10. Господа расследуют воровство Василия

Николай Костомаров

Конюхи пошли убирать лошадей, а Василий Данилов молча размышлял о своей горькой участи. «Точно, правду они говорят, – думал он, – подсмеялся надо мною лукавый! Я его стал призывать к себе; он ко мне и явился во сне, велел украсть образ, чтоб с этого разбогатеть. Вот и разбогател я! Хотел в милость господскую войти – вот и вошел! По достоинству! Поделом вору мука! Я, кажись, грамотный и книжки читал божественные. Что ж? Научили они меня? Глупее всякого безграмотного стал я! Всякий безграмотный понимает: как можно крещеному человеку дьявола себе на помощь звать. О Господи Боже! Тяжело согрешил я, помилуй меня!»

Эти мысли осветили Василия Данилова, и ему стало на душе легче. Но телом он страдал сильно; сидеть ему было невозможно на избитых частях, лечь не допускала цепь, притом спина была иссечена так, что он бы и не мог опрокинуться навзничь. Он то приседал, то поднимался. Избили так, что, по народному выражению, ни сесть ни лечь! Есть ему приносили только хлеба и воды. Вечером от нечего делать приходили к нему дети из дворни; одни из них со страхом глазели на него, другие дразнили и глумились.

На другой день к несчастному Василию опять сошелся кружок холопей и начали произносить над ним свои суждения в таком роде:

– Хорошо, что господа сами его проучить приказали. А что, кабы в полицмейстерскую доставили, оттуда бы его в каторгу в Рогервик на работы услали, отлупивши хуже, чем теперь.

– У нашего боярчонка бывает не хуже Рогервика, – сказал озлобленный Василий Данилов, для которого уже в тот час не казалось страшным, хотя бы о таком его отзыве доложили самому боярчонку.

– Ну, врешь, парень, – сказал один из холопей. – Там похуже было бы. Это говоришь ты оттого, что в Рогервике не бывал. Боярчонок даст тебе под горячий час затрещину, да и все тут. Свои господа накажут, да и помилуют.

– Помилуют, как же! – говорил Василий Данилов. – Помиловали они меня! Холопье житье наше таково, что хуже на свете нет. Самое лучшее нашему брату в могилу лечь.

– Пошел бы да кинулся в Неву; вытащат да в могилу отнесут, – сказал один холоп.

– Из Невы, пожалуй, не вытянут скоро, – заметил другой. – Против нашего двора сажен, почитай, двенадцать.

– Тем лучше, – возразил другой, – на глубоком месте топиться лучше, чем на мелком, потому что на мелком долго барахтаться будет.

– Послушай, Васька, – сказал один забавник, – как тебя с цепи спустят, ты бултых в Неву – и вся недолга!

– Душу загубить. Нельзя! – сказал другой.

– Какая душа! – возразил первый. – Намедни княгиня Анна Петровна, рассердившись на всех нас, холопей, сказала, что у холопа души нет!

– Как это можно! – возразил один резонер. – Холоп нешто не крещен? Холоп говеет и святых тайн причащается. У холопа есть душа, как у всякого христианина!

– Это пусть Васька нам расскажет, – сказал другой, – он у попа грамоте учился.

– Учился, – произнес третий, – а воровать начал. В книгах нигде не написано, чтоб красть было позволено.

– А может быть, написано? – заметил кто-то. – Мы люди темные, не знаем, что там написано, чего не написано!

– Васька все знает. Ума палата! Ха-ха-ха!

И все захохотали.

Наконец двое холопей сняли с Василия Данилова цепь и сказали:

– Нам приказано поплыть с тобою вместе к тому серебряку, что ты ему продал золотой оклад.

С трудом передвигая ноги, снятый с цепи холуй вышел из конюшни. Все трое сели в буер и поплыли вверх по Неве. Приставши у Литейной пристани, они пешком дошли на Воскресенский проспект и вошли к серебряку, попову сыну.

Увидавши входящую к нему ватагу людей и в числе их того, кто передавал ему золотой оклад, попович смекнул, что оклад был краденый; теперь пришли к нему отбирать похищенную вещь, и эти новые люди, что входили к нему, должны быть свидетелями. Поповичу представился розыск полиции о краденой вещи, а такого рода розыски в те поры возбуждали страх, особенно когда грозное имя Девиера у всех петербургских жителей беспрестанно переходило из уст в уста. Попович сразу порешил отречься от всяких показаний и указаний.

– Пришел за деньгами либо за окладом, – сказал Василий Данилов, наперед условившись с провожатыми, как ему говорить.

– За какими деньгами? – с видом притворного изумления спрашивал попович.

– Как за какими? За золотой оклад, что я тебе в понедельник продал, – сказал Василий Данилов.

– Оклад? Какой такой оклад? – говорил попов сын. – Я никакого оклада не покупал у тебя и не видал. Никаких денег я тебе не должен.

Василий Данилов обратился к своим товарищам и сказал:

– Он отрекается. Я ему отдал оклад, а он велел придти за деньгами в среду.

– Это ваше дело. Мы при этом не были и не знаем, как тут у вас было и точно ли ты привел нас куда следует: сюда ли затащил ты краденный с образа оклад, – сказали холопи. – Кто тебя знает?!

– Я не брал от него никакого оклада и в первый раз его вижу, – сказал им попов сын.

– Это впрямь мошенник! – болезненно говорил Василий Данилов. – Его надобно в полицию.

– Тебя я отправлю в полицию, – крикнул на него попов сын. – Ты обокрал своих господ, да на меня всклепываешь! Вот я сам в полицию пошлю, и ты мне ответишь за бесчестье! Тебе за это спину вычешут.

– Кто вас разберет! – сказал один из пришедших с Василием холопей. – Он точно обокрал своих господ: образ у своей госпожи со стены стянул, а потом, как в той краже попался, показал, будто оклад золотой с камнями, с того образа снявши, отнес к тебе на продажу. Господа отправили нас узнать об этом доподлинно, и коли точно так, как он говорит, то взять у тебя тот оклад, а его, вора, отпускать от себя ни на три шага не велели. Ты, мастер, прости, коли неистовно к тебе мы пришли!

– Говорю вам, – сказал решительным тоном серебрян, – никакого оклада мне он не давал; в первый раз этого бездельника вижу сегодня, как и вас. Вор мало ли на кого поклеплет? Ворам веры нять по закону не показано и честных людей беспокоить не годится.

– Господи Боже! Что ж это такое? – вопиял Василий Данилов. – Теперь господа скажут, что я солгал, и опять меня бить велят!

– Верно, так будет, – сказали холопи. – Пойдем, нечего нам тут делать! Мы не посмеем взять и обыскивать не нашего человека, да еще вольного мастера. А над тобою, Василий, воля господская будет! Ты холоп боярский: с тебя сделают господа все, что им угодно будет. К тому же ты вор ведомый!

– Пропал! – сказал горьким голосом Василий Данилов и ввернул при этом непечатное словцо.

Вышли, сели на буер. Василий Данилов всю дорогу проклинал поповича за то, что не отдает оклада, напрасно хочет его вновь в беду ввести. Холопи, провожавшие его, твердили ему все одно и то же: «Воля господская! А ты – вор ведомый!»

Когда воротились во двор на Васильевском острову, один из провожавших Василия холопей пошел в дом докладывать, другой стерег на дворе преступника. Из дома выбежали оба молодые князя.

– Ты опять лгать! – кричал князь Яков. – Я тебя, я тебя!

Княжич махал кулаками над лицом Василия.

– Убейте сразу! – произнес Василий Данилов.

Князь Владимир Петрович не кричал, но, обратившись к холопям, сказал:

– Ведите его опять на конюшню! Стало быть, мало ему прежней бани. Еще попарить надобно.

Василий Данилов был так сильно озлоблен князем Яковом Петровичем, что не просил его уже о пощаде, а с ожесточением решимости отдавался на всякую муку. Но князь Владимир Петрович не мог против своей особы так озлобить Василия, как по своему более сдержанному нраву, так, главное, и потому, что не за ним, а за его братом ходил Василий Данилов. Теперь как бы у князя Владимира находилась судьба его, и это побудило Василия просить о пощаде. Он упал к ногам князя Владимира Петровича и вопил:

– Боярин, голубчик, отец родной! Сжальтесь, Христа ради! Богом присягаю, я оклад отдал попову сыну. Батюшка, голубчик, боярин! Поверьте! Не бейте, боярин, меня уж так избили, что на мне места живого нет!

– Где оклад? – спросил князь Владимир. – Где моя епанча?

– Оклад у попова сына, – сказал Василий Данилов, – а епанча продана матросу.

– Неправда, – сказал князь Владимир, – наводили справку. Такого матроса в Морской слободе нет. Ты солгал. Вот точно так и на попова сына, верно, солгал; за это надобно бить!

И повели Василия Данилова, плачущего и вопиющего повели в роковую конюшню, где и повторили истязание несчастного по прежнему способу.

Василий крикнул несколько раз и более уже не кричал. Слышен был только его жалобный, ослабевающий стон. Батоги разбередили на его теле струпья, образовавшиеся от прежних побоев. Кровь и сукровица лились из них. Князь Владимир Петрович спокойно стоял, заложивши руку в карман. Вдруг ходатаем за несчастного Василия явился тогда князь Яков Петрович.

– Брат! Прикажем перестать. Он не снесет!

– Не снесет, так черту баран будет! – сказал Владимир Петрович. – Не бойся, брат! У этих холопьев воловья шкура. Все вынесут.

– Так бить вола – не вынесет! Брат! Прошу тебя, прикажи перестать! – говорил Яков Петрович.

– У кого оклад? Говори, Васька! – сказал князь Владимир, обращая речь к лежащему преступнику.

Но Василий Данилов не отвечал. Он был в обмороке.

– Он мертв! – в испуге произнес князь Яков. – Что ты наделал, Володя! Я говорил: надобно перестать!

– Не бойся, – спокойно сказал Владимир Петрович. – Жив будет! Облейте его холодною водою! Он очнется!

Облили Василия Данилова. Он пришел в чувство и начал стонать от сильной боли.

– Пойду скажу маменьке, – сказал Владимир Петрович. – Пусть что ей угодно делает с этим мерзавцем. Не хочет сказать по правде, где задел золотой оклад и мою епанечку, – хоть ты его убей – не сказывает!

Князь Владимир Петрович рассказал матери об упорстве холуя. Княгиня сказала:

– Отослать этого мерзавца в Москву; да, кстати, написать управляющему, чтобы как поспеют ягоды, так прислать нам сюда.

– Не сослать ли этого негодяя в Сибирь? – заметил князь Владимир. – Какая польза держать в дворне вора и обманщика!

– Зачем терять его, – отвечала княгиня. – Каков он ни есть, все-таки с него чернорабочий быть может. Не годится в дворне городской – в деревню его отправить! Написать управляющему в Москву, тот поступит с ним, как лучше найдет. Ему там виднее будет, как с ним поступить.

Но через несколько часов, когда день склонялся к вечеру, доложили княгине, что Василий Данилов в горячке, бредит!

– Отправить его в госпиталь, – сказала княгиня. – Я напишу от себя записку. А как полегчает ему, тогда отправить его в Москву.

В то время при устроенном царем Петром госпитале в Петербурге принимали холопей знатных бояр по запискам их господ, и для этой цели устроено было в самом госпитале особое отделение. Туда отвезли жестоко избитого холуя.

Примітки

…в каторгу на Рогервик… – Рогервік – бухта на західному узбережжі Фінської затоки в Естляндії, де з 1723 р. йшло будівництво закладеної Петром І фортеці й морського порту.

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 481 – 486.