4. Кабинет-секретарь Алексей Макаров

Николай Костомаров

В период, когда совершились описываемые события, был в России очень замечательный человек, с чрезвычайно своеобразным значением; это был для многих, можно сказать, загадочный человек. Был он одним из важнейших сотрудников Петра Великого, и притом немалое время его царствования, а между тем он так скрывался в тени, что о нем и современники не все знали, и потомки скорее, чем других, забыли, так что знающие имена других Петровых сподвижников его имени совсем не знают или считают за второстепенного чиновника одного времени.

Это произошло оттого, что он не командовал войском, не начальствовал ни приказами, ни коллегиями, установленными для определенных ведомств общественного управления, не ходил в походы и экспедиции, не ездил в чужие края с дипломатическими поручениями, не посылаем был царем для учения, не занимался и в своем отечестве ни науками, ни художествами, ни ремеслами, не вел торговых операций, не заведовал по царскому поручению никакою ветвию хозяйства и не подавал проектов о каком-нибудь новом источнике прибыли: был он человек малообразованный, не знал иностранных языков и держал переводчика, чтоб объясняться с чужестранными особами, когда приходилось ему иметь с ними сношение, а знание языков в те поры было важнейшим признаком, отличавшим образованного человека, и делалось путем к возвышению.

Этот господин между тем, однако, был в свое время очень большой человек. Он назывался Алексей Иванович Макаров и носил звание кабинет-секретаря его величества; при Петре Великом в его особе соединялось все, для чего теперь существует целая собственная канцелярия государя с четырьмя отделениями.

Никто не мог превзойти этого человека в трудолюбии; много он в жизни делал и много сделал, но дел его за ним не видали, много он писал, а собственноручного писанья его мало знали, многое сочинялось им самим и приписывалось не ему, но другим, имя же его оставалось как-то постоянно в малоизвестности: никаких особенных отличий ему не оказывалось, не пожаловали ему ни титула, ни ордена, ни больших чинов, и только уже при Екатерине сделан он был тайным советником.

Между тем едва ли кто пользовался таким доверием Петра, как этот господин. Никуда почти не выезжал Макаров в командировки, а знал все, что происходило в России. Все секретное было ему ведомо, все, о чем извещался государь, поступало через его руки, и распоряжения, даваемые от царя, не шли иначе, как через него. И теперь памятником его неусыпного трудолюбия сохраняются в государственном архиве сто шестьдесят восемь книг кабинета входящих и выходящих нумеров.

Кто обращался прямо к государю или к кому обращался государь, тот не мог обойтись без Макарова. Не все из тех, кто имел с ним сношения, знали степень его значения при Петре. Иные мало обращали на него внимания, воображали, что около бумаг государевых ходит так себе подьячий письмоводитель, пишущий и переписывающий то, что ему прикажут. Другим же известно было, что Макаров был не только письмоводителем, но и составителем бумаг, заключавших в себе царскую волю, а иногда и царским советчиком. И те, которым было небезызвестно такое качество Макарова, те подчас прибегали к нему с очень низкими поклонами.

Нельзя сказать, чтобы Макаров был безукоризненный Аристид, совершенный бессребреник. При конце царствования Петра Великого и он, как все русские люди того времени, не хуже Меншикова, Апраксина, Шафирова, Долгорукова, заподозрен был во взяточничестве и избавился от преследования заступничеством Екатерины. Впрочем, взяточничество его не было отяготительным вымогательством, а ограничивалось только тем, что он не отказывался, когда ему добровольно давали с надеждою, что за такую подачку он окажет содействие, насколько это зависит от него.

Хотя ему были известны все суды и следствия, производимые над государственными преступниками, но государь не посылал его ни производить дознаний, ни розысков, ни присутствовать в застенках. К нему бесполезно было обращаться с просьбою о ходатайстве перед царскою особою. «Это не мое дело, – говорил он в таком случае, – я человек небольшой, на черной работе состою, письмоводство у царя веду и больше ничего! Ищите особ познатнее».

Зато никто не мог и роптать, что Макаров ему что-нибудь недоброе сделал. Вынес ли кто по царской опале пытку, приговорен ли был в ссылку или к смертной казни – нельзя было сказать, что потерпевший обязан своим несчастием Макарову, что от Макарова тут что-нибудь зависело, и стоило только Макарову захотеть, чтобы спасти пострадавшего, Макаров ни за кого не просил, ни на кого не наговаривал и даже не начинал разговоров с царем, а всегда дожидал, когда царь с ним заговорит; Макаров не совался и с мнениями да с советами, когда царь сам не изъявлял ему желания их слышать.

Это нравилось Петру, и любил за то Петр Макарова. Нельзя, однако, сказать, чтобы Великому Петру нравились только с такими качествами люди. Он, правда, любил таких, как Макаров, но ценил также смелых, когда они отзовутся кстати и умно. Петру пригодны были разообразные человеческие характеры: и угрюмые и веселые, и слезливые и шутливые, и хладнокровные и горячие, лишь бы все стояли на таком месте, на каком по своим свойствам могли быть полезными для дела.

Удалось Макарову понравиться государю некоторыми приемами, и усвоил он их в себе навсегда. То медленно-трусливый, то быстрый, кипучий, то подходит к Петру на цыпочках, как будто идет мимо постели больного человека, то напишет в полдня столько, что другой не успеет написать в два дня. Обращаясь постоянно с государем, Макаров в разговорах с другими лицами о таких предметах, которые не составляли секрета, был всегда эхом своего властелина, не говорил: «Я так думаю», – а выражался: «Так государь изволит думать».

Макаров во всем как будто духовно жил и мыслил не собственным умом, а царским. Занят был он своим делом и день и ночь, не знал ни отдыха, ни развлечений, убегал от всего, что не оказывалось нужным прямо для его дела, – и Петр не заставлял его посещать ассамблеи, не тащил во всепьянственную компанию, не принуждал пить до опьянения, несмотря на то, что вообще любил спаивать близких к нему особ, и в этом никому не было спуска.

Макаров долго не думал обзаводиться семьею, удалялся от женского пола, не держал любовницы; вечно занятый делом своего государя, он как будто создан был для того, чтобы умереть за бумагами, за которыми провел жизнь, и уже только за полгода до своей кончины Петр женил его, посватав за него невесту. Жена Макарова была гораздо моложе его самого, охотница до всяких забав и увеселений: впрочем, и сам он, хотя не участвовал в таких забавах, однако не был угрюмцем, слушал с удовольствием рассказы о светских увеселениях и расспрашивал о них у тех, которые им предавались.

Воцарилась Екатерина, его благодетельница, отстоявшая его пред своим покойным супругом, когда на Макарова возникло подозрение во взяточничестве. Служебное положение Макарова не изменилось. Он оставался все тем же кабинет-секретарем, но с воцарением Екатерины стал вообще смелее и позволял себе ходатайства о разных лицах; к нему тогда с большею решимостью стали обращаться за покровительством и ходатайством у государыни.

Макаров жил в собственном доме, построенном у Почтового двора на берегу Невы и недалеко от тогдашнего Зимнего дворца. Три раза в неделю у него были приемные дни, когда в положенные часы он принимал посетителей, имевших нужду подавать просьбы высочайшей особе: это обыкновенно случалось тогда, когда чего-нибудь не могли в пользу просителя решить высшие правительственные места или когда дело зависело исключительно от царской особы.

Со многими из таких посетителей Макаров говорил, выходя из своего кабинета в залу, и тогда все ограничивалось обменом нескольких слов; но по делам, требовавшим секрета, посетители могли просить особой аудиенции с глазу на глаз, и тогда их впускали в кабинет, что напоминало способ, каким обыкновенно соблюдается порядок докторских консультаций. Служитель докладывал Макарову, произнося имя входящего.

В один из таких дней, когда являлись к нему по делам посетители, в его кабинете, выходившем окнами на Неву, стоял он сам, Макаров, одетый, по своему обыкновению, весь в платье черного цвета, в длинном темно-русом парике, у большой конторки с откинутою для писания доскою. По всему кабинету вдоль стен уставлены были шкафы с полками, на которых лежали и стояли книги и связки бумаг. В прогалинах между шкафами виднелись на стенах портреты Петра Великого, Людовика XIV, польского короля Августа и прусского короля.

Перед Макаровым стоял Казанской губернии помещик, толстобрюхий и низкорослый человек, и рассказывал ему о своем деле. Он домогался, чтоб ему заплатили из казны за его беглых людей, поселенных в Ингерманландии: по указу Петра, за таких велено было отпускать прежним владельцам по десяти рублей, но ему отказали на том основании, что люди эти поселены в Ингерманландии не в качестве его беглых крестьян, а в качестве не помнящих родства, а за таких из казны никому платить не указано, хотя бы впоследствии и открылось, кому они принадлежат и откуда убежали. Макаров объяснил помещику, что действительно получать ему из казны за людей ничего нельзя, и потом отпустил его.

Служитель, высунув голову из двери, произнес:

– Подьячий Капустин.

Вошел сухощавый человек среднего роста, лет под сорок, с плешью на голове и с прищуловатыми глазами.

Он поклонился Макарову в пояс.

– Здравствуй, Капустин! – сказал Макаров. – Давно мы не видались. Кажись, два года уже минуло. Ну, что твои разведки?

– Невозможно более счастливо, – отвечал Капустин. – Мои разведчики в четырнадцати местах открыли залежи земляного угля не глубже как аршина на три, много на четыре. Дон, я вам доложу, превосходительный господин Алексей Иванович, этот Дон – просто дно золотое. Великая благодать! Следует беспременно начать и повести неуклонно раскопки в оных местах. Я привез вам, Алексей Иванович, ведомость, и чертежи всем местам, и смету, во что обойдутся работы примерно и какая польза от того воспоследовать может.

– Ты в берг-коллегии был? – спросил Макаров.

– Был, – отвечал Капустин, – и больше идти не хочу туда. Не понимают да еще и на смех поднимают! Посему я рассудил просить вас, Алексей Иванович, повергнуть мой прожект лично государыне императрице с прилагаемою ведомостью и чертежом.

– Ее величество, – сказал Макаров, – в сию вещь сама вникать не будет, а пошлет в ту ж мануфактур- и берг-коллегию по належности.

Макаров, однако, взял из рук у Капустина прожект, написанный последним, и, пробежав его быстро, продолжал:

– Ты прожектуешь устроить компанию. Навряд, я думаю, наберем охотников. Смотри, какие расходы, а когда и как покроются они барышами? То Бог весть! Да мало того, во сколько добывка угля обойдется, а еще и возка на сбыт чего стоить будет. А куда возить и кто покупать его станет, коли дров повсюду много и они дешевы по местам?

– Мне это и в берг-коллегии замечали, – говорил Капустин, – только я думаю, коли прежние царские законы будут строго исполняться насчет того, чтоб лес везде беречь и не рубить, так потреба в топливе будет всем и станут уголь покупать. Как отъезжал я на Дон, то покойник изволил меня призывать к себе и говорил: «Дело то важное и зело полезное. Леса надобно беспременно сберегать, понеже для стройки и всякого хозяйственного изделия требуется древо, а к тому и в земле необходимая для растения волога сохраняется, и урожаи даются хлебные, и благорастворение воздухов от обилия ращений деется. А топлива, – говорил государь, – нужно будет год от году все больше да больше, фабрики и заводы умножатся и машины заведутся; на все на сие окажется потреба в топливе».

– Это, брат, все тогда говорилось, – сказал Макаров. – Покойник чуден был: иной раз такое вымышлял, что нашему простому уму и невдомек было. Одиножды прислал к нам прожект француз какой-то, крылья, писал, сделать хочет, по воздуху человеку, как птице, летать бы. Все смеялись, а государь говорил: «Не смейтесь ни над чем, не знаете сами, до чего человеческий ум дойти сможет. И в Святом Писании написано: «У человек невозможно, а у Бога вся возможна суть».

Это значит, – толковал государь, – коли теперь для ума нашего что невозможно, так по тому еще нельзя сказать, что оно и вперед невозможно; Бог действует на земле через наш человеческий ум: сей ум наш – божественного происхождения. Теперь мы не зрим способа летать по воздуху, а может быть, после нас наши внуки либо наши правнуки найдут! Вон поглядите: в бане теплый воздух весь поднимается к потолку, а на полу становится прохладнее. Может быть, таким теплым воздухом можно поднять вверх человека».

Я осмелился тогда сказать: «Государь всемилостивейший! Какою же силою двинуть можно такую тягость, как человеческое тело?» А он говорит: «Велика сила водяного пара: поставь воду на большой огонь да закрой плотнее, оно тебе крышку так и сорвет. Вот и смекайте, что тут статься может; чаю, – говорит, – можно довести до того, что корабль против ветра пойдет, когда бы его водяным паром через какую-нибудь машину двинуть». Вот каков затейник был покойник! Тогда У нас много, много кое-чего затевалось и пробовалось. Ныне иное время настало; ныне на все на такое рукой махнули! Да ты, – продолжал Макаров, принимаясь смотреть в прожект, – написал тут себе и награду: одну треть дохода в твою пользу за то, что способ нашел…

– Закон, – сказал подьячий, – государев закон! Кто отыщет новый источник прибыли, тому именно треть предоставляется; так покойный государь Петр Алексеевич постановил.

– А что тебе в коллегии на это сказали? – спросил Макаров.

– Я же говорю, насмеялись, и только, – сказал Капустин. – «Эка, – говорят, – будто золотые рудники нашел, как возится со своею дрянью, ничего не стоящею. За находку угольев дай ему денег! Да мы тебе сами, не копаясь в земле, достанем угольев сколько хочешь, как сожжем верст на десять леса, а лесов у нас не занимать в заморских государствах, сами туда повезем лес, как и в старину важивали».

– То же, брат, и наверху скажут, – сказал Макаров. – Нет, Капустин, оставь эту затею! Умер наш государь Петр Алексеевич, с ним похоронены и все чудеса, что при нем начинались. Ведомости твои и чертежи я покажу государыне и светлейшему только так, для куриозитета, а больно надеяться тебе на то не даю совета. Время уже ныне, сердечный ты мой, не прежнее!

Капустин пожал плечами, вздохнул и ушел. Служитель, вошедши, сказал:

– Малороссийская полковница.

Вошла в кабинет женщина лет пятидесяти с крестами и монистом на шее, лежавшими на вышитой рубашке, выглядывавшей из-под черной верхней одежды, похожей несколько на монашескую; на голове у ней был кораблик с двумя меховыми рожками, между которыми виднелся изношенный парчовый верх. На лице у этой старушки виднелись глубокая грусть и страдание. Она поклонилась, сложа на грудь обе руки, и сказала:

– Вдова бывшего полковника войска Запорожского Аграфена Герцик.

Макаров, окинув суровым взглядом вошедшую, произнес:

– Твой муж некогда приличился в измене богоотступника Мазепы, был достоин смертной казни, но государь, по своему милосердию, даровал ему жизнь, заменив ссылкою. Так?

– Государь повелел ему жить в столичном городе Москве с семьею, а все маетности его поступили на него, великого государя, – сказала Аграфена. – Муж мой получал по десяти копеек в день и теперь умер, а я осталась с детьми без пропитания и живу, волочась меж дворы. Прибыла просить у государыни милости.

При этих словах полковница поклонилась до земли.

– Какой милости хочешь? – спросил Макаров.

– Если б изволила государыня царица для поминовения души почившего государя императора воротить детям моего мужа его родовые маетности.

– Это невозможно, – сказал Макаров, – маетности изменничьи розданы другим еще в ту пору.

– Хоть бы что-нибудь пожаловали из них на прожиток, – говорила Аграфена.

Макаров сказал:

– Сперва рассмотрим просьбу вдовы полковника Полуботка, что умер в крепости. Она о том же просила, о чем ты просишь. Полуботковы маетности еще не розданы. Когда удовольствуем ее, тогда и тебе окажется некое милосердие. Твой муж схвачен был в Польше, ездил туда с прелестными письмами. Кажется так, если я не запомнил?

– Так точно, – сказала Аграфена. – Мужа моего нет уже на свете. Я за детей прошу; муж виноват и понес достойную кару за вины свои, а дети были тогда малы, ничем не провинились.

– Видишь, – сказал Макаров, – там, в Москве, вашей братии, малороссийских семей, довольно сидит, и те, что из Турции вернулись, там остаются доселева. За них патриарх цареградский просил государя, и государь вины им отпустил, но маетностей не вернул. Им прежде тебя оказать милость подобает, да и те подождут, пока Полуботкову вдову удовольствуют, а ты подождешь, пока им всем покажут милость, а там уж и тебе. Ступай и жди.

Малороссиянка вздохнула, поклонилась и вышла. Служитель, вошедши в кабинет, громко произнес:

– Княгиня Анна Петровна Долгорукова.

Вошла княгиня, нарядно одетая. Веруя в свое боярское достоинство, она после первого поклона глазами искала места, надеясь, что Макаров, во внимание к ее княжескому званию, подаст ей сам кресло. Но Макаров, человек дела, не отличался любезностью и предупредительностью к знатным особам, хотя бы и прекрасного пола. Он не просил ее садиться; стоял, как прежде, на своем месте у стола, обмерял княгиню глазами с головы до ног и сухо спросил ее:

– Что вам будет угодно, княгиня?

– Алексей Иванович, благодетель, – сказала княгиня, – я приехала просить вас повергнуть императрице мое слезное прошение об оказании мне всемилостивейшего внимания. Я вдова; муж мой проливал кровь за царя и отечество и убит в шведской войне, а меня оставил вдовою с тремя сыновьями. Старший мой сын, князь Сергей Петрович, ныне в Голендерской земле. Он задолжал тридцать тысяч ефимков, будучи на службе царской; мне пишут, что его посадят под арест и не выпустят, если я скоро не заплачу его долга. А у меня теперь в готовности таких больших денег нет; я истратилась, переселяючись на Васильевский, остров, желая исполнить волю покойного царя. Такое мое бедное положение, что сказать прискорбно. А тут, как назло, из имений не шлют доходов; там случились разные несчастья и требуются большие издержки, и все от меня, не то чтобы ко мне доходы присылать. В таковом отчаянном положении я решилась прибегнуть к неизреченной благости государыни, понеже всем известно и ведомо, что она зело великая милостивица и утешительница всех скорбных, под покров ее прибегающих. Батюшка, голубчик, отец родной, Алексей Иванович! Прошу я вас и молю: будьте моим ангелом-хранителем, соблаговолите произнести за меня слово перед царицею-государынею.

– Что ж вам нужно? Чего вам, княгиня, от государыни хочется получить? – сказал Макаров.

– Если бы соизволила всемилостивейше приказать заплатить из своей казны сей долг, – сказала княгиня. – Я уповаю на беспредельную щедрость государыни, кормилицы нашей.

Княгиня хотела распространиться более, но Макаров прервал ее.

– Сказали вы, княгиня, про беспредельную щедрость государыни. Вы, значит, разве думаете, что и русская казна также беспредельна? Коли платить за вашего сына долги, так и другие станут просить, чтоб за них долги платили. Казны не хватит!

– Батюшка, Алексей Иванович, – сказала княгиня. – Вникните в мое положение.

Макаров опять прервал ее словами:

– Только что перед вашим входом ушла малороссийская полковница; молила она воротить ее детям отобранные у ее умершего мужа, за измену, маетности. Она поистине возбуждает жалость, а я все-таки ей отказал. А у вас, говорите, есть имения, только доходов из них не присылают. Что же? Заложите одно-другое имение, а не то продайте. Нищею не станете!

– Вы сами, – сказала княгиня, – говорите, что у мужа этой женщины, что передо мною от вас вышла, за измену царскому величеству отобраны имения и она просила их вернуть, а вы ей отказали. Как же вы, Алексей Иванович, можете с такою женщиною ставить в одну версту меня, вдову честного воина, положившего живот свой в бою за веру, царя и отечество? Я урожденная княжна Щербатова, по мужу княгиня Долгорукова, а вы меня приравняли к какой-то хохлачке, да еще жене изменника царского!

– Княгиня, – сказал Макаров, – местнические счеты покончились еще при царе Феодоре, брате царя Петра Алексеевича. Поднимать их снова с вами я не хочу. Говорю вам: беспокоить государыню такими безлепными челобитными, как ваша, я не берусь. Прощайте.

Он слегка кивнул ей головою и крикнул: «Эй!» Служитель вошел.

– Зови, кто там есть! Пусть входят! – сказал Макаров.

– Купец Евреинов, – сказал служитель.

Вошел старик лет семидесяти. Княгиня, заметивши, что Макаров обратился к вошедшему Евреинову, а на нее вовсе не глядит, ушла и даже не кивнула головою Макарову на прощанье.

Она внутренне тогда же положила себе не сказывать никому, что была у Макарова.

Примітки

…чтобы Макаров был безукоризненный Аристид… – Макаров Олексій Васильович (1674 або 1675 – 1750) – російський урядовець, кабінет-секретар Петра І, вів секретну документацію; при Катерині І – таємний радник. Аристид (540 – 467 до н. е.) – афінський полководець і державний діяч, уособлення громадянських чеснот.

…не хуже Меншикова, Апраксина, Шафирова, Долгорукова… – Апраксін Федір Матвійович (1661 – 1728) – граф, генерал-адмірал, швагер царя Федора Олексійовича, з 1682 р. – стольник при Петрі І, з 1700 р. – головний начальник Адміралтейського приказу, з 1717 р. – президент Адміралтейської колегії.

Шафіров Петро Павлович (1669 – 1739) – російський дипломат, активно здійснював зовнішню політику Петра І, прибічник війни зі Швецією за оволодіння Балтійським морем; 1737 р. брав участь в укладенні Немирівської угоди.

Долгоруков Олексій Григорович (? – 1734) – державний діяч, смоленський губернатор (з 1713 р.), президент головного магістрату (з 1723 р.), сенатор; помер у Березові, засланий імператрицею Анною Іоанівною.

…портреты… Людовика XIV, польского короля Августа и прусского короля… – Людовік XIV (1638 – 1715) – французький король (з 1643 р.), втілення абсолютизму, войовничості, егоцентризму. Август II Сильний (1670 – 1733) – саксонський курфюрст (з 1694 р.), польський король (1697 – 1706, 1709 – 1733), союзник Петра І в Північній війні 1700 – 1721 рр. Прусський король – Фрідріх Вільгельм І (1688 – 1740), на троні з 1713 р.; мав прізвисько «фельдфебель на троні».

Ингерманландия – Інгрія, або Іжорська земля, – узбережжя Неви й Фінської затоки, що входило до складу новгородської Водської п’ятини, населене здавна фінськими народностями, пізніше – новгородцями. Міста – Іван-город, Копор’є, Ям, Орешек (пізніше – Шліссельбург). У 1702 – 1704 рр. завойована Петром І, перетворена в однойменну губернію під орудою О. Д. Меншикова. До неї увійшли ще й Новгород, Стара Русса, Псков і низка малих міст; з 1712 р. іменувалася Санкт-Петербурзькою губернією.

Герцик Агрипіна Іванівна (дівоче прізвище Левенець; (рр. н. і см. невідом.) – дочка одного з управителів Генеральної Войськової канцелярії, дружина І. П. Герцика, прибічника І. С. Мазепи. З 1712 р. поселена у Москві, де жила ще 1727 р.

Полуботок Павло Леонтійович (бл. 1660 – 1723) – чернігівський полковник (1706 – 1722), генеральний бунчужний, наказний гетьман Лівобережної України (1722 – 1723); очолив верхівку старшини, яка прагнула відновити гетьманщину, скасувати всевладний орган царського управління Україною – Малоросійську колегію (1722 – 1727; 1764 – 1786). Викликаний за наказом Петра І до Петербурга, був заарештований, помер в казематі Петропавловської фортеці. Однією з художніх інтерпретацій його долі є епізод коло пам’ятника Петру І в поемі Т. Шевченка «Сон» («У всякого своя доля…»).

…местнические счеты покончились еще при царе Феодоре, брате царя Петра Алексеевича. – Федір Олексійович (1661 – 1682) – російський цар (з 1676 р.), син Олексія Михайловича і його першої дружини Марії Іллівни Милославської; серед проведених ним антифеодальних реформ була й ліквідація місництва, було спалено розрядні книги, де велися ієрархічні списки урядовців та воєначальників; при ньому ж 1681 р. укладено Бахчисарайський мир між Росією й Туреччиною, за яким Україну поділено між обома державами: до Росії відійшли Лівобережжя, Київ, Васильків, Трипілля, Дідівщина, Радомишль, влада над Запорожжям; до Туреччини – Південна Київщина, Поділля, Брацлавщина. Землі між Дніпром і Південним Бугом мали залишатися незаселеними.

Подається за виданням: Костомаров М.І. Твори в двох томах. – К.: Дніпро, 1990 р., т. 2, с. 432 – 441.