5. Ассигнация у горничной Лизы
Евгений Гребенка
Фома Фомич тихонько засвистал вслед уходившей жене, потом принялся хохотать, приговаривая: «Горденька, моя матушка!.. Ни дать ни взять королева на московской сцене!.. Выкинула штуку!.. Обругала мужчину!.. Да порядочному, человеку честь, коли его бабы ругают!.. Я знал одного штаб-офицера, который съел на веку с полдюжины щелчков от первейших красавиц да еще этим хвастал! Значит, было за что!.. Вот напугала, матушка!.. А впрочем, – прибавил Фома Фомич, перестав смеяться и сердито сдвигая брови, – если война, так война!.. Я тебя, матушка, сверну в бараний рог! Я тебе покажу, что значит муж! Сила солому ломит! Посмотрим! Посмотрим!..» И Фома Фомич ушел в свой кабинет, так прихлопнув за собою дверь, что стекла в окошках зазвенели и паук, сидевший спокойно в уголку, под столиком, подле паучихи, закрыл лапками уши и сказал:
– Ах, какой грубиян!
– Благодарю бога, что ты не похож на него, – нежно прибавила паучиха.
– Еще бы! Ведь мы не люди! Мы так себе, серенькие пауки!.. Обними меня, друг мой! Пусть кругом шумит буря – в нашем углу мир и тишина.
Пауки начали обниматься, а мое внимание развлек новый предмет – молоденькая девушка лет шестнадцати, полненькая свежая блондинка, с розовыми щечками, с немного вздернутым носиком, с быстрыми серенькими глазками, с веселою плутовскою улыбкою, выказывавшею ряд беленьких ровных зубов…
Это была, как я после узнала, Лиза, горничная жены Фомы Фомича. Одетая в темненькое ситцевое, довольно короткое платье, прикрытое на шее кисейной косыночкой, заколотой, казалось, не без труда на полной крутой груди, – словно кошечка, вбежала легко в комнату и вдруг остановилась. Выставя немного одну ногу вперед, сложа руки крестом на груди, она немного наклонила головку и, казалось, затаив дыхание, к чему-то прислушивалась, потом подбежала к двери, куда ушла барыня, постояла с полминуты, приложила ухо к замочной дырочке и перебежала к двери, в которую ушел Фома Фомич.
Постояв там немного, Лиза отошла спокойным шагом, говоря вполголоса: «Ничего! Прошло! А я думала, будет катавасия; только барин потузил немного Егорку, да и поделом: озорник этакой! И что ему в моей косынке?.. Все указывает пальцами, вся, говорит, в дырочках! И врет, – продолжала Лиза, улыбаясь и глядя в зеркало, – врет, как лягавая собака, даже ни одной, ни этакой дырочки!.. А брови у меня темнеют…» И Лиза, послюнив мизинец, начала приглаживать свои брови. «И башмаки у меня недурны, сидят, как на барыне, коли не лучше – право, так… Ай!..» Лиза увидела меня на полу и, быстро схватив, подбежала к окошку.
«Господи! Сколько тут денег! – шептала Лиза, осматривая меня со всех сторон. – Еще у меня отродясь не было в руках столько. Кто б это потерял: барыня или барин? Да у барыни у самой нет денег, стало, он потерял. Вот если бы мне: накупила бы и мониста, и сережек, и на платье, и платок… Я думаю, стало бы… Нет, я бы отдала их Степану… да, ему бы отдала. Еще третьего дня он говорил мне: «Были бы деньги, мы бы скоро женились; я бы, говорит, накупил сапожного товару, нашил бы сапогов, продал бы да опять купил бы товару, да опять продал бы: завелась бы деньга, отпросился бы на оброк в город, завел бы мастерскую да и тебя, Лиза, хоть бы добром взял у барыни, хоть бы выкупил, коли б она заартачилась; я свой человек, крепостной, а, вот те Христос, заплатил бы! Беда, нет ни алтына!» Вот как говорил Он, такой добрый! Был в науке шесть лет и не забыл меня. Эк я разговорилась! Да нешто это мои деньги? Спохватятся, так и своих не узнаешь! Разве не подарит ли барин? Таковский! А может быть. Недаром говорит старая Фетинья: «Ты, Лиза, своего счастья не видишь: замечай, как он глядит на тебя». А мне что за дело? Любил бы меня Степан… Ах, Степа, Степа! Выпрошу я тебе эти деньги – заживешь ты барином. Была не была, ведь он не съест меня…»
И Лиза, махнув рукой, вышла из комнаты в дверь, куда ушел Фома Фомич. Пройдя три или четыре комнаты и небольшой темный коридор, она немного остановилась и, робко отворяя дверь, вошла в кабинет Фомы Фомича. Фома Фомич глядел в потолок и курил трубку, лежа на кушетке, в красном халате, красной ермолке и красных сапогах, шитых золотом.
– Кого там черт носит? – грубо спросил Фома Фомич и сердито повернул к двери голову. – А! Это ты, Лиза? Это другое дело. Что, тебя барыня прислала, а?
– Нет-с, я сама пришла: мне нужно…
– Тем лучше, тем лучше! Притвори-ка дверь: там страшно несет ветер, получше, на крючок, вот так. Ну, что ты скажешь?
– Вот, сударь, я нашла деньги в той комнате, не вы ли обронили?
– Деньги? Какие? Покажи-ка сюда, поближе, поближе, чего ты боишься? Дура! Ведь я тебя бить не стану. Экая дикая! Ну, вот эти деньги?
– Эти-с.
– Мои, да бог с ними! Когда нашла, возьми их себе. Экие у тебя щечки свежие, точно малина!
Фома Фомич ущипнул Лизу за щечку.
– Полно вам, барин! – шептала Лиза. – Барыня услышит, забранится…
– Пускай услышит, пускай увидит! Ты ведь такая душка, что трех барынь стоишь.