16. Полицмейстер Девиер
расследует дело о корешке

Николай Костомаров

– Имеете ли вы настолько доверия к вашему покорному и доброжелательному слуге, – начал Девиер, обращаясь к княгине, – что будете откровенно отвечать на вопросы, касающиеся близко к вашему вышереченному делу?

– Конечно, – сказала княгиня.

– Извините и простите, – сказал Девиер, – если я сделаю вам вопрос, который может показаться слишком смелым. Вы изволили сказывать, что говорили о вашем желании просить государыню об уплате долга вашего сына князю Василию Лукичу Долгорукову. Не изволили ли обращаться еще к кому-нибудь иному о том же деле, кроме князя Василия Лукича?

– Нет, граф, ни к кому не обращалась, – сказала княгиня, на которую втайне от такого вопроса находил невольно неопределенный страх.

– Решительно ни к кому? – допрашивал ее Девиер.

– Решительно ни к кому, – произнесла княгиня.

Тогда Девиер покачал головою и начал такую речь:

– Скажите, как люди склонны к выдумкам! Удивительно! Воображаю, как вы изумитесь, услышавши от меня то, что я сообщу вам сейчас под глубоким секретом. Я, впрочем, не стал бы говорить об этом, если бы наперед не испросил вашего разрешения и вы бы не дозволили мне быть с вами вполне откровенным. По этому дозволению, надеюсь, вы не рассердитесь на меня. Представьте, княгиня: говорят, будто ваше сиятельство обращались к какой-то женщине из подлого звания и хлопотали, как бы через нее достать какой-то приворотный корешок и силою того корешка приворожить к себе на милость государыню императрицу, чтобы она заплатила долг вашего сына! Я, разумеется, этой басне ни на минуту не поверил: как таки можно, чтобы такая известная умом и воспитанием госпожа знатного рода стала прибегать к подобным суевериям, свойственным подлому народу! Не изволили слыхать такой плетки про себя, ваше сиятельство?

Девиер, оканчивая свою речь, улыбался, а между тем внимательно всматривался в черты лица княгини, и от его проницательной наблюдательности не ускользнули выступавшие на лице княгини то краска, то бледность.

Но княгиня сдержалась. Теперь только пришла ей в голову мысль, что призыв ее к генерал-полицмейстеру возник по поводу ее сношений с калмычкою, но как Девиер, намекнувши о какой-то женщине из подлого звания, не показал вида, что ему было известно, что это за женщина, то княгиня сочла благоразумным притвориться, что не понимает слов, обращенных к ней, и показала вид, какой обыкновенно показывают люди, когда в первый раз слышат такое, в чем их хотят обличить.

Девиер сказал яснее:

– Говорят, будто ваше сиятельство призывали к себе в дом для этой цели женщину-калмычку, живущую в Татарской слободе и известную в подлом народе своим занятием по части гаданий, ворожбы и всяких волшебствований.

– Ах, граф, я теперь понимаю, что это значит! – сказала тогда княгиня Анна Петровна. – Изволите видеть: был у меня холоп, приставленный мною к моему сыну князю Якову. Он украл сорочку моего сына, а другие слуги донесли мне, что этот мерзавец вор собирался идти к колдунье-калмычке в Татарскую слободу. Я сообразила, что сорочка украдена с той целью, чтобы нести ее к этой колдунье, и послала к ней свою женщину, приказывая позвать ее, эту колдунью, ко мне; я хотела узнать от ней, точно ли у ней сорочка моего сына. Калмычка у меня была и сказала, что холоп мой точно у ней был и приносил сорочку, просил на эту сорочку наколдовать и сделать так, чтобы господин его любил; только калмычка от него той сорочки, говорит, не приняла и от себя его прогнала. Вот за этим делом была у меня эта калмычка. А таких разговоров, чтобы доставать приворотный корешок да этим корешком привораживать к себе в милость государыню, у меня с этой калмычкой не было. Она рассказала мне про моего холопа да и пошла себе. Только я ее и видала. Больше того не видала ни разу и не звала ни за чем. А холопа этого, негодяя, тогда же наказали за то, что к колдунье ходил.

– Как уж там наказали! – произнес добродушно-насмешливым тоном Девиер. – По-дамски наказали. Вот как бы вы его к нам, в нашу канцелярию, прислали, так бы мы его так наказали, что пролежал бы в больнице дней десять.

– Негодяй не покаялся, – рассказывала княгиня, – снова стал воровать; украл у меня образ, да воровство его скоро за ним объявилось; он говорил, что образ этот задал какому-то поповичу-серебряку, а тот попович, когда мы посылали к нему людей, сказал, что никакого образа не брал и моего холопа в глаза не видывал; так я приказала высечь его посильнее и велела отправить его в Москву. А сегодня я получила от моего управляющего из Москвы известие, что этот негодный и там заворовался и управляющий отправил его наказать на съезжий двор, а негодяй, устрашась, видно, полицейских батогов, закричал «слово и дело», и его отвели в Преображенский приказ.

– Вы, княгиня, – говорил ей Девиер, – не извольте ни о чем о таковом беспокоиться. Никакому негодяю веры никакой не дадут. А я вашего сына дело приму к сердцу, как бы своего родного детища, и буду стараться, насколько сил у меня станет. По крайности, успею ли я или не успею – то Богу известно, но надеюсь, что ваше сиятельство оцените мои старания не по той мере, в какой они будут успешны, а по той, насколько моего благожелательства к вам есть и будет.

Княгиня сказала:

– У меня, граф, слов никак не хватает на благодарность за вашу милость ко мне, бедной вдове. Только я опасаюсь, граф, не повредят ли мне клеветы, которые про меня распустили какие-то шельмы? Я подозреваю, граф, что это все дело этого холопа, про которого я вам докладывала: по злобе на меня за то, что за его дурные дела я велела наказать его, он готов на меня такую небылицу наплесть…

– Я это все понимаю, – сказал Девиер. – Неужели вы думаете, у нас так ведется: коли какой вор затейно на кого-нибудь что выдумает, так по его словам начнут сейчас к честным людям прицепляться? Не первый год, кажется, полицейское дело ведем. Вас смутило то, что вы про себя клеветы услыхали? Понятно! Клеветы такое свойство и такой форс в себе замыкают, что весь свет облетят, а последний о них узнает тот, на кого они были направлены. Не удивительно, что и вы прежде о том ничего не слыхали, что про вас злодеи сочиняли ваши. Я говорю вам, не извольте нимало беспокоиться. Я вас спросил, чтобы знать, откуда все это пошло, а теперь с меня довольно, я знаю. Клеветы на вас не помешают мне вести ваше дело: с меня этого и довольно. А у вас, княгиня, – начал, помолчавши немного, Девиер, – кроме князя Сергея Петровича, что пребывает за границею, еще сколько сыновей?

– При мне живут двое, – отвечала княгиня, – князь Яков Петрович да князь Владимир Петрович. Князь Владимир служит в кавалергардской собственной ее величества государыни императрицы роте.

– А князь Яков Петрович также где-нибудь состоит на службе? – спросил Девиер.

– Нет, граф, – отвечала княгиня. – Этот сын, сама не знаю, как сказать, Богом он обижен немного, что ли! Добродушный такой, как ангел, только памяти у него как-то немного. Учили его, учили… он вот, кажись, и прилежно учится и старается, да ничему выучиться не может. Ни к наукам, ни к иностранным диалектам у него нет ни способности, ни большой охоты. Немца и француза нанимали; денег много ухлопали, а все напрасно – никак не выучится! Так и думаю, пусть уж дома сидит, хозяином будет!

– Оно и это дело хорошее, – сказал Девиер. – Однако я так думаю: отчего не попробовать, может быть, к какой-нибудь службе он и пригодится? Много есть таких мест на службе, что большой науки не требуется и дела много не нужно, а все-таки чины получать можно. Теперь уж такой строгости не будет, как при покойнике государе было. Теперь все-таки милостивее и вольготнее станет благородным людям.

Поговоривши еще о том, о другом, об имениях покойного мужа княгини, о ее собственных имениях и о прочем, Девиер узнал вполне сидевшую перед ним госпожу и понял ее настолько, насколько ему нужным казалось понять ее в данное время. Он отпустил ее от себя с новыми увесистыми заверениями в неизменной, всегдашней своей готовности быть по первому ее желанию во всем и везде к ее услугам.

Княгиня, ехавшая к генерал-полицмейстеру с тайною боязнью, возвращалась совершенно очарованная его любезностью и добродушием. Приехавши в свой дом на Воскресенской перспективе, первым делом ее было позвать свою доверенную боярскую боярыню Мавру Тимофеевну и с нею поделиться приятными впечатлениями нового знакомства с человеком, так много обещавшим ей сделать добра.

Но каково было удивление княгини Анны Петровны, когда она узнала, что Мавры Тимофеевны нет во дворе, что за несколько минут до возвращения княгини Мавру Тимофеевну увели неизвестно куда двое полицейских служителей. За что и как это произошло, никто из дворни не мог боярыне объяснить. Было дело так: дожидаясь возвращения своей боярыни, Мавра Тимофеевна побежала в людскую избу приказать что-то, и когда вышла из людской с тем, чтоб идти обратно в боярский дом, где постоянно находилась и днем и ночью, вдруг перерезывают ей путь к дому двое полицейских, говорят ей что-то, потом – она идет впереди их к воротам и все трое исчезают из глаз смотревших на эту сцену из окна людской холопей; только это и могли они теперь сообщить своей боярыне о Мавре Тимофеевне!

Княгиня Анна Петровна всплеснула руками, когда услышала такую нежданную весть. Только теперь стало в ее голове проясняться и она уразумевала, что Девиер не ради одной любезности приглашал ее к себе. Есть, конечно, какой-то донос на нее; затевается на ее голову что-то недоброе, все из-за этого корешка, который хотела она иметь и которого никогда не держала в руках и даже не видала.

Что ж это такое? Откуда это? От какого врага тайного? От Васьки? Да, управляющий писал, что Васька на съезжем дворе объявил за собою «слово и дело»! Верно, он! Но если это от Васьки, то от кого мог Васька узнать о корешке? От калмычки? Но отчего калмычка не дала ей, боярыне, корешка: стало быть, побоялась? А коли побоялась, то как же не побоится она рассказывать холую? Для чего? Для того ли, чтоб этот холуй донес на боярыню? Так не лучше ли было калмычке донести самой? А может быть, это она и донесла, а на Ваську только подозрение! Может быть, «слово и дело», что объявил за собою Васька, совсем не касаются корешка? Да так, видно, оно и есть!

Непременно это дело проклятой этой яги, калмычки! Оттого-то и Мавру Тимофеевну потащили полицейские! Верно, калмычка сказала, что к ней за корешком приходила Мавра Тимофеевна, и теперь Мавру Тимофеевну затем взяли в полицейскую, что там калмычка будет ее уличать. Однако как это калмычка прежде не донесла? Больше месяца тому прошло, ведь за это самой калмычке может достаться: зачем-де прежде не донесла? А Мавра Тимофеевна как то будет вести себя перед полицейскою властью? Ох, она трусиха, большая трусиха! Верна-то она своей боярыне верна, да глуповата как холопка! Так раздумывала себе княгиня на все лады, силясь понять то, что происходило вокруг нее.

Тем временем Мавра Тимофеевна сидела уже в полицмейстерской канцелярии под замком, а перед вечером позвали ее к генерал-полицмейстеру, который так галантерейно беседовал с ее боярыней. Теперь настал черед и для боярской боярыни.

Когда ее ввели в ту комнату, где незадолго до того Девиер наговорил княгине Анне Петровне столько хороших обещаний, генерал-полицмейстер стоял посреди комнаты, обмерил входившую глазами с головы до ног, потом спросил:

– Тебя посылала твоя боярыня за корешком в Татарскую слободу к колдунье-калмычке?

Такой вопрос сразу ошеломил Мавру Тимофеевну. Он был как нельзя верен: Мавра Тимофеевна сейчас вспомнила, как происходило то, о чем ее спрашивали; ей показалось, что тот, кто ее спрашивает, уже знает, как происходило дело: это представлялось ей вне всякого сомнения, и теперь запираться и бесполезно и страшно. Второпях, в испуге Мавра Тимофеевна почти против собственной воли произнесла:

– Меня!

Девиер понял, какого рода птичка попалась в его сетку. Он спросил:

– Ты принесла корешок, или калмычка с тобою пришла, или после калмычка принесла?

Тут Мавра Тимофеевна поняла, что генерал-полицмейстер не знает доподлинно, как дело происходило, и она напрасно испугалась и созналась, что ходила за корешком. Мавра Тимофеевна задумала теперь выпутываться из тенет, в которые нечаянно запуталась. Она говорила теперь:

– Ваше сиятельство, я ходила звать калмычку к моей боярыне ради того, что холоп наш Василий Данилов занес к ней сорочку нашего молодого боярина князя Якова Петровича. Я ходила узнать, правда ли это, и позвала ее к своей госпоже, чтоб она сама княгине объяснила; и калмычка со мною пришла к нам и сказала княгине, что Василий точно к ней приносил сорочку, только она той сорочки от него не взяла.

– А потом зачем в другой раз ты к ней ходила? – спрашивал Девиер, догадавшийся по соображению, что если княгиня имела намерение добыть себе корешок, то не ограничилась одним разом свидания с калмычкою. – А! Зачем в другой раз ходила? Говори правду, я все знаю; сознавайся, а иначе будет худо.

Он так грозно посмотрел на Мавру Тимофеевну, что та обомлела и упала на колени.

– Помилосердуй, батюшка, отец родной, ваше сиятельство! – завопила она. – Мы люди подневольные, должны делать то, что нам господа велят! Разве можем знать мы, что у наших господ на мыслях? Что нам велят, то мы и делаем, куда посылают, мы туда идем!

– Правда, правда твоя, добрая женщина! – сказал Девиер, внезапно изменивши прежний грозный тон речи на ласковый и приветливый. – Вижу тебя с первого раза: ты умная и рассудительная женщина! Конечно, как вашему холопскому званию знать то, что ваши господа затевают? Куда вас посылают, вы туда идете. Скажи же мне без всякой утайки, все скажи! Госпоже своей ты верно служила, и за это я тебя очень похвалю. Но как над тобой есть госпожа, что может сделать над тобою все, что захочет, так и над твоей госпожой есть такая же госпожа – государыня царица! Знаешь ли ты это?

– Как же, знаю, ваше сиятельство! – сказала Мавра Тимофеевна.

– А коли знаешь, – сказал Девиер, – так и смекни своим умом. Я от царицы приставлен, и когда тебя спрашиваю, так не от себя, от ней самой: это все равно как бы сама государыня тебя спрашивала. Говори всю правду: зачем ходила ты от своей госпожи к этой калмычке?

– Я уже сказала, ваше сиятельство, что наш холоп украл у молодого боярина сорочку, говорили, будто он ту сорочку занес к этой колдунье… – начала было Мавра Тимофеевна, но генерал-полицмейстер перебил ее и сказал:

– Это ты первый раз ходила. Да. Я слыхал уже от тебя. Ты мне скажи: зачем в другой-то раз посылали тебя к колдунье?

Девиер с такою твердостью делал свой вопрос и при этом так сморщил брови, что Мавре Тимофеевне опять показалось, что генерал уже знает все и отлыгаться нельзя перед ним. Опять одолел ее страх, и, как всегда бывает с людьми трусливого десятка, она думала поскорее выгородить себя, не заботясь о других. Она произнесла:

– Я не знаю, зачем нужно было моей боярыне эту калмычку. Я, ваше сиятельство, не смела спрашивать свою госпожу об этом.

– Ты уже сказала, что за корешком ходила, – заметил Девиер.

– Я второпях не разобрала, о чем изволите спрашивать, ваше сиятельство, – сказала Мавра Тимофеевна.

– Когда ты в другой раз ходила к калмычке, что приказывала твоя боярыня сказать ей? – спрашивал Девиер.

– Велела сказать калмычке, чтоб та пришла к ней, – отвечала Мавра Тимофеевна.

– А больше ничего? – спрашивал Девиер.

– Больше ничего, ваше сиятельство, – отвечала Мавра Тимофеевна.

– Не говорила разве тебе княгиня, чтоб калмычка принесла ей обещанный корешок? – был дан вопрос.

Мавру Тимофеевну словно кипятком облило. «Он все знает!» – подумала она в страхе и, совершенно смешавшись, говорила:

– Я не знаю, ваше сиятельство, мы люди простые, подневольные, почем нам знать… Может быть, и корешок… я не знаю, ваше сиятельство.

– Я тебя спрашиваю, – продолжал генерал-полицмейстер, – говорила твоя боярыня, чтоб ты сказала калмычке, чтоб она принесла к ней обещанный корешок? Я знаю, что ты женщина подневольная и могла не знать, зачем боярыне твоей нужен корешок, а ты скажи мне только: приказывала тебе княгиня потребовать от калмычки какой-то корешок?

– Я не знаю корешка и не видала, – отвечала Мавра Тимофеевна.

– Верю, верю, матушка, что ты не видала и не знаешь, что это был за корешок, – сказал Девиер. – Да я тебя не о том спрашиваю: видала ли ты его или знаешь что про него; а я тебя спрашиваю: посылала ли тебя княгиня к калмычке за каким-то корешком?

– Нет, ваше сиятельство, я ходила за сорочкой, – говорила запинаясь Мавра Тимофеевна. И опять стала рассказывать уже прежде сообщенную историю о похищении сорочки Василием Даниловым. Девиер прервал ее:

– Это ты уже говорила. Первый раз ты ходила к калмычке за сорочкой. Это уж мы знаем. Ну, а второй раз зачем ты ходила к ней после того, как она побывала у твоей госпожи?

– Я не могу знать, зачем боярыне нужно ее было, – сказала Мавра Тимофеевна.

– Ты звать ее ходила к княгине? – спросил Девиер.

– Точно так! – сказала Мавра Тимофеевна. – Я не могу знать господской воли!

– Что ж, колдунья по твоему зову приходила к твоей боярыне? – допрашивал Девиер.

– Нет, не приходила, – отвечала Мавра Тимофеевна.

– Сказала, что придет, – отвечала Мавра Тимофеевна.

– И приходила? – произнес допроситель.

– Нет, не приходила, – был ответ.

– Обманула? Сказала – придет и не пришла? Так, что ли? – допрашивал Девиер.

– Да, – был ответ.

– А ты к ней снова ходила? – был дан вопрос.

– Ходила, – последовал ответ.

– Зачем? – спрашивал Девиер.

– Чтоб к моей боярыне пришла, – сказала Мавра Тимофеевна.

– Этот раз она приходила?

– Нет, сказала – не придет!

– Почему сказала – не придет? – был вопрос.

– Не знаю, – последовал ответ.

– А про корешок будто не знаешь? Так-таки будто княгиня ничего тебе про него и не сказала? Говори-ко лучше правду, – спрашивал Девиер.

– Правду говорю вашему сиятельству. Я не знаю. Как мне, холопке, знать госпожи своей мысли, что у ней на уме! – твердила Мавра Тимофеевна.

– Как тебя зовут по имени, по отчеству? – спросил неожиданно Девиер.

– Мавра Тимофеевна, – отвечала женщина.

– Слушай, Мавра Тимофеевна, – сказал Девиер, – я ведь старый воробей – меня ты не проведешь. Я вижу, что ты хочешь от меня отбояриться и отолгаться. Напрасно. Я тебя, Мавра Тимофеевна, всю насквозь вижу. Говори правду, отвечай на мой вопрос прямо; не увертывайся. А то я прикажу тебя огоньком поджарить!

– Ваше сиятельство! – завопила боярская боярыня. Помилосердуйте! Чем я виновата! Мы люди подневольные. Разве можем знать мы, холопи, что думают делать на господа!

– Обдумай, Мавра Тимофеевна, – сказал Девиер, – даю тебе время. Спустя недолго я опять позову тебя и наперед говорю тебе решительно: если не станешь говорить прямо и давать искренние ответы на мои вопросы – прикажу пытать огнем. Уведите ее! – крикнул Девиер за дверь.

Явились двое полицейских служителей, стоявших наготове за дверьми. Они увели Мавру Тимофеевну и, проведя по коридорам полицейской канцелярии, не ведомым никому, кроме тех, которые никогда бы не хотели их ведать, привели в небольшую комнату и оставили одну. Мавра Тимофеевна была как в чаду, вспоминала, что у ней спрашивали, с трудом припоминала, что она отвечала, и поверяла себя, не проговорилась ли она как-нибудь невольно. Ее схватили во дворе княгини совершенно неприготовленную: она не знала, зачем и к кому ведут ее, спрашивала у своих спутников, а те молчали как немые. Все вопросы Девиера посыпались на нее как снег на голову, по русской пословице.

Теперь ей дали короткий срок подумать и обещали огненную муку, если она по-прежнему будет запираться и отлынивать от прямых ответов. Стала Мавра Тимофеевна придумывать, как бы ей сочинить такие ответы, чтоб и себя выгородить и госпожу свою не подвести, – и ничего не могла придумать. Страх ожидаемой и обещанной пытки огнем поражал ее и уничтожал в ней всякую способность мыслить и выискивать способы к защите.

Ей, однако, не пришло в голову, что она уже сделала неисправимую ошибку, сказавши, что княгиня посылала ее к калмычке в другой и третий раз. По своей простоте она не видала здесь беды, считая долгом только не открыть ничего насчет корешка, которого княгиня добивалась от колдуньи. Неопытная в такого рода допросах, не могла она сообразить, что должно было быть известным Девиеру и что оставалось ему закрытым, и оттого попадалась впросак.

Между тем к Девиеру, тотчас после ухода Мавры Тимофеевны, привели калмычку, которая уже несколько часов сидела взаперти в полицейской канцелярии. Калмычка вошла в кабинет генерал-полицмейстера в страшном испуге. Смертная бледность покрывала ее лицо. Девиер всегда любил принимать искусственные постановки, чтоб сделать внушение на того, кого допрашивал, и всегда делал это, смотря по лицу, которое к нему приводили. На этот раз, когда калмычка входила, Девиер ходил большими шагами по комнате, заложа руки в карманы, как будто что-то обдумывая и показывая вид, будто не замечает никого в то мгновение, как входившая калмычка поклонилась ему. Потом, как будто неожиданно увидя ее, он остановился, прищурился и, направляя к ней шаги, грозно заговорил:

– Ты опять за свои прежние пакости, старая ведьма! Забыла, видно, ты мои слова! Зажили, видно, и следы полицейских батогов на твоей спине! Опять колдовать пустилась!

– Нет, батюшка, ваше сиятельство! – произносила дрожащим голосом колдунья. – Я чувствую и помню ваши наставления. С той поры как вы запретили, я не занимаюсь этими скверными делами.

– Как не занимаешься, – говорил Девиер. – А к княгине Долгоруковой, Анне Петровне, зачем ходила?

– Ее холуй, – отвечала калмычка, – приходил ко мне и приносил сорочку своего боярина, просил наколдовать на нее, а я не взяла и сказала ему, что этими делами не занимаюсь. А там боярыня как-то узнала про него и прислала за мною спросить, точно ли было так. Я ей сказала, что приходил, мол, приносил сорочку, только я не взяла от него. Вот за этим делом я была у княгини. По ее приказу пришла к ней. Можно сказать, что поневоле. Она боярыня знатная, а я бедная баба, так что, почитай, нищая.

Девиер тогда спросил ее:

– А в другой раз княгиня зачем тебя звала?

Калмычка струсила. Ей показалось, что Девиер знает все; она бы сразу сказала ему теперь всю правду, не пожалела бы княгиню, но тут ей пришло на мысль, если она и скажет, ее не помилуют. Все-таки она будет виновна, зачем тогда не донесла. И калмычка, скоро сообразивши это, отвечала:

– Звали меня к княгине, но я не пошла. Сказала той женщине, что не пойду, незачем-де ходить.

– Смотри! – сказал грозно Девиер. – Если окажется, что ты лжешь, я с тобой так сделаю, что тебе и в голову никогда не приходило.

Он велел увести калмычку.

– Обе эти бабы, – сказал он вошедшему делопроизводителю, – говорят в одно. Видно, что княгиня звала колдунью не один раз, как она в разговоре со мною сказала, только не сказывается, зачем княгиня звала калмычку в другой раз. Обе заявляют они, что в самом деле не знают. Княгинина женщина подозрительно чтоб не знала, а калмычка могла не знать, зачем ее звали, когда не пошла по зову; не пойти же могла действительно, не забывши той порки, какую ей задали прошлого года. Нельзя пытать ни той, ни другой, но отпустить их тоже нельзя, потому что на княгине остается подозрение. Велите их поместить здесь до дальнейшего моего решения.

На другой день после того приехала к Девиеру княгиня Федосья Владимировна Голицына, получившая приглашение явиться к особе генерал-полицмейстера. Девиер принял ее в той парадной комнате, где он принимал княгиню Анну Петровну. Эта комната была специально назначена для приема дам и знатных лиц, когда случалось требовать их к генерал-полицмейстеру.

Княгиня Федосья Владимировна была женщина лет сорока, немного ниже ростом в сравнении с княгинею Анною Петровною и толще ее. Она была одета по тогдашней моде: в шелковую робу лилового цвета с фижмами; на груди у нее сияла жирная золотая цепь, на шее богатое жемчужное ожерелье, на голове высился огромный фонтанж. Вступая в комнату, она легко кивнула головою и перекашиваясь обращала голову к Девиеру, когда тот, изгибая свой корпус и расставляя коромыслом руки, подходил к ней с улыбкою.

– Ваше сиятельство! – говорил Девиер. – С природным вашим великодушием простите меня за то, что не приехал к вам, но возымел упование на снисходительность вашу. Я так занят, как вы, княгиня, представить себе затруднитесь. Между тем по делу, к вам, княгиня, лично не относящемуся, необходимым вышло обратиться к вашему сиятельству.

Княгиня отвечала:

– Вы, граф, исполняли и исполняете ваш долг. Я же исполняю свой, являясь по приказанию к генерал-полицмейстеру. Что угодно будет вам от меня?

– Я не смею приказывать не только такому значительному лицу, как вы, княгиня, но и вообще никакой особе шляхетного достоинства. Я могу только просить, – говорил Девиер.

– Вы очень учтивы, граф, паче моего достоинства, – сказала княгиня. – Что угодно? Я стою перед вами, генерал-полицмейстер.

Девиер, поворотившись влево, указал на диван и произнес:

– Я покорнейше прошу вас, княгиня, принять место.

Княгиня уселась. Девиер сел против нее на стул.

– Глубокое уважение как к вам, достопочтенная княгиня, так и к вашему высокоименитому брату, господину фельдмаршалу, а равно и к вашему господину супругу…

Так начал было Девиер, но княгиня перебила его и сказала отрывисто:

– Генерал! Супруга моего в живых нет. Брат мой фельдмаршал не может, надеюсь, быть причастен к тому делу, по которому вы меня вызвали. Я прошу вас, граф, приступите прямо к этому, мне не известному, делу.

Девиер понял, что княгиня умышленно хочет не допускать его до напрасной риторики и, с своей стороны, переменил тон. Он спросил ее:

– Вы изволите находиться в дружестве с княгинею Анною Петровною Долгоруковою. Не так ли?

– Не знаю, что вы разумеете под этим словом. Я знакома с нею, – произнесла княгиня.

– Давно ли? – спрашивал Девиер.

– Очень давно, с детства, – сказала княгиня.

– Часто видитесь с нею? – спрашивал Девиер.

– Состоим в хлебосольстве и в свойстве, – отвечала княгиня Федосья Владимировна.

– Говорила ли вам княгиня Анна Петровна о своем намерении приворотить посредством волшебного корешка государыню императрицу? – был вопрос.

– Не говорила, – был ответ.

– У ней, у княгини, есть сын в Голландии, князь Сергей Петрович. Вы его знаете? – сделан был вопрос.

– Знаю, – последовал ответ.

– Мать затруднялась заплатить наделанные им долги и хотела, чтоб государыня за него заплатила, а для этого обращалась к одной женщине из подлого звания, желая достать от ней такой приворотный корешок, чтоб им воздействовать, – говорил генерал-полицмейстер.

– Я этого не слыхала, – произнесла княгиня.

– Княгиня Анна Петровна, – говорил Девиер, – была у меня своею особою и просила меня ходатайствовать перед государынею императрицею, чтоб ее величество всемилостивейше соизволила выплатить долг ее сына из казны. Не говорила ли она вам об этом?

– Не говорила, – отвечала княгиня.

– Странно! – сказал Девиер. – Как это она вам не говорила, когда, по собственным словам вашим, вы друг с другом состоите в свойстве и хлебосольстве!

– Не знаю. Может быть, странно, только она мне о том не говорила, – был ответ.

Девиеру ясно стало, что таким путем он ничего не добьется. Он решился быть еще прямее. Он рассказал ей все, что знал о покраже рубашки князя Якова Петровича, об обращении холопа к колдунье, о призыве княгинею колдуньи к себе и потом сказал:

– Этот холоп в Москве объявил за собою «слово и дело государево» и в Преображенском приказе показал, что княгиня с вышеизъясненною целью искала приворотного корешка. Он говорит, будто подслушал разговор своей боярыни княгини Анны Петровны с вашим сиятельством о таковой материи.

– Я не имела такого разговора с княгинею Анною Петровною, – сказала княгиня Федосья Владимировна.

– Стало быть, холоп сей составил свой донос затейным способом? – заметил Девиер.

– Должно быть, так, – сказала княгиня.

– Ваше сиятельство не слыхали прежде об этом доносе? – спросил генерал-полицмейстер.

– Не слыхала, – ответила княгиня.

– Итак, не смею более беспокоить ваш слух, княгиня, моими речами об этом деле, – сказал Девиер. – Позвольте вам предложить чашку кофе, – прибавил он.

Княгиня сдержанно сказала:

– Если, граф, вы находите, что я более не нужна вам по делу, по которому вы призывали меня, благоволите отпустить меня.

Девиер сказал:

– Не смею ни минуты вас удерживать, княгиня. Еще раз прошу прощения, что обеспокоил вас. Я исполнял свой долг.

– А я свой, – сказала княгиня.

– Чтоб соблюсти установленную законом форму, – сказал Девиер, – позвольте на письме представить вам сделанные мною вопросы и написать под ними данные вами ответы, а наконец просить вас подписать оные.

– Исполню все, что считаете необходимым по закону, – отвечала княгиня.

Девиер отошел к другому столу, где лежала бумага и стояла чернильница. Он написал вопросы с ответами и поднес княгине. Она прочитала и подписала.

– Моя жена, – сказал Девиер, – давно горит желанием познакомиться с вашим сиятельством. Не откажите, княгиня, в вашем дозволении приехать к вам с пристойною визитою.

– Если графине то угодно будет, я сочту себе в приятность, – сказала княгиня.

– И мне, княгиня, дозвольте пользоваться честью быть с вами знакомым, – сказал Девиер.

– Как вам будет угодно, – отвечала княгиня.

Девиер проводил княгиню до дверей своей гостиной и, изгибаясь, по своему обычаю, сказал:

– Княгиня! Препоручаю себя вашему благосклонному вниманию!

– Граф! Свидетельствую вам мое уважение, – произнесла княгиня и вышла в дверь.

Девиер из этой комнаты отправился в свой кабинет и позвонил, приказывая позвать к себе делопроизводителя.

– Потрудитесь, – сказал генерал-полицмейстер, подавая делопроизводителю бумагу, – списать набело вот эти два показания, списанные мною без вас со слов женщины, крепостной княгини Долгоруковой, и со слов калмычки, и подать им к подписи, если грамоте умеют, а коли не умеют, то подпишите за них сами, согласно их желанию. А вот показание княгини Голицыной, ею подписанное. Затем приобщите их к делу и самое дело при отношении отправьте в Тайную канцелярию к Андрею Ивановичу. И самих этих обеих баб препроводите к нему же в Тайную канцелярию. В отношении пропишите все, что я списал со слов княгини Долгоруковой. При сем сделайте замечание, что, по моему мнению, княгиня эта сильно подозревается в том, что имела замысел достать приворотный корешок с целью приворотить государыню и заставить ее заплатить за ее сына долги. Там, что делать с нею дальше по сему подозрению, то зависит от благоусмотрения Тайной канцелярии. Да сверх того припишите, что по миновении надобности в калмычке, по прикосновенности ее к делу княгини Долгоруковой, оная калмычка имеет быть препровождена паки в генерал-полицмейстерскую канцелярию по подозрению, возникшему о ней в занятиях волшебствами и гаданиями. Извольте ещё приготовить отношение в Преображенский приказ, в коем изложите, что холопа Василия Данилова, там содержащегося, надлежит допросить под пристрастием насчет его обращения к колдунье-калмычке с украденною рубашкою своего господина. Все это изготовьте и завтра подайте мне к подписи.

– Слушаю, ваше сиятельство! – почтительно отвечал делопроизводитель.

Примітки

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 526 – 540.