивают бедных, лазят на чердаки, опускаются в сырые подвалы, навещают грязные углы, не страшась ни зловредного воздуха, ни заразительных болезней, часто там обитающих, и отыскивают истинную бедность, справедливо и неумолимо отделяя ее от порока, помогая безусловно первой и стараясь направить на путь истины последний.

– Что же, им идет огромное жалованье?

– Какое! Смех сказать: сами еще платят ежегодно за право трудиться для пользы нищего…

– Хо-хо-хо! Друг мой Лопуховский, полно меня дурачить! Могут ли быть на свете такие чудаки?

– А есть, я говорю не шутя, и они вам наделают беды из-за нищих, из-за бог знает какой сволочи. Вы можете потерпеть. Лучше подобру-поздорову убраться.

– Убраться? Да куда же?

– В другое ведомство. Возьмите службу по другой части. Теперь уже вам полно думать о мелких пользах. У вас дом, у вас карета, у вас порядочный чин; теперь пора вам думать о почете, генеральстве.

– Друг Лопуховский, ты с ума сошел! Какой я буду генерал? Посмотри на меня; похож ли я на генерала?

– А будете! Что же вам больше делать на свете? Поживете и будете… Вам должно перемениться. И птицы небесные от перелета жиреют; иначе кто бы их заставлял ежегодно летать бог знает куда?.. Только поведите дело хорошенько…

– Воля твоя, что хочешь, а на это я не согласен: это такая обуза!.. Что зовется, тут французский язык и прочее нужно… Не хочу! Я тебе говорю, не хочу!

– Так я хочу, – почти закричала жена Прибыткевича, быстро входя в кабинет, – я слышала все за дверью и хочу быть генеральшей – слышишь?

– Слушаю, матушка; да ведь трудно.

– Пустяки, я вас уверяю, – перебил Лопуховский, – только меня слушайте…

– Правда, правда, только его слушайте, он умный человек.

– Ну! Делайте из меня что хотите!

Наступил какой-то торжественный день. Прибыткевич оделся в свое самое новое платье, надел на себя все, что у него было отличительного, и, подойдя к шкатулке, вынул меня. Долго он глядел на меня, и мне даже показалось, что его глаза наполнились слезами.

«Ну, моя голубушка, синенькая, берег я тебя, – сказал он, – ты мне принесла счастье… И теперь сослужи службу, ты счастливая бумажка…»

Потом он сложил меня и положил особенно в карман; сел в коляску и поехал.

В передней одного значительного человека стоял стол, на столе чернильница, дюжина перьев и несколько листов бумаги; немного подальше высилась порядочная куча визитных карточек на разных языках, с разными гербами и коронками; у столика стоял любимый камердинер значительного человека, известный очень многим под именем Бориса Петровича. Разные лица входили в переднюю, расписывались или оставляли карточки и исчезали, словно китайские тени. Это было утром, очень рано.

Прибыткевич вошел в переднюю и поклонился Борису Петровичу с видом человека очень знакомого; в это время кто-то расписался и вышел. Они остались одни.

– Ну что, Борис Петрович, хорошо сидит ваше новое платье?

– Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие, это оно на мне.

– Ага! Я и не узнал: ну, ничего, хорошо, мы сделаем и лучше с временем, дал бы только бог попасть к вам!.. Погодите, станьте вот так: да, немного брюки широковаты. Вы мне пришлите завтра, я прикажу все отделать на швальне.

– Покорнейше благодарю. Вы распишетесь или карточку оставите?

– Распишусь, распишусь. Куда нам карточки оставлять таким людям!.. Вот я и подмахнул! А что, его сиятельство почивать еще изволят?

– Почивают.

– Достойнейший человек!.. Доведется ли служить или нет, но хоть поговорю с таким человеком – и то мне приятно!.. Прощайте, Борис Петрович!

Тут Прибыткевич сунул меня в руку камердинеру, примолвя: «Будьте здоровы, с праздником» – и ушел.

Камердинер положил меня в карман и еще с полчаса постоял у столика. Наконец послышался звонок, и он вышел, оставя на своем месте лакея с наказом: «Смотри ты у меня, Степка, не смей никого поздравлять с праздником».

Значительный человек встал очень в хорошем расположении духа и, одеваясь, болтал с камердинером всякую всячину.

– Ну что, там их много было?

– Видимо-невидимо! Как мухи на мед, лезут все к бумаге и расписываются…

– Ага!.. Больше прошлогоднего?

– Вдвое больше; и много новых, а один приезжал какой-то богатый барин, да уж как он вас любит и уважает!..

– Кто бы это? Из моих подчиненных?

– Нет, незнакомый; приезжал в своей коляске; лошади орловские, сбруя чудесная, немного похуже нашей… Да как вошел, и встретился с каким-то незнакомым мне человеком, и начал про вас говорить… Уж он так вас хвалил, так превозносил! Это, говорит, и такой и этакой человек; с ним, говорит, поговоришь – на год поумнеешь…

– Кто бы это такой?..

– Я посмотрел на лист, он расписался: «Прибыткевич».

– Ах, да, я слышал эту фамилию… постой, постой, у графини… Мы с ним играли в карты, только играть он не мастер. Помню: дама сам-пят козырей и два туза масти, и он остался без двух!.. Мы целый вечер хохотали!.. Да, он смотрит хорошим человеком.

Долго еще камердинер одевал значительного человека и пел ему про Прибыткевича. Надобно отдать справедливость: Борис Петрович отлично владел языком!..

Дня через три Борис Петрович убирал что-то в рабочем кабинете значительного человека; в кабинет вошел правитель дел с бумагами.

– А что нового? Мороз большой?

– Большой, ваше высокопревосходительство, градусов двадцать будет и с ветром.

– Я знал это, на термометр не смотрел, лень была, а голова у меня трещала; это всегда на большой мороз… Ну, а там у вас что?

– Есть три просьбы на вакантное место старшего чиновника для поручений. За А. просит графиня Б., за В. просит княгиня Г…

– Ну, а третья?

– Третья очень странная просьба. Просится какой-то Прибыткевич и пишет, что не имеет протекции и не ищет рекомендации, а хочет личными достоинствами и усердием рекомендовать себя.

– Прибыткевич… погодите… что-то знакомое.

– Это, ваше высокопревосходительство, верно, тот самый, что имел честь играть с вами у графини, – довольно отважно заметил камердинер.

– Молчи, братец, не мешайся не в свое дело! Я сам очень хорошо вспомнил, я лично знаю Прибыткевича: он отличный человек!..

– Кого же угодно будет утвердить вашему высокопревосходительству? – спросил правитель дел.

– Разумеется ни А., ни В.: я смерть не люблю никаких протекций. Прибыткевич – другое дело: я его лично знаю, да и тоже его просьба мне нравится: это показывает в нем человека прямого. Напишите о нем бумагу и сейчас принесите мне, я подпишу.

Борис Петрович сейчас же вышел из кабинета и послал курьера к Прибыткевичу с радостным известием, а сам, приложив ко мне еще четыре синеньких, отослал нас по почте в …скую губернию к своей теще, крестьянке Ирине Харитоновой, в гостинец к рождеству Христову; писал ей очень учтивое письмо, извещал, что ее дочка родила сына и ходит в шелковом салопе; передавал поклоны человекам тридцати, каждому поименно, а в заключение просил родительского благословения во веки нерушимого.

Ирина Харитонова получила деньги на праздниках в самую тяжелую пору: когда староста собирал к новому году барину оброк и грозился продать ее корову.

На пять рублей старуха сделала вечер и напоила мертвецки старосту, десятских и свою родню. Письмо всилу прочитал староста и много плакал, бог его знает отчего. Харитонова тоже плакала и остальные четыре ассигнации, в том числе и меня, отдала старосте в оброк. Потом некоторые родные поспорили о том, кто из них больше любит Ирину Харитонову – и подрались. Десятские, разнимая их, тоже передрались между собою. Наконец сам староста принялся унимать буянов и, потузив порядочно всех, кто попал ему под руку, свалился от усталости под лавку.

Староста хотя был очень хмелен, однако не потерял денег и назавтра, приобщив их к собранной уже сумме, отвез в город на почту и отправил в Петербург на ваше имя. И я, бедная, не успев отогреться, опять поехала по мучительным ухабам санной дороги, которую, не знаю почему, многие патриоты называют самородным зимним шоссе. Опять суждено мне было слушать звон колокольчиков, брань ямщиков, понуканье почтальонов и вздохи и жалобы на судьбу почтмейстеров, когда приехавшая в полночь почта вырывала их из постели, из объятий супруг и заставляла являться в присутствие.

Наконец я попала к вам, выдержала ваш осмотр, выслушала ваши фантазии и предположения и мощною властью Мартина Задеки, согласно вашему сильному желанию, явилась, олицетворенная, дать отчет в моем странствии. Теперь не знаю, куда судьба поведет меня? На горе или на радость стану жить в столице? Никто не ведает; поскитаемся, пошатаемся – увидим; но во всяком случае я после смерти своей явлюсь еще раз к вам. Вы первые пожелали знать приключение ничтожной пятирублевой ассигнации, и я за это сообщу вам мои дальнейшие похождения – помните это, и если я неожиданно явлюсь к вам – не пугайтесь: это не к лицу порядочному человеку. До свидания.

Я взглянул – никого передо мною не было, только на столе лежала эта рукопись.

– Но, сударыня, мадам ассигнация, где вы?

– Здесь, у вас под подушкой, – отвечал мне тихий голос.

Я поднял подушку: там точно лежала моя ассигнация с обгорелым уголком.

Это мне показалось чрезвычайно странно.