17. Барышник Фырков

Евгений Гребенка

Часа через два пришел Подметкин и привел с собой человека в синем кафтане, перетянутом черкесским поясом, в плисовых шароварах, упрятанных в смазные сапоги; в одной руке картуз, в другой нагайка. Этому человеку, судя по бороде, было лет под тридцать. Незнакомый человек, войдя в комнату, перекрестился, потом стал неловко кланяться, а Подметкин заговорил:

– Рекомендую тебе, Алеша, моего искреннего приятеля: барышник Фырков, отличный человек! Не смотри, что он с бородой и не дворянин, а все дворяне ему кланяются, офицеры ему руку жмут, с ним хлеб-соль водят, все ремонтеры ему друзья, дорогой человек! Вот мы с ним уладили для тебя дельце, я и привел его к тебе.

– Насчет, то есть, иноходчика; единственно для вас по дружбе уступил, – заговорил барышник, – генерал очень за ним волочился, «ночей, говорит, не сплю, все снится Каурый».

– Да ты, братец, Фырков, будь как дома, не церемонься с Алешей, говори ему ты, иначе никакого дружества не будет.

– Пожалуйста, пожалуйста, любезный! – сказал Алеша.

– Ну, ладно, я и сам люблю откровенность.

– Да, да! Вот мы много наделали дела, а ты что сделал, Алеша?

– Я подал милостыню.

– Хорошо, тебе нужно поправить репутацию после батюшки: он сильно тебе напакостил; до сих пор в городе Канчукевич и свинья или собака – одно и то же, ругаются твоей фамилией!

– Э-эх! Поправимся!

– Разумеется; только составь себе репутацию, а там хоть и свихнешь при случае, никто не поверит. Давай нищим, делать нечего, да с разбором; где соберется побольше людей, там и сыпли мелочью или выбирай бедного поголосистее: пусть благовестит; да давай поменьше да почаще, напоминай о себе. Так составляются репутации.

– Ну, я этому дал здесь без людей.

– Худо; было хоть на улицу выйти: проходящие бы видели.

– Да еще я ему дал… сто рублей.

– Сто рублей?!! Полно, шутишь?

– Не шучу. Да ты сам дал бы ему двести, для курьезу дал бы; ведь шутка сказать, пришел человек, что моего деда, прадеда, пращура знал! Вот что! 269 лет уже по свету мается; я не поверил бы, коли б сам не сосчитал.

Тут Алеша рассказал весь процесс своего исчисления. Подметкин и Фырков так и повалились на пол от смеху.

– Ах ты, голова-головушка! Видишь, Фырков, я тебе правду говорил, что у него душа овечья. Ах ты, баран этакой безрогий! Тебя разве тот не надует, кто не захочет. Благодари бога, что попал ко мне в опеку, все бы тебя мошенники вытащили: у тебя слабая душонка. Во какие он без меня штуки откалывал! А я ему для благодеяния бабу отыскал.

– Отыскал?

– Не твоему плуту чета, баба, братец, голосистая, что твой кларнет; а язык, словно трещотка, так и колотит дробь; в две минуты мне рассказала, что у ней нет мужа и на руках шестеро детей мал мала меньше и что ей когда кто дал – все рассказывает, такая признательная, благодарная… Такой не жаль дать, не пропадет задаром. Она придет, ты увидишь.

– Так еще и ей дать?

– Нечего делать, придется хоть немного, я сам пригласил.

Потом Подметкин начал рассказывать Алеше про каурого иноходца и поздравил его с покупкой и обнимал, обнимал тоже и Фыркова и рассказал какой-то анекдот о том, как одна барыня-помещица покупала у Фыркова лошадь для завода. По обыкновению, анекдот был так рассказан, что его нельзя было понять, хотя Фырков и Алеша очень много смеялись. Алеша даже кричал: «Перестань! Перестань, не выдержу! Ах, умру! Пропаду, лопну! В груди колет, живот сводит! Ох, пропаду,, перестань…»

– Коли живот сводит, выпей померанцевки, да, кстати, и мы поддержим компанию.

Принесли водки, хлеба, икорки и еще чего-то сухого копченого, и хозяин с двумя приятелями начали лечиться истинно аллопатически. Впрочем, они и не виноваты: гомеопатия тогда еще не была в моде. Это приятное занятие прервала вошедшая в комнату женщина лет под сорок, со вздернутым носом, с пухлыми красными щеками, с быстрыми черными глазками; в молодости она была очень недурна, даже и теперь еще была сносна. Она пришла и с плачем начала жаловаться на свое вдовство, на семейство и на бедность.

– Ба! Вот сама она; легка на помине. Я только о тебе, матушка, рассказывал; ты ведь вдова унтер-офицера? Никак Домна?

– Домна Трифонова, ваше высокоблагородие, вдова беспомощная, шестеро детей-малышей, писк да визг, хоть беги из дому, и все хлеба просят. Спасибо, добрые люди не оставляют; уж какой стряпчий! Кто его не знает? Да и тот расступился гривенничком.

– Верю, верю, матушка, мы тебе поможем. Алеша не в отца пошел, любит добрые дела.

– Да, да, матушка, люблю делать добро, он правду говорит.

– Ах вы, отцы мои родные! Да я вас и в молитве стану почитывать, и свечку за вас поставлю, и всему городу расскажу, только не оставьте малышей поколеть с голоду.

– Эх, мать моя, Домна Трифоновна! – сказал Фырков. – Ведь это мои приятели, я тебе не попущу их надуть. Ведь я тебя знаю: ты держишь артельное кушанье на нашем постоялом дворе, за тобой и грешки есть – не правда ли?

– Э, батюшка, кто богу не грешен?

– Правда, да у тебя и муж есть: отставной унтер.

– Как, муж есть? – спросили в один голос Подметкин и Алеша.

– Какой он муж, честные господа! Только что звание мужа, и совсем никчемный, ледащий! Хуже вдовы живу!

– Ха-ха-ха! Слышь, Алеша, – закричал Подметкин, – да ведь она бой-баба! Ей-богу, молодец; как вывертывается!

– Молодца! – заметил Алеша.

– Да и деток у тебя нет, – продолжал Фырков.

– Вот это уж напраслина, – со слезами отвечала Домна, – видит бог, напраслина.

– Где же они? Их нет при тебе?

– Где они? Там, где мы все будем: бог прибрал; всех схоронила, моих сердечных… И сколько их было! Да какие хорошенькие!

– Ай да баба! – закричал Подметкин. – Молодец! Вот бы золотая была маркитантша! Нет, Алеша, ей стоит дать рубль серебра – не на бедность, а за удаль; таких баб мало на свете. Что, ты трубку куришь?

– Курю, ваше высокоблагородие.

– Табак глотаешь?

– Нюхаю.

– Браво! Об этом тебя не спрашиваю, а вот об этом, что в графинчике: верно, выкушаешь стаканчик на здоровье?..

– Ваше здоровье!

– Молодец! И не поморщилась! А померанцевка крепкая… Я тебе еще прибавлю рубль серебра. Да приходи к нам завтра пораньше, я с тобой не шутя потолкую о важном деле.

Домна взяла два целковых и ушла, а три приятеля далеко за полночь просидели, пробуя разные настойки и рассуждая об удали унтер-офицерши. Наконец Подметкин предложил и собрание утвердило: не щадя издержек, переманить к себе унтер-офицершу и вверить ей управление домом, а муж ее может смотреть за лошадьми и кучерами. Проект запит, приятели поцеловали уходившего барышника и легли спать совершенно счастливые.

Примітки

аллопатически… – тобто пити й закушувати у великих кількостях (на відміну від мікродоз, прийнятих у гомеопатії).