13.. Василий пытается поступить в солдаты

Николай Костомаров

Василий Данилов испытал, что не может путем нищенства добыть себе необходимое на издержки для написания прошения о поступлении в службу; он увидал, что нет ему иного пути к достижению желаемого, как только стянуть у кого-нибудь! А тут, как на зло, разошлась между дворне весть, будто господа собираются переезжать в Москву; говорили, что княгиня уже перебралась с Васильевского острова в свой прежний двор на Воскресенской перспективе и, чего доброго, захочет перенестись со всем гнездом в более старый двор своего рода в Москве. Государя Петра Великого на свете уже нет, и бояре, поневоле проживавшие в любимом им Петербурге, теперь не побоятся вернуться в белокаменную, где жили и умирали их деды и прадеды.

Эти слухи встревожили Василия Данилова. Ему сейчас представился боярчонок Яков Петрович, что с таким удовольствием бил холуя по сусалам чуть не каждый день; представился и другой боярчонок, князь Владимир Петрович, который без шуму, без крику так нещадно приказал отодрать при своих глазах холуя, что несчастный после того с месяц пролежал в больнице.

Страшно становилось Василию Данилову, как только он воображал себе, что приедут господа в Москву; если бы даже ни тот ни другой из боярчонков не захотели брать к себе в услужение опального холопа, то холоп все-таки ни в каком случае не мог быть охранен от опасности: случится какое-нибудь воровство или иного рода худое дело во дворе – и тогда примутся без разведки за Василия Данилова, как за ведомого вора.

Куда ни кинь, все клин! Василию Данилову много дурного приходилось ждать, оставаясь в холопстве! Одно только средство избавиться от грозящих бед казалось ему – воспользоваться законом, предоставлявшим холопям вступать в царскую службу, – и за чем остановка? Только за какою-нибудь полтиною! Украсть полтину… непременно украсть!.. У кого бы лучше украсть, как не у управителя! Но Василий Данилов не вхож в дом, где помещается управляющий.

Думал, думал Василий, у кого бы украсть, и остановился на двух Семенах; они привезли Василия Данилова в Москву и теперь по боярской воле оставались в Москве, обманувшись в своих надеждах войти в милость своей боярыни. Семен Кривцов спал в особой избе, построенной собственно для холостых. Василий Данилов в числе многих других парней помещался там же. Он подметил, что Семен Кривцов носит в кармане своего кафтана кошелек; из этого кошелька не раз вынимал Семен деньги, а когда ложился спать, вешал свой кафтан подле себя на колку. Это подметил Василий, но не видал, чтоб Семен, ложась, вынимал из кармана свой кошелек; и сообразил Василий, что Семен Кривцов ночью оставляет кошелек в кармане своего кафтана.

И вот ночью, когда уснули все холопи, помещавшиеся в этой избе, Василий Данилов вскочил, подошел без обуви к постели Семена, вынул из кармана кошелек, воротился с ним к своей кожаной подушке, потом тихонько вышел из избы. Раскрыв кошелек, при тусклом ночном полусвете увидал он там серебряный рубль и кучу мелких старинных денег и алтынников. Вынувши деньги, Василий вошел в избу: все спало мертвецким сном. Василий Данилов подошел босиком к постели Семена Кривцова и вложил в карман висячего кафтана опустошенный кошелек, а сам отправился на свое обычное место, как ни в чем не бывало.

Совесть холуя в этот раз успокаивалась тем, что Семен Кривцов был ему враг и наделал много зла: он открыл похищение образа, он подвел Василия к такой дерке, что заставила его полежать месяц в больнице, он наконец вместе со своим товарищем Семеном Плошкаревым в Питере и в Москве ославил его перед всею боярскою дворнею ведомым явленным вором!

Утром Семен Кривцов, надевая свой кафтан, заметил, что кошелек его стал что-то пуст, посмотрел и крикнул: «Братцы! Тут ночью у меня в кармане гости были и деньги взяли». Холуи, услышавши эти слова, загалдели, и тотчас явилось подозрение на Василия Данилова, как на ведомого вора: он ведь недаром по боярыниному приказу из Питера в Москву прислан за воровство.

Василия Данилова в избе уже не было. Он поспешил выйти пораньше, как будто по дворовому боярскому делу, и принялся за какую-то работу. В избе толки о нем продолжались несколько минут, но так как Семен Кривцов не особенно был дорог для прочей холуйской компании, то скоро затихли. Семен Кривцов увидал, что эта честная компания не слишком горячо примется отстаивать его интересы и что ему самому придется обращаться к пособию управляющего домом, как главного начальника и распорядителя. Семен Плошкарев более всех других принял к сердцу дело своего товарища.

Когда взошедшее солнце поднялось уже над горизонтом, Василий Данилов оставил свою дворовую работу, за которую принялся только для вида, и вышел со двора, чтобы приступить к давно задуманному им делу своего освобождения из-под холопской зависимости. Таскаясь в предшествовавшие дни с целью зашибить копейку нищенством, Василий Данилов узнал, что в Охотном ряду есть трактир, где всякое утро можно было встретить кого-нибудь из площадных подьячих, готовых тут же скропать какую угодно бумагу за приличное вознаграждение, с добавкою приличного же угощения. Трактир этот находился на том самом месте, где в настоящее время находится трактир Егорова.

И тогда, как теперь, славился стоявший там трактир жирными блинами, привлекавшими охотников поесть сытненько; и тогда, как теперь, изгонялось оттуда проклятое зелье – «богомерзкая трава табака». Василий Данилов сразу встретил там такого человека, какого ему нужно было. То был подьячий, которого все знали в околотке. Василий Данилов, узнавши, кто он, подошел к нему и объявил свое желание, чтобы для него написать просьбу.

– Отчего не написать? – отвечал ему подьячий. – Можно, только надобно прежде поднести чарочку и блинцами покормить.

Василий Данилов тотчас приказал подать водки и блинов, налил себе и собеседнику по чарке и объявил, чтобы ему было написано прошение в канцелярию для свидетельства мужеского пола.

– Понимаем! – сказал подьячий. – Это дело не легкое для тебя и не такое скорое, чтобы его можно так скоро сделать, как на словах сказать. Ты, чай, крепостной холоп, не так ли?

– Да, – отвечал Василий Данилов.

– Я сразу угадал, – сказал с хвастливым видом подьячий, – я тертый калач! Сейчас смекну, кто только подойдет ко мне. Ты хочешь от своих господ тайком в царскую службу уйти. Оно, точно, законом дозволяется, и никто за это в суд потянуть тебя не посмеет, и поэтому сочинять, и писать, и набело переписывать такие прошения запрета нет, и твоим господам как бы ни досадно было, а прицепиться ко мне за то они не могут, зачем-де написал!.. А вот что только: коли узнают они, что ты вот собираешься подавать такое прошение, так они могут поднять против тебя головное дело, объявить, что, примером, ты украл что-нибудь, либо что другое противозаконное, так тебя в канцелярию не примут. А коли уж ты успеешь такое прошение подать и у тебя его примут, тогда уж господа на тебя головного иска не властны подать: хоть и подадут, а уж тебя из службы назад в господское холопство не повернут. Так вот и смекай теперь, в чем тут осторожность великую иметь надлежит: чтобы господа не проведали про твой умысел, и тебя не накрыли, и не заявили против тебя какого головного дела. Понимаешь?

– Понимаю, – отвечал холуй.

– А коли понимаешь, – продолжал подьячий, – так я тебе скажу, что такое прошение написать стоит три рубля, и коли не дашь, так я писать не стану.

– Дорого, почтенный, – говорит Василий Данилов. – Я человек бедный; у меня столько денег нет. Нельзя ли дешевле? Сделай милосердие, уступи: ей-Богу, столько денег нет. Не могу!

– Ну, пожалуй, я тебе сделаю уступку, – сказал подьячий, – дай два рубля!

– Не могу и двух, – сказал Василий Данилов. – Дал бы с радостью, коли бы у меня столько денег было; а то, вот те крест, нету! Возьми четыре гривны!

– Что ты? Четыре гривны! – сказал подьячий. – Вишь, какой дешевый! Словно нищему – четыре гривны сулит!

– Что ж, – сказал Василий Данилов, – коли так дорожишься, я и сам напишу, я грамоте учился!

– Учился, да мало, и, верно, недоучился! – возразил подьячий. – Ты думаешь, как склады выучил, так и все можешь читать и писать. Нет, брат, постой. Прошение написать не безделица! При покойном царе новые образцы настали везде, все на иной лад писаться начало. Не знаючи, десять листов орленой бумаги испортишь, а не напишешь; и выйдет, что жалеешь двух рублей, а потратишь больше, чем на четыре. Тут наука хитрая. Десять лет надобно учиться, пока руку набьешь; да и то еще: пока ты напишешь, да подашь, а оно выйдет не так, тебя опять заставят писать; ты опять напишешь, а оно снова не так; а тут разнесется слух, дознаются господа твои да на тебя привод затеют. Вот труды твои пропали и дело твое не выгорело!

Вдруг за плечами Василия Данилова раздаются слова: «Ты в приводе. Ты украл деньги у Семена Кривцова!» Оглянулся Василий Данилов. Стоял управитель двора князей Долгоруковых, а с ним было четверо долгоруковских холопей; и два Семена были тут же. Подьячий сейчас встал со своего места и ушел, опасаясь, чтоб его не впутали в начинающееся дело и не поставили свидетелем.

Василий Данилов, словно обваренный кипятком, не оправдывался, не защищался и безропотно отдался в руки холопей, которые, по приказанию управителя, подхватили его под руки. Трактирщик потребовал уплаты за водку и за блины. Василий Данилов машинально совал ему рубль, но Семен Кривцов вырвал из его рук этот рубль и, показывая управителю, произнес: «Ей-Богу, мой рубль. Был у меня в кошельке с мелочью. Прикажи, господин, обыскать его – найдешь и мою мелочь: алтынники, гривенники и деньги».

Управитель тотчас приказал холопям сунуть руки в карманы Василия Данилова. Из кармана вытащили мелкие монеты, украденные из кошелька Семена Кривцова.

Улики были достаточны для управителя. Василия Данилова повели двое Семенов за управителем по Охотному ряду к боярскому двору Долгоруковых. Толпы сновавших по Торговой улице с любопытством останавливались и приглядывались, как вели человека под руки. «Татишку, видно, поймали!» – говорили насчет Василия Данилова.

Привели Василия Данилова во двор и ввели в дом к управителю.

– Ты опять за прежнее взялся, – говорил ему управитель, не покаялся! Мало, видно, тебе в Питере в шкуру задали. В Москве хотел еще прославиться! Да еще замыслил в царскую службу вступать, а от своих бояр отречись. Вот каков ты! Как будто воров в царской службе надобно! Теперь мы тебя уже не будем сечь, не станем ниже бранить, а пошлем на съезжий двор: там пусть с тобой за все расправятся – и за прежнее, и за нынешнее. Ведите его на съезжий двор к капитану Лазареву-Станищеву; отдадите ему мою записку, а в ней напишу я ему, что за гусь к нему присылается; он с ним что надобно учинит. Ты, Семен Кривцов, иди туда же.

Управляющий пошел в дом писать записку, а Василия Данилова оставил на крыльце вместе с холопями, что привели его из трактира. Преступник не говорил ни слова и стоял как вкопанный, повеся голову. Холопи только сторожили, чтоб он не дал тягу, но не озывались к нему. Так прошло несколько минут. Управитель вышел из комнат с написанной бумагой и отдал ее одному из холопей, примолвивши: «Идите!»

И теперь не промолвил ни слова Василий Данилов; повинуясь велению управляющего, он повернулся и сошел с крыльца. Семены вместе с ним пошли. Съезжий двор, куда следовало отвести преступника, находился на Тверской улице, на том месте, где теперь городская часть. Входя на съезжий двор, холопи встретили капитана Лазарева-Станищева: он ходил по двору с коротким чубуком в зубах и пушил за что-то свою команду. Семен Плошкарев подал ему записку своего управителя.

Капитан пробежал глазами записку, взглянул значительно на Василия Данилова, не сказал ни слова, махнул рукою, указывая на съезжий дом, а потом снова принялся распекать свою команду. Василия Данилова ввели в просторную избу, уставленную нарами. Она была битком набита народом. Спустя минут пять вошел туда капитан Лазарев-Станищев.

Прежде всех обратился он к Василию Данилову. «Ты, – крикнул он, прибавя при этом обычное непечатное словцо, – ведомый неисправимый вор!» И с этими словами Лазарев-Станищев свистнул Василия Данилова кулаком по физиономии так сильно, что холуй не устоял на ногах и опустился на землю. «Ведите его в темную!» – скомандовал капитан своим подчиненным. Полицейские служители схватили преступника, вывели в сени и по лестнице, сходившей вниз, повели в подземелье.

Там, в коридоре, куда никогда не проникал солнечный свет, были устроены небольшие отделения или клетки с лежанками. Сюда сажали таких преступников, с которыми окончательная расправа не производилась на месте; съезжий двор только пересылал их в другое ведомство. Василий Данилов именно был из таких.

Управитель дома князей Долгоруковых написал в записке капитану Лазареву-Станищеву, что отправляемый холоп – неисправимый вор, уже несколько раз попадался в татьбе и снова покусился на то же преступление. По приказанию своей госпожи он предавал преступника государственной власти, как подлежавшего казни, определенной за уголовные преступления. Его следовало наказать кнутом, вырвать ноздри и сослать в Рогервик на каторжную работу.

С ним поступили таким образом именно потому, что он замышлял добровольно поступить в солдаты, как дозволено было холопям, не состоящим ни в каком приводе: помещица ничего бы за него не получила и теряла свою собственность, и если уж так, то пусть же строптивый холуй по суду потерпит наказание, хоть хвастать не будет, что провел своих господ и стал от них волен по своему хотению.

Примітки

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 504 – 510.