29. Прибыткевич богатеет

Евгений Гребенка

Чрез месяц Прибыткевич взял на себя шитье рубах с уступкой для заведения. Подрядчик шил по десяти копеек за штуку, а он взял по девяти, за что получил награду от начальства, а сам в тот же день отправился в отдаленную часть города, где живет страшная нищета, где бедная женщина, кормя грудного ребенка, работает три дня, стегая затейливый халат для лавки гостинодворца, и получает за это рубль медью, где за бесценок вышивают чудные узоры по газу, тюлю и батисту, украшающие модные магазины, где просят работы и часто голодают от того, что делать нечего, – там работницы с радостью взялись шить рубахи для Прибыткевича по шести копеек серебром.

Эта операция удалась Прибыткевичу отлично, принесла ему много выгоды денежной, а еще более выгоды во мнении заведения, где он служил, так что начальник в своем дружеском кругу, услыша фамилию Прибыткевича, сказал довольно громко, со свойственной ему интонацией: «Я не знаю, за что нападают на Прибыткевича? Он не картежник, не пьяница, не пускается в литературу: правда, с виду кажется глуповат немного, но это только с виду, на деле он отличный практический человек».

С этого дня Прибыткевичу стало очень хорошо жить на свете. Кто что ни говори, а подобный отзыв начальника трогателен, умилителен и наполняет душу неизъяснимо сладостным ощущением!

Прибыткевич точно был хороший исполнитель, как и все люди, не любящие думать и рассуждать, и поэтому, руководимый советами Лопуховского, он постоянно успевал в разных торговых оборотах, богател видимо и несколько раз уже хотел завести лошадей, но Лопуховский его удерживал.

– Погодите, – говорил он, – еще рано: еще вас за это могут удушить. Пойдут спросы, да расспросы, да зависть. Разумеется, кому какое дело, а зависть сейчас привяжется…

– Тебя не поймешь; ты все мне толкуешь про декорации; а чего лучше, что зовется, как тройка этаких…

– Во всяком случае тройка неблагопристойно: это столица, а не уезд, здесь пара в ходу. Впрочем, лошади – декорация более для женитьбы. Вам теперь нужны служебные декорации… Говорите более о своих трудах, о потере здоровья, о намерении выйти в отставку… Иногда этак скажите человеку, что вы займетесь счетами и бумагами, прикажите всем отказывать, говоря: «Барин занят, придите часа через два» или «завтра утром», как придется, а сами преспокойно лягте на диван, курите да читайте книгу.

– Я до них не охотник.

– Ну так спите, только прежде двери на замок, чтоб какой нахал не застал вас над этим занятием; ведь народа всякого бывает…

– Ты думаешь, это полезно?..

– Да вот как: у нас в департаменте был человек, ни рыба ни мясо, даже порядочного почерка не имел; определился он на первый оклад, стал учить грамоте экзекуторского сынишку и получил казенную квартиру – комнатку на чердаке об одном окне. Надо случиться, что это окно выходило на двор и было прямо против окон спальни и кабинета начальника, разумеется, только повыше: начальник жил в бельэтаже. Иной простой человек разве изредка глядел бы в окно на двор, как сторожа по двору ходят, да разве ставил бы на нем чубук; другой пользы невозможно, по-видимому, извлечь из него; а умный человек нашелся: он постоянно начал просить себе в департаменте на дом работы.

«Мне, говорит, дома скучно, делать нечего, а у вас дела накопляются; давайте, я их понемногу стану очищать». И возьмет, бывало, бумажку в лист, только каждый день брал после присутствия, и все столоначальники начали говорить между собою: «Вот дурак, хочет все казенное дело переделать!», а громко кричали: «N. N. достойный человек: трудолюбив, усерден, деятелен».

Между тем N. N. извлекал из окна пользу: он, бывало, пообедает, пойдет куда-нибудь к знакомым напиться чаю или так погуляет по улицам для освежения духа и в десять часов приходит домой; берет казенную бумагу, переписывает ее в десять минут, много что в четверть часа и ложится спать; но предварительно поставит против окна столик, на столик тарелку, из осторожности от пожара, а на тарелку подсвечник с горящею пятериковою свечкой.

Хозяин засыпал, укутав голову от света одеялом, а свечка горела часов до четырех и наконец погасала, наполняя комнату порядочным угаром. На утро у N. N. немного болела голова, впрочем, это скоро проходило. Жертвовал он в месяц из скудного жалованья полтину серебра на ненужные свечи… Кажется, вел себя глупо, а вышло умно: начальник и его супруга несколько раз во время тревожного сна, просыпаясь, замечали против себя в окне свет; это повторилось несколько раз и встревожило начальника. Он послал за экзекутором и спросил о таинственном жильце-полуночнике. Экзекутор доложил, что живет там чиновник N. N., а огонь у него горит оттого, что он занимается.

– Уж не сочинитель ли?

– Никак нет, ваше превосходительство; это прекрасный молодой человек и серьезно занимается перепискою служебных бумаг.

– С найма, что ли?

– Не могу доложить основательно, ваше превосходительство.

– Вы никогда ничего не можете доложить!

Жена начальника очень беспокоилась, не живет ли там, под небесами, какой-нибудь колдун или составитель вредных вещей. Сам начальник подозревал, не делается ли там что запрещенное и, уходя в департамент, приказал экзекутору сделать маленькую фальшивую тревогу будто бы о сбежавшей у генеральши собачке и, пользуясь этим предлогом, осмотреть квартиру N. N. и донести в точности.

В департаменте он спросил об N. N. начальника отделения. Начальник отделения отвечал, что в непосредственные отношения с мелкими писцами он не входит, но заметил, что N. N. трудолюбив, скромен, вежлив и почти ничего не говорит.

– Ну так позовите ко мне его столоначальника.

Столоначальник сказал, что N. N. отличный человек и ежедневно по его, столоначальника, просьбе берет кучу бумаг для переписки, которые всегда назавтра возвращает в исправности.

Возвращаясь домой, начальник встретил у себя в передней экзекутора, который приветствовал его следующими словами:

– По приказанию вашего превосходительства был сделан осмотр в квартире N. N. под видом поиска собаки, и кроме старых сапогов, дырявого халата, трубки с чубуком и постели, других вещей не отыскалось.

– И не могло отыскаться! У вас всякое лыко в строку. Заикнись я, вы готовы поднять весь дом на ноги. N. N. достойнейший человек, я пошутил, а вы из шутки дело затеяли.

Чрез две недели открылась вакансия помощника столоначальника, и начальник мимо всех посадил N. N. на это место. Чрез месяц его сделали столоначальником!.. Вот как! Жертвовал в месяц безделицу – полтинник на свечи, а приобрел сотни рублей. Это называется уметь сеять.

– Хо-хо-хо! Экая голова! Как же ты узнал эти проделки?

– Да уж гораздо после, когда он был столоначальником, перестал жечь свечи, а сам стал писцов прижимать – не приведи господи! Я де, говорит, сам по ночам переписывал. А тут была у нашего сторожа дочка; она N. N. мыла манишки, а он, уже став порядочным человеком, нагрубил ей и взял другую прачку. Тогда сторожева дочка все и разблаговестила, да еще и не то!.. Ну, да бабий язык, что твоя мельница, когда разорвется… хуже воды ключевой: ничем не уймешь.

– Так ты думаешь, и мне не худо этак того, подчас, что зовется…

– Непременно. Главное, говорите о себе больше, о своих трудах, о своей службе да кричите погромче на всех, кто ниже вас, кричите зря, нужно ли, не нужно, а кричите: этим иногда измеряется ревность.

Господи! Сколько людей взяли решительно все криком и наглостью и сколько, напротив, проиграли тем, что считали за стыд хвалить себя и всегда говорили тихо, думая, что скромно и тихо сказанное дело гораздо полезнее громко и надуто произнесенной нелепицы! Я знал даже некоторых чудаков, которые о своих заслугах говорили шутя, из чувства неуместной скромности и тонкого приличия, за что единогласно были названы дураками. Может быть, они были и умные люди, а все-таки жили на свете как дураки.

Наконец Прибыткевич в один прекрасный вечер объявил Лопуховскому, что ему смерть хочется купить дом. Лопуховский одобрил эту меру, но не вполне.

– Купить дом – дело милое и приятное, да извините меня, как-то странно смотрят на человека, у которого ничего не было, ни родового, ни благоприобретенного, который не получил наследства и т. п., и вдруг покупает дом. Тут явится зависть, а зависть из честнейшего человека сделает чернейшего.

– Что же мне делать с моими деньгами?

– Погодите. Вам теперь должно жениться. Все люди в вашем положении, разумеется, умные, прибегали к этому единственно спасительному средству. Да, вы должны жениться, и еще на купчихе, и еще на богатой: тогда все вы сваливаете на жену и дом ваш на имя жены, и все, что имеете – ее, вашей жены, а вы – просто бедный человек, служили честно, беспорочно, а бог вас наградил за труды ваши счастливой женитьбой.

– Хорошо так тебе рассказывать; а где я найду богатую невесту? А если и найду, пойдет ли она за меня?..

– Вы рассуждаете вполовину справедливо; богатых невест теперь почти нет; богатая невеста редкость, как белый воробей. Все богатые невесты, коли рассмотришь поближе, богаты рассказами, тряпками да еще спесью. Любой миллионер норовит принадуть зятька – это правда. Зато богатые женихи еще реже; так вам отчаиваться нечего; вы богатый жених да притом еще дворянин. За вас пойдет любая купчиха; только покажите ваши ломбардные билеты батюшке – сейчас отдаст, хоть бы и дочка не очень желала. Теперь вы купите себе хорошенькую парочку, да советую для виду занять на нее денег, хоть у казначея: он тонкий человек, смекнет, в чем дело, и даст. А я между тем возьму за бок сваху: она нам доставит невест целую дюжину. Разумеется, мы выберем с домиком и с другими приличными декорациями; даст бог, возьмем пятьдесят тысяч, а рассказывайте на полмиллиона. Пускайтесь языком в торговые обороты, а на деле – боже упаси! Новые родные как раз надуют. Вот, женясь, и стройте тогда себе какие угодно хоромы – все с рук сойдет!

Прибыткевич занял у казначея денег для покупки лошадей, сообщив ему, что намерен жениться на богатой купчихе, и после свадьбы сейчас обещал уплатить долг. Пара вяток с густыми гривами до земли и толстыми широкими хвостами куплена, запряжена в яковлевские дрожки, а на дрожках с радостным светлым лицом жениха уселся Прибыткевич, гордо раскланиваясь знакомым пешеходам.

И точно, он был женихом. Сваха нашла ему невесту, дочь купца, торговавшего рогожами и старым железом. Невеста была в летах, довольно плотна, довольно красна, довольно молчалива, а главное, имела свой собственный деревянный двухэтажный дом с большим огородом и несколькими кустами акаций и сирени, что называлось садом. У старика, отца невесты, кроме этого дома, был еще большой каменный дом да несколько сот тысяч капитала в обороте; но на это рассчитывать было неловко, оттого что у старика было еще два сына. Впрочем, объявляя о помолвке своей, Прибыткевич говорил, что берет дом, сто тысяч серебром чистых денег да еще по смерти тестя надеется получить столько же.

Месяц спустя после свадьбы Прибыткевич продал женин дом с садом и огородом и взял за него сорок тысяч ассигнациями – вот в чем заключалось все полученное им приданое, если не считать глупой и грубой женки.

Лопуховский под рукой распустил, что Прибыткевич продал дом за семьдесят тысяч да что тесть дает ему еще на постройку дома сотню. Все этому верили, все кланялись Прибыткевичу, а он между тем купил место на лучшей улице, договорил искусного архитектора и начал строить великолепные палаты.

«Вот женился человек счастливо», – говорили многие, глядя на красивый огромный дом Прибыткевича.

– Да, господа, – замечал старичок с пряжкою за XLV лет, – справедливо сказал Державин, что счастье всегда обращает свой взор:

На пни, на кочки, на колоды,

На тундры, на гнилые воды,

А редко, редко на людей!..

Примітки

«На пни, на кочки, на колоды…» – неточна цитата з вірша «На счастье» російського поета Державіна Гаврила Романовича (1743 – 1816).