Левко. Лёва. Лео…

Владимир Пасько

Утром Шеремет проснулся от стука в дверь. Взглянул на часы –половина девятого. Из коридора жизнерадостный голос Саши:

– Вставайте, прошу пана, пора уже и на работу.

Впопыхах отворил – так и есть, друзья в полной готовности, с кейсами в руках:

– Кипяток для кофе есть, бутерброды на столе, ключи сдашь администратору, встречаемся где-то около семнадцати. Мы погнали…

Шеремет почесал затылок – куда они, за чем? Потом вспомнил: вечером договаривались, что сегодня каждый будет работать по собственному плану. Он для себя определил погулять по городу просто так, без определенной цели, куда глаза глядят и ноги несут. Брат охотно заявил о своем желании составить компанию.

Быстро привел себя в порядок, позавтракал, спустился вниз. Администраторша, принимая ключ, подала конверт: «Это для вас, мужчина какой-то утром принес, сказал, что не хочет будить…»

Шеремет с удивлением взял. Что там еще такое может быть? Вытянул пожелтевший от времени лоскут бумаги: вырезка из газеты «Голос Ланникивщины», очерк какого-то Сергея Дерейка под хлёстким заглавием «Пощечина энкаведисту». Газета за июнь 1992 года. Это было именно то время, когда западноукраинскую прессу, особенно провинциальную, которая вырвалась на волю из-под пристальной опеки партийно-«кагэбэшной» цензуры, переполнили материалы о «преступлениях советско-коммунистического режима против украинского народа», «зверствах НКВД», «колонизации Украины москалями» и т. п. Потому характер этой публикации сомнений не вызывал, как и то, кто является ее «героем», иначе бы никто не стал ему передавать, да еще и тайком. Сердце неприятно защемило. Однако, пересилив себя, начал читать. Повествуется о каком-то Миколе Глибове по прозвищу «дядя Митько», который «на действительную срочную службу был призван в сороковом, а в выцветшей гимнастерке ступил на порог отчего дома в сорок седьмом… Этим все и сказано». Вряд ли, чтобы этот Дерейко, судя по всему, молодой еще мужчина, сам осознавал, насколько действительно много говорит это «все», особенно для него, Владимира Шеремета.

Из довоенного призыва если и уцелел кто, то по-видимому, лишь один на все село, если не на район вообще. Это, во-первых. Во-вторых, – именно они, прежние фронтовики, составляли костяк местного просоветски настроенного «актива», как тогда говорили, и были у власти на особенном положении. Так что этот не был простым «местным вуйкой», такой действительно мог кому угодно пощечину дать. А, если до печенок достанут, то и «энкаведисту». Под которым, очевидно, понимается отец Владимира. Хотя тот и служил в те времена не совсем по тому ведомству. Но рядовой местный люд разницы между «эНКаВэДэ», «эМВэДэ» и «эМГеБе» не видел. Для них главным среди тех всех был именно он, майор госбезопасности Василий Шеремет, начальник районного отдела МГБ, его и считали ответственным за все, что делали там люди в милицейско-военной униформе.

Сердце заныло сильнее. Тем более, что он хорошо помнил, каким был отец в те времена – преисполненный сил тридцатипятилетний мужчина, мудрый и рассудительный, но в то же время достаточно суровый, а то и горячий. Одним словом – крутой. Поэтому, чтобы после такого инцидента тот человек вообще прожил больше времени, чем нужно, чтобы выхватить оружие, – такое представить себе было тяжело. А тем более, чтобы интервью давал через сорок лет. Однако раз начал – нужно уж дочитать, каким бы неприятным оно не показалось.

«Не знаю, было ли на Л…не много семей, которые спокойно чувствовали себя в пятидесятые годы. Одни с тревогой всматривались в вечерние сумерки, другим ничего хорошего не предвещало утро.

В Б…це десятой дорогой обходили энкаведиста Свистунова. От природы обделенный совестью и элементами культуры, он исподлобья подозрительно посматривал на людей, в каждом, без исключения, видя «бандьору». Правда, с последними избегал встреч, зато беспощадно терроризировал их родных».

Шеремет пожал плечами, удивленно поднял брови. Ну, помнит он того «старлея», самым молодым был среди офицеров, “Ваняткой” его звали, а если, чтобы подразнить – “Свистуном”. Плюгавенький и конопатый, но задиристый. Что касается «бандьор», то местных действительно откровенно презирал, похваляясь тем, что он «настоящий русак», родом был откуда-то с Рязанщины. Что же касается «избегал встреч» – то тогда уже такую встречу скорее самому нужно было хорошо поискать, потому что практически все боёвки были уже разгромлены и ликвидированы. Угрозу представляли лишь отчаявшиеся одиночки, которые иногда все же пытались доказать, что они проиграли только на этом этапе, а не в целом, и их борьба еще не закончена…

Однако что же он такое там выкинул, тот Ванятка? Сердце немного отпустило, но до конца не отлегло, так как тот был подчиненным отца.

Свистунов любил сильно выпить, а на закуску отдавал предпочтение курятине. Для него стало неписанным правилом: предварительно выбирать хозяина и заказывать стол.

Дошла очередь и до Глибова. В доме засуетились, забегались. Баба Сянька наварила капустняка с мясом, вареников с сыром, запекла гречишную кашу, нарезала сала, подала яичницу, достала из бочки огурцов. Дед Яков в кооперации купил «казьонки» и запасся самогоном.

Старший лейтенант Свистунов нелюбым гостем прибыл не сам – в напарники взял секретаря райкома партии Тризнова. Они чинно уселись за столом, на правах хозяев.

Звякнули наполненные стаканы: «Будем здоровы!»

Рюмка за рюмкой, и вдруг захмелевший чекист спохватился:

– А где курица?

В горнице стало тихо, как будто у гроба.

– Я спрашиваю: где курица? – властно-холодно прозвучал требовательный вопрос…

– Да там во дворе, – спокойно ответил Микола Глибов, бросив взгляд сквозь окно на подворье.

Здесь, как назло, невпопад, во всю глотку закукарекал петух. От того, что мгновенно произошло, присутствующие как будто окаменели. Свистунов локтем толкнул дядьку под ребра, а тот, не раздумывая, левой рукой дал ему крепкую пощечину.

Может, после обмена подобными жестами инцидент и был бы исчерпан, если бы не Тризнов.

– Ваня, я бы на твоем месте не потерпел бы этого…

Иван Свистунов, как ужаленный, подхватился со стула, замахнувшись кулаком. Но не на того напоролся. Уклонившись от удара, хозяин той же левой еще раз вмазал в то же место по физиономии.

Поддерживая десницей, чтобы не свалился с ног, и пристально следя, чтобы энкаведист не применил оружие, дядька Митька еще несколько раз приложил тяжелую жилистую руку к перекошенному от стыда и злобы лицу старшего лейтенанта.

… Через несколько дней (было воскресенье) по селу прокатился слух: Глибова арестовали.

А он в это время в сельсовете остался с глазу на глаз с начальником Л…го райотдела НКВД Шереметом, которому несколько раз пересказывал историю, в которую так влип. Майор внимательно слушал, что-то уточнял, переспрашивал и заносил в протокол.

– Прочтите и подпишите…

Николай Филиппович просмотрел текст и размашистым почерком вывел свою фамилию…

Шеремет не обнаруживал эмоций. Он молча взял, просмотрел протокол, уже хотел спрятать его в полевой планшет, но о чем-то подумал и разорвал на четыре части».

Владимир оторвал глаза от пожелтевшей бумаги, воззрился невидящими глазами в окно. В порядочности своего отца он никогда не сомневался. Но, чтобы сделать такой поступок – тут одной порядочности маловато. Ведь «стукни» Ванятка куда следует, что его начальник «не дает должной оценки имеющимся фактам националистически-террористических проявлений» – и Шеремету-старшему пришлось бы ой как не до шуток. А тем более, если бы еще и пошел «сигнал по партийной линии», от свидетеля – секретаря райкома партии. Тут бы и хорошие отношения с первым секретарем не помогли…

Вернулся опять к очерку:

« – Вы пошли на большой риск. Какое завладело вами чувство, дядя Митька?

– Что я тебе скажу? Меня вывели из равновесия беззаконие и нахальство. Я взял на себя смелость защитить людей, таким своеобразным способом сказать, что мы – не рабы, что следует отстаивать и защищать свою честь и достоинство.

Вот такой дядя Митька…»

Н-да… Молодец дядя Митька…

Владимир глубоко вздохнул, бережно пряча вырезку в конверт. Не это ли приключение стало причиной внезапного увольнения Шеремета-старшего из органов госбезопасности? Или той каплей, которая пошатнула чаши весов Судьбы не в его пользу? Кто его знает… А тем более, скажет правду… Нет, они, местные, ничего не забыли. Ничего. Они помнят обо всем. И обо всех. В соответствии с поступками и заслугами. Но обладают мудростью затаить свое прошлое в себе во имя будущего, своих внуков, своей Родины – Украины. Шеремет-старший сделал фактически так же. Не братаясь с теми, с кем в свое время воевал, но и не осуждая их сейчас, поставил точку на том тяжелом прошлом. Также во имя будущего, также ради своих внуков, чтобы были мир и покой в Украине.

Едва успел выйти на улицу, как из подошедшего троллейбуса выпрыгнул Георгий.

– Давно ожидаешь? Куда идем?

– Да куда угодно. Давай просто поблуждаем…

Двинулись неспешно мимо обзорной площадки с ротондой вниз к озеру. И ротонда, с которой открывался замечательный пейзаж, и каменные ступени обветшали, скорбно покосилась. Залив, в котором всегда плавали декоративные гуси-лебеди, невозмутимо отражал голубое утреннее небо, птичьи домики на воде сиротливо посматривали на мир опорожневшими окошками.

Георгий засмеялся:

– А помнишь, как здесь лебедь набросился на твою первую дочь Олю?

По сердцу Шеремета царапнуло, будто по стеклу алмазом. Помнил, отчего же нет. Это произошло еще до его отъезда в Афганистан, дочь в школу едва лишь пошла. А теперь он в одном государстве, она в другом. Хотя как иначе могло быть, если она там, в Питере выросла, там всю свою жизнь и живет? Поэтому выходит, что две его дочки, две сестры, а одна – россиянка в Петербурге, другая, – украинка в Киеве. А сколько еще таких семей? Да – бессчетно-немеряно, но такая, уж по-видимому, судьба их поколения. Шеремет тяжело вздохнул. В школе его учили, что при определенных условиях можно из феодализма сразу перескочить в социализм, минуя капитализм. В качестве примера приводили Монголию. Владимир видел и тех «социалистических» монголов, и отношение к ним «старшего брата». Да и знал, что случилось с их дутым «социализмом» теперь. И вдруг подумал: «Не напоминаем ли мы, украинцы, тех же монголов с их мифическим «прыжком», когда стремимся построить одновременно «европейское», «открытое», «правовое», «демократическое», «с социально ориентированной рыночной экономикой» государство, минуя основополагающую, фундаментальную стадию строительства настоящей нации и национального государства? То, что другие европейские народы прошли еще триста-четыреста лет назад и давно забыли, что может быть иначе? Теперь они побуждают молодую в своей независимости Украину приблизительно к такому же прыжку и в создании государства, и в общественно-экономических преобразованиях, как «кремлёвские мечтатели» в свое время побуждали Монголию. Не выйдет ли и у нас такой же результат, как у монголов – когда то внешнее побуждение, та внешняя поддержка, прекратятся? Не откатимся ли мы еще дальше назад? Только они вернулись к гибриду феодализма с капитализмом, а нам куда и к чему возвращаться из своего нынешнего «псевдорынковизма»? Феодализм мы уже проходили, правда, не сами – под польско-литовским владычеством; капитализм – также был, под российским руководством; от социализма в коммунистически-большевистском варианте менее пятнадцати лет как отреклись. Чего-то стоящего, демократического рыночно-социально ориентированного построить так и не сумели. По крайней мере, пока еще. Так куда же в случае чего идти? Есть еще один путь, который в свое время проторили итальянцы и немцы. Хотя у них тогда было и не такое бедственное положение, как у нас сейчас. Но хорошо известно, чего оно стоило всему человечеству, следование тех двух наций по тому пути. Думал ли над этим кто-то из «наших поводырей» и их заморско-европейских советников? Или они надеются ли на воловье терпение нашего народа?»

Течение горестных мыслей нарушил Георгий:

– А помнишь, как зимой здесь устраивали каток и мы на коньках «вышивали»?

Владимир лишь улыбнулся: как же не помнить? Коньки – существенная частица их тогдашней жизни. Именно здесь происходили свидания с девушками, здесь они, взявшись за руки, парами чинно кружили под томные мелодии албанских танго. Правда, вскоре те прекрасные танго крутить перестали – непрогнозируемый Никита Сергеевич испортил отношения и с великим Китаем, и с крошечной Албанией. Которые, если верить тогдашней советской пропаганде, с тех пор непрестанно приходили в упадок, а советская Украина постоянно процветала. Непонятно только, как при таких условиях Китай теперь почти стал супердержавой, а «развитая» Украина покупает у него все – от носков до компьютеров. Да и нищую до недавнего времени ортодоксально-коммунистическую Албанию уже достаточно серьезно рассматривают как кандидата в Европейский союз и НАТО, а «демократическую» Украину даже на порог не пускают, перед крыльцом держат. И это при том, что мы были «третьим в мире ядерным государством…» и «добровольно избавились…». И все-все выполняем, что чужой дядя скажет…

Не вспоминая о том, что потомки авторов и исполнителей тех танго в настоящее время уже не услащают слух украинских девушек, а торгуют их сладким телом по борделям всей Европы. А может и дальше? Кто их знает, ту «албанскую мафию», как ее называют европейские стражи порядка. Тут этих несчастных дурех как-то бы сосчитать – и то не удается. Знают только, что не меньше, чем сто тысяч… «Но эта оценка, по-видимому в два-три раза заниженная…», сказал в интервью какой-то расшитый серебром милицейский чин.

От парка в обход центра вела небольшая улица имени 17-го сентября. Спроси сейчас кого-либо к востоку от Збруча, что значит та дата, вряд ли один из тысячи ответит. Здешние же могли ответить даже спросонок. Во времена его детства это был официальный праздник. Ну, а затем все будто само собой «сошло на ниц». Очевидно, кто-то в Киеве или Москве пришел к выводу: не следует отмечать то, что Западная Украина не всегда была вместе с Большой. Однако название улицы так и оставалось. По крайней мере, тогда. Бросил взгляд на табличку – улица Сечевых Стрельцов. Раз не возобновили исторического названия, значит – была польской. Что касается «усусов», то их на Востоке знают не намного больше, чем «судьбоносное 17-ое сентября». А уважают, наверное, еще меньше. Доказательства? Когда в Киеве попробовали переименовать улицу, которая носит имя русского большевика – великодержавника Артема в честь Сечевых Стрельцов, нашлись мощные силы, которые не допустили этого. Невзирая на то, что «товарищ Артём» упорно боролся против независимой Украины и с подачи «кремлевских мечтателей» пытался ее расчленить, образовав «Криворожско-Донбасскую республику». А Украинские Сечевые Стрельцы составляли базовую основу, были наиболее боеспособной частью войска Украинской Народной Республики и без колебаний жертвовали своей жизнью в борьбе за независимость Украины против таких вот «артёмов»…

Вышли на улицу Ивана Франко, также одну из центральных, но – не главную, тихую. Здесь в отдельной усадьбе жили фактический властитель области – первый секретарь обкома партии, и формально бутафорский – председатель облисполкома. Они делили на две семьи небольшой красивый одноэтажный особняк. У входа в усадьбу стояла будка, в которой постоянно дежурил милиционер. Самый обычный, без оружия, даже без непременной ныне дубинки. Это было единственное помещение в городе, кроме обкома партии, при котором был охранник. Впрочем, о дубинках тогда даже речи не было. Как так – чтобы советская милиция да избивала советских же людей. Нонсенс. За что под красным знаменем-де боролись?..

Что-то здесь выглядело необычным. Ба, да это же убрали доски, которыми на высоту чуть выше человеческого роста была зашита изнутри красивая кованая решетка ограждения. И особнячок весь как-то высветился, словно на ладони. Но – лишь остатками красоты. На фасаде вывеска – городская библиотека для детей. Действительно, ему говорили, что областное руководство выстроило себе новую резиденцию. В самом конце восьмидесятых. И сделало широкий жест, отдав под детскую библиотеку здание, которое по всем нормативам нуждалось в капитальном ремонте. Что ремонт здесь сделают, это бесспорно. И быстро. Другое дело – какой и кто сюда после него въедет. Вряд ли, чтобы библиотека…

Не заметили, как подошли к прежней «спецбольнице», которая обслуживала в достопамятные компартийные времена руководящую местную верхушку. Региональную властную элиту, как теперь говорят. В начале «независимости» по всей Украине трещала популистская гамартрома, чтобы эти хорошо обустроенные больницы сделать общедоступными. Шеремет окинул взглядом евроокна, шикарные припаркованные авто, охранников с дубинками у ворот. Все понятно, сделали…

Георгий, интуитивно чувствуя его состояние, подал голос:

– А помнишь, здесь Левко Шлезингер жил?

Еще бы, Левка забыть! Тот Левко был самым меньшим в их классе. И одним-единственным евреем. Хотя на национальность они между собой внимания как-то не обращали, кто кем записан. Всех объединяла одна земля, один язык.

Как запомнилось Владимиру, его семья была одной из немногих теренградских еврейских ячеек, которые уцелели в адском вихре Второй мировой войны. Более того: это была семья коммунистов-подпольщиков еще со времен польской оккупации этого края. Левко не раз рассказывал, что его отец и дед еще в тридцатые годы боролись здесь за советскую власть против польского господства в рядах какой-то Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ). Даже испытали истязания за свою политическую деятельность в польской тюрьме. Вместе с украинскими националистами, кстати. Что это была за партия, им в школе ничего не говорили. Но чувствовалось, с ней что-то не все было в порядке… Потому что в советское время оба Шлезингера-старшие очутились в Сибири. Оттуда отец отпросился на фронт, провоевал всю войну, дослужился до офицера. И даже дошел до Берлина, правда, опять рядовым, разжалованным. Причина достаточно банальная: во время боев в Германии его легко ранило, на полковом медпункте таких, как он, собралось десятка два. Поскольку транспорта не было, то врач отправил их в медбатальон пешком. Шлезингера как офицера назначили старшим. На их пути встретился им небольшой немецкий поселок. Доблестное воинство, забыв о своих ранах, порасползалось по дворам, немного «раскулачило» бауэров, а заодно изнасиловало нескольких немок. Такие «подвиги» советскому командованию поднадоели и стали поперек горла, Москва решительно требовала прекратить бесчинства относительно мирного населения, а поэтому виновных судили и отправили в штрафной батальон «смывать вину кровью». Непричастного, но присутствовавшего при том офицера просто разжаловали. «За непредотвращение позорных проявлений…» Во время их общей с Левком учебы в школе Шлезингер-старший занимал почему-то рядовую должность преподавателя портняжного дела в профтехучилище.

Владимира поразило услышанное. Поскольку о сомнительных «подвигах» нашего воинства в Германии он тогда узнал впервые, потому что в книжках писали и в кино показывали, что советский воин – это едва ли не ангел во плоти: и добрый, и честный, и справедливый, и последним сухарем с мирным населением поделится, в том числе с теми же немцами. А здесь… Однако развеять сомнения, спросить у отца почему-то постеснялся. А по-настоящему понял, что такое обычаи войны и какими бывают люди на войне, только когда сам попал в Афганистан. Что же касается истории старшего поколения Шлезингеров, то он все же попросил отца, чтобы тот рассказал о КПЗУ и почему коммунист с немалыми заслугами прозябает на такой более чем скромной должности, особенно ввиду нехватки местных кадров. Шеремет-старший как можно уклончивее ответил, что западноукраинские коммунисты не всегда правильно понимали линию большевиков, потому Коминтерн распустил КПЗУ как оппортунистическую организацию. А таких «неправильных», как Шлизенгеры, выслали на перевоспитание в Сибирь. Только значительно позже Владимир узнал о трагической судьбе западноукраинских коммунистов, как они встретились со своими заклятыми врагами – «националистами» за решеткой и «колючкой», только уже не за польскими, а за советскими, и как их политические оппоненты глумились над ними на этот счет.

Когда Левку исполнились лет тринадцать, тяжело заболела и умерла его мать-украинка, оставив его с младшим братом на попечении отца. Пережитое в таком юном возрасте несчастье вскоре дало о себе знать – стыдливый, учтивый, умный еврейский мальчик стал нервным, невыдержанным, начал плохо учиться, безобразничать. Тогда в Западной Украине еще помнили, что такое нормальное воспитание и на балбесов с паспортом не говорили «да он же еще ребенок». Отец Левка исключением не был. Чтобы как-то привести беспутного сына в чувство, он перевел Левка в вечернюю школу и отослал зарабатывать на хлеб в слесарную мастерскую. Трудотерапия, так сказать.

С тех пор их жизненные дороги разминулись лет на тридцать. Владимир слышал краем уха, что Левко закончил философский факультет университета, защитил кандидатскую диссертацию, стал преподавателем в вузе. А в конце семидесятых выехал куда-то за границу. Каким же большим было удивление Шеремета, когда в середине девяностых он услышал в телефонной трубке незнакомый голос:

– Это Владимир Васильевич? Здравствуйте. Вас беспокоит Лев Осипович Шлезингер. Помните такого? Мы вместе учились…

Шеремет сначала не раскумекал, кто такой «Лев Осипович»?

– Левко, это ты, что ли? – переспросил после паузы.

– Да, это я, Лёва.

– Левко, не валяй дурака! Ты что уже, родной язык забыл?

Шеремет сразу пригласил школьного приятеля домой. Тот приехал вместе со своим младшим братом. Перед Владимиром появился крепкий лысый человечище с обвисшим низом живота. Во внешности, в манерах держаться, просматривалось что-то уже не наше. Хотя черты прежнего Левка все же узнавались. Брат же – типичный «западенець».

Разговор начали, как водится, за накрытым столом. О чем только не говорили! Правда, больше о современном, чем о прошлом. Ностальгией Левко, как оказалось, не страдал и имел в их общении потайной интерес, но об этом Владимир догадался не сразу. Сначала гость коротко рассказал, как выехал из СССР якобы на «историческую родину», да так туда и не доехал, счел лучшим бросить якорь в Германии. Там попал на радиостанцию «Свобода», проработал тринадцать лет, за образцовую службу получил американское гражданство. После того, как и радиостанция свою основную миссию выполнила – «коммунистический блок» распался, Советского Союза не стало, ее перевели из Мюнхена в Прагу. Однако менять удобный обустроенный Мюнхен на постсоциалистическую Прагу, хотя бы и «злату», Левку вовсе не хотелось. Поэтому и решил сменить профессию. Сейчас живет с семьей в Нью-Йорке, жена – дизайнер, сын, – студент-медик.

Вспоминая об Украине, отзывается о наших антикоммунистически-национально-демократических деятелях всех времен с нескрываемым презрением и пренебрежением, начиная от Скоропадского, Коновальца, Мельника, Бандеры до Горбачева с Кравчуком и Черновола с Хмарой. Порочил беспощадно в таком сокрушительном тоне и выражениях, будто он – журналист коммунистической прессы. Владимир не выдержал, выразил свое сомнение относительно правомерности такого огульного оплёвывания. Левко с сочувствием, словно на неполноценного, взглянул на него:

– Да-да, не удивляйся. Я о них всех достаточно хорошо разузнал за время работы на «Свободе». А потому имею все основания так думать и говорить. Они все у нас в Германии боролись или борются прежде всего за собственное «корыто». Начиная со Скоропадского и заканчивая нынешними…

Дальше привел целый ряд фамилий известных деятелей национально-демократического движения первой половины девяностых. Тех, кого когда-то в учебниках истории назовут, по-видимому, «отцами независимости». Однако сегодня в устах их прежнего «идеологического соратника» эти фамилии были прокомментированы совсем иначе, с обильным использованием красочных, но недостаточно приличных эпитетов.

- Я же их всех лично знаю. Они первым делом, как только ступали на землю Германии, сразу бежали к нам на радиостанцию. И не столько для того, чтобы высказать свои идеи относительно исторической судьбы и роли неньки-Украины, сколько чтобы получить свои триста марок за интервью. Что же это за политические деятели, которые порочат перед микрофоном свою родину, лишь бы только получить те несчастные подачки-приварки? Я же их и по магазинам водил, и по кабакам. Они мне по пьяни такое рассказывали, что если бы ты услышал – у тебя бы уши завяли. Хотя ну их к чертям! «Дешёвки» они, все ваши…

Владимир был тогда, в 1995-ом, потрясен услышанным, поскольку поверить в продажность тех, кого считал умными и порядочными людьми, не хотелось. Не верить Левку также якобы не было оснований: зачем ему врать, какая ему с того выгода? Для него же теперь многое стало выглядеть иначе. Или, по крайней мере, стало более понятным.

Говоря так о своих прежних земляках, Левко, очевидно, забыл, какую мизерную зарплату получал сам в СССР, будучи преподавателем марксистско-ленинской философии в университете. Поэтому, став штатным сотрудником американской правительственной организации и имея соответствующее денежное содержание, он мог позволить себе поиздеваться над ними, непривычными тогда еще ни к тому, что такое настоящие деньги, ни что такое нормальная жизнь, ни к тому, как прилично себя в той жизни вести. Поэтому, не зная зарубежья, они не всегда понимали, когда и от кого можно брать, а когда и от кого – нет. Да к тому же, по-видимому, и хотелось. Поскольку известно, что людей портят не столько деньги, сколько их нехватка, как говорил один из древних мудрецов. Это нынешнего «политического» деятеля умучаешься «покупать», он сам кого хочешь купит. Запад уже даже озадачен. А тогда – тогда могло быть и так, как все подавал Левко. Но – кто их может судить? Эти нынешние, которые пришли им на смену? Так о них такое пишут, что «извините-подвиньтесь»…

– У нас в Теренграде так вообще… – продолжал Левко. – Как-то несколько лет назад проходил по улице Первого мая, смотрю – вывеска «Руха». Дай, думаю, зайду, посмотрю, кто же они такие – мои главные слушатели. За столом сидят каких-то несколько вуйков. Я поздоровался, то да сё, а они ко мне с явным холодком. Тогда называю себя, по псевдониму, конечно: «Я Богдан Зимьюк, с радио «Свобода». Что здесь началось! Какой-то дед лезет целоваться, всего обмусолил. Другие тоже не отстают. «Йой, пане Богдане, мы Вас так любим слушать. Вы есть настоящий «патрийот». Я тогда едва от них вырвался. Подумал про себя: «Если я «патрийот», то ты, дядьку, просто «идийот». И ничему тебя «КаГеБе» не научило». Они, дураки, думают, что их независимая Украина кому-то в Америке, да и вообще на Западе нужна. Нам нужно было развалить Союз. И все, конец! Остальное – это уже ваши личные проблемы. «Кошка бросила котят»… – помнишь такую поговорку? Ну так вот…

Заметив прохладную реакцию Шеремета на такой цинизм, понял, что сболтнул лишнее. Поэтому, чтобы как-то оправдать себя, закончил с нотками сожаления к Владимиру:

– Так что не верь им никому, все они продажные, эти ваши «демократы». Поэтому заботься о себе, вот главное…

Шеремет решительно возразил:

– Не вы, Левку, развалили Союз, а он сам распался. Потому что я, например, ни одного «враждебного голоса», как тогда у нас говорили, не слушал. И тебя в том числе ни разу не слышал. И прессы ни подпольной, ни «самиздатовской» не читал. Однако и без того сам пришел к выводу: дальше так жить нельзя!

Левко криво улыбнулся:

– Ну, пусть не мы сами, но все же с нашей помощью. Потому что разве же ваши Горбачевы довели бы до краха супердержаву, если бы им за это не заплатили?

Владимир был крайне удивлен, услышав такие грубые обвинения в адрес последнего руководителя колоссальной Советской империи. Однако информированность Левка сомнений больших не вызывала. Поскольку если проработать тринадцать лет в одном из главных, специально созданных, центров идеологической борьбы против СССР, то можно о многом узнать. Будто заглянув в его мысли, Левко поглядел на него сочувственно, словно на жалкого идеалиста:

– Как ты думаешь, за какие-такие заслуги Горбачеву отвалили шесть миллионов долларов для основания Фонда его имени? Четыре миллиона американцы и два – немцы? И солидый кусок одной из военных баз в США для обустройства там отдали? Им что, денег некуда девать? Нет, они грошики считать умеют, поверь мне! А сколько было еще чеков, о которых никто никогда не узнает? И на какие суммы? Но что такие чеки были, в этом не сомневайся. «Все куплено, все продано, все схвачено, за все заплачено…» Так, кажется, в одной вашей песенке поется? А ваш прежний президент разве за свою получку купил дачу в Швейцарии? Еще и прибедняется: «Ну, какая там дача, так себе, очень скромная хатынка…». А я фото видел в западной прессе, там одна конюшня чего стоит – на шесть коней и в два этажа. Не говоря уже о «хатынке»…

Не желая продолжать дискуссию на подобные темы, Шеремет попробовал перевести разговор на деловые вопросы своих гостей. Как выяснились, Левко еще в конце восьмидесятых учредил фирму по торговле всевозможным оборудованием. Из путанных объяснений он в конце концов понял, что это была одна из тех фирм-паразитов, которых в то время развелось множество. Их основатели – преимущественно выходцы из бывшего СССР, которые, во-первых, пришли в себя на Западе и выучили тамошние обычаи и порядки. Во-вторых, заработали какую-то копеечку, какой-то доллар, чтобы начать свое дело. В-третьих, решили использовать свое знание Запада и Востока и наше тогдашнее незнание Запада, чтобы стать своего рода мостиком. И на этом сорвать большой куш. Игра на различиях между общественным строем прежнего СССР и психологией его обитателей, с одной стороны, и законами и правилами «цивилизованного» мира с другой, тем более умелая игра, позволяла при небольших затратах иметь неплохой гешефт. Левко был одним из той когорты ловкачей. Он рассказывал, что поставляет России оборудование для военных госпиталей, Узбекистану, – немецкие автомобили для полиции, Беларуси, – еще что-то там. В Украину планировал поставить оборудование для центральной телестудии, которая незадолго перед тем изрядно пострадала от пожара. Но здесь не выгорело. Потому что «здесь уже все куплено». Имеются в виду чиновники, от которых зависел контракт.

Младший брат Левка, Михаил, также, как выяснилось, занимается бизнесом – торговлей горючим и нефтепродуктами. Он без матери не вырос таким умником, как Левко, университета не закончил, диссертацию не защищал, однако на собственные ноги поднялся. На запад в свое время выехать не успел, а затем уже и потребность отпала, появилась возможность зарабатывать и здесь. Да и брат помог. Правда, первая попытка начать ресторанный бизнес оказалась неудачной. «На хвост сел рэкет», как объяснил «новый украинец». Пришлось переключиться на торговлю горючим и нефтепродуктами. Однако здесь к рэкету добавились налоговики, поэтому вынужден был перевести дело в один из районов, где был патронаж со стороны главы райгосадминистрации:

– Мы с его братом вместе в армии служили на Дальнем Востоке. Правда, в нынешние времена это мало что значит, но в нашем деле главное – подход найти, чтобы хоть какая-то зацепка была, – доверчиво объяснил Михаил. – Тем более, что я же не на «халяву», конечно. Но лучше уж одному платить, чем тебя будут доить все, кому только не лень – и та же госадминистрация, и налоговики, и таможенники, и милиция, и пожарники, и экологи, и санэпидемстанция, и черт их знает, кто там еще есть, всех и не вспомнишь сразу. Ну, и рэкет, само собой.

На удивленную реплику Шеремета относительно таких методов ведения бизнеса Левко лишь иронически мотнул головой:

– Ты наивный человек, Володя. Я также не подозревал, насколько это все укоренилось в вашу жизнь. Ведь когда я выезжал отсюда, о таком даже думать никто не смел. А кто и смел, то делал все так тайком, чтобы ни одна живая душа не только не знала, но и не догадывалась. Потому что такие, каким твой отец был тогда, если узнают – сразу же на нары. А теперь они сами в первых рядах, так сказать… Ну, да что поделаешь. Мы все равно учредили здесь с братом совместное украинско-американское предприятие и ничего, вертимся как-то. Вот, держи, – и протянул визитную карточку.

- А что значит название фирмы «Софос»? -

- То в честь родителей: София и Осип. -

Тень печали набежала на лица братьев, которые выросли фактически без матери…

– А твои, Володя, как? Отец у тебя чрезвычайно порядочный человек, а мать очень чуткая, всегда ко мне хорошо относилась. Еще живы?

– Да Бога благодарить, здесь живут, на Троещине.

– Тогда поклон им от меня, если помнят. Давайте!

– За родителей! За тех, кто есть, и за тех, кого уже нет. Одним – доброго здоровья, вторым – вечная память!

От родителей речь перешла к знакомым и одноклассникам. Рассказывал главным образом Левко, потому что в последнее время он бывал в Теренграде чаще, чем Шеремет. К сожалению, ничего утешительного сказать не мог. Кто спился, кто уже и умереть успел преждевременно, но большинство, хотя и живые, места себе в нынешней жизни не находят. Как бросил Левко с брезгливо-пренебрежительной гримасой, главным образом жалуются на весь белый свет и клянчат на бутылку…

- Простите, но ваше поколение – оно почти все потерянное, – дополнил рассказ Левка брат. – Из ваших ровесников немногие себя нашли. Сейчас наступило время более молодых по возрасту. То-есть, до тридцати пяти, максимум – сорока лет.

Шеремету жутко было слышать такое о своем поколении. Потому что им всем едва по пятьдесят тогда исполнилось, а уже – балласт, лишние люди. Следующие годы лишь подтвердили правоту тогдашних Михайловых слов – действительно, лишние… Жертвенное поколение!

Вернулись к делам личным. Левко поведал, что его жена с сыном живут в Нью-Йорке. Очевидно, за службу на «Свободе» неплохо платили. Потому что это дало ему возможность дать сыну приличное образование врача-офтальмолога да и собственное гнездо неплохо свить в Манхеттене.

– Заплатил двести пятьдесят тысяч долларов, – в голосе мнимая небрежность. – Семья просила купить мягкий уголок за десять тысяч долларов, но я решил сэкономить и купил за шесть тысяч – в виде намека на то, что у Шеремета вся меблировка скопом таких денег не стоит.

Хозяин никак не среагировал на Левково бахвальство. От природы он не был завистливым человеком, к тому же чувствовал себя дома, на родной земле и среди своего народа. А кто он, этот его школьный приятель? Полуеврей по крови, украинец по происхождению, «советский» по воспитанию, американец по паспорту, марксистско-ленинский философ по образованию, прежний коммунист по партбилету, профессиональный «антисоветчик» в прошлом и человек неопределенных занятий в нынешнем. Что уж завидовать такому «коктейлю»? Сколько же это за неполные полсотни лет пришлось ему в себе переломить и переплавить! Места, по-видимому, внутри живого нет, одни рубцы и шрамы от всех тех трансформаций. Однако в дискуссию с ним относительно жизненных ценностей Владимир вступать не стал, потому как она им обоим ни к чему. Разве же кто-то из них признает свою жизнь потерянной, даже если один по собственной воле утратил родину, а другой – за долгую трудовую жизнь так и не заработал состояния хотя бы среднего уровня? Да никогда! Поэтому нужно в общении придерживаться того, что их объединяет.

К тому же Шеремету бросилось в глаза, что Левко совсем не склонен предаваться сантиментам и ностальгическим воспоминаниям. Разговор все более обращал к настоящему и к бизнесу, сыпал именами политических и государственных деятелей славянских республик, с которыми будто бы близко знаком. Вроде бы невзначай коснулся украинских военных дел, вспомнил прежних министра обороны, начальника Генштаба. Шеремет искренне удивлялся: откуда все это ему известно? Не желая поддерживать такое политически-бизнесовое калякание, которое стало приобретать к тому же нежелательный служебный привкус, перевел разговор на нынешние сложности в работе из-за нехватки денег и в армии, и в государстве. Тогда, в 1996-ом, он еще знал, что их ожидает в последующие годы. Однако Левко в ответ на его сетования иронически улыбнулся:

– Деньги есть, Володя. Это ты не знаешь. Просто их у вас разворовывают, кто как может. Вон у тебя книжка Скоропадского, – небрежно взял с полки «Воспоминания» гетмана. – О, да она еще и с дарственной надписью от пани Олэны для пани Ирины, – иронически- почтительный поклон в сторону жены. – Знакомы лично с дочкой пана гетмана? Это хорошо. Но это в конечном итоге дела не меняет. Суть в другом. Видишь, как она плохо издана? А я ведь более чем уверен, что на ее издание с запада дали столько денег, что шедевр полиграфии можно было бы сделать. А торбохваты ваши разворовали и растянули по карманам. И так у вас везде и во всем. И не только в Украине, а во всем «СНГ». Сколько вам не давай – все разворуете…

Владимир попробовал тогда что-то отрицать, но Левко лишь махнул рукой. И хотя в украинской прессе тогда еще стеснялись говорить о тотальной коррупции и взяточничестве в государственном аппарате, по крайней мере, вслух и так откровенно, Шеремет уже тогда понял: это – правда. Как правдой было и то, что Шлезингер и ему подобные как раз и помогают местным чинушам разворовывать наше государство. Чтобы удержать разговор в пределах приличного, он отдал должное неожиданным способностям и ловкости одноклассника. Тот довольно улыбнулся:

- Жизнь, Володя, и медведя, танцевать научит. Что же касается моего бизнеса, то здесь разные возможности есть, нужно только их знать. Например, в Америке есть много разных фондов в поддержку реформирования в прежнем СССР, нужно только уметь ими воспользоваться. Однако от конкретных вопросов Шеремета уклонился.

Посидели они достаточно, по-нашему. Все как будто были довольны, собирались уже расходиться. Внезапно Левко обратился с просьбой свести его с министром обороны Украины. Ни много, ни мало! По-своему поняв колебания Шеремета, объяснил:

– Не с нынешним, не со Шмаровым, этого не будет через месяц-другой, а с тем, кто придет. Подумай!

Последняя фраза сразила наповал Шеремета. Не было ли стремление найти выход на министра той главной причиной, по которой прежний одноклассник вдруг начал искать с ним встречи? Ведь он жил в Киеве уже четыре года, а Левко все это время вертелся между Штатами и Украиной, однако ни разу не наведался. Но почему? Недоброе подозрение гадюкой проскользнуло в душу Шеремета, но он не подал вида. Лишь рассмеялся в ответ:

– Ты явно переоцениваешь мои возможности, Левко. Давай лучше выпьем «на коня», за времена наши теренградские, когда мы были не лысыми и пузатыми, а стройными и вихрастыми.

Однако Левко шутки не воспринял:

– Ты все же подумай, поищи выходы. Очень неплохие деньги можно будет заработать. Подумай!

Шеремет не стал тогда ничего уточнять – ни на чем именно в украинском военном ведомстве этот владелец украинско-американского СП собирается «неплохие деньги заработать», ни заострять ситуацию, хотя тема разговора его не на шутку насторожила. Поневоле закралась мысль: не сочетает ли Левко случайно свои занятия бизнесом со службой на своих давних хозяев по «Свободе»? Потому как откуда такая осведомленность в военных делах и контакты с военными ведомствами стран СНГ?

Проанализировал про себя еще раз: ни воспоминания детства, ни судьба одноклассников, ни жизнь самого хозяина гостя не особенно интересовали. Да и стремления как-то посочувствовать нелегкой жизни в растрепанной стране, а тем более чем-то помочь – также не заметил. Скорее – попытка прощупать возможности. Ну что же, такова в настоящее время жизнь, когда искренность у людей – не в моде. Но в любом случае – он свои обязанности перед их общим прошлым выполнил. А там…

Левко очевидно понял, что допустил грубую ошибку и исчез куда-то на полгода. Хотя его маршрут челночника через океан и обратно обязательно пролегал через Киев. Потом как-то позвонил по телефону, располагая свободным временем перед поездом на Теренград. Возбужденно- озабоченный и голодный, потому что, как объяснил, весь день носился по министерским кабинетам, не успел даже перекусить. После рюмки и нескольких бутербродов устало откинулся в кресле, заговорил гневно, будто продолжая давно начатый с кем-то диалог:

– Не понимаю, как вы живете в этой стране! С этими взяточниками-чиновниками! О каком здесь бизнесе может идти речь? О какой рыночной экономике? О каком построении государства, в конце концов? Если единственное, что интересует чинушу, к которому я захожу в кабинет, – какой толщины конверт он получит от меня в свой карман. И больше ничего! Ни о каких государственных интересах он даже мысли не имеет. Деньги на бочку – и амба! Причем я же не с какой-то там мелкотой веду дела, это все правительственные чиновники высокого ранга. Во всем мире это есть государственные люди! А у вас здесь, как по Николаю Гоголю: вымогатель на вымогателе сидит и вымогателем погоняет.

Шеремет удивленно вытаращил глаза: какая это муха Левка вдруг укусила? Примирительно улыбнулся:

– Ты же знаешь, я от тех дел далек. Ну, случился тебе на пути какой-то придурок, так обойди, встреть нормального человека. Ну, за успешный твой бизнес в Украине. Будьмо!

Левко широко разинул рот, порывисто выплеснул полную рюмку. Владимир улыбнулся про себя: наши они и есть наши, как ты их извне не полируй. Левко, не закусывая, отчаянно-гневно продолжил:

– В том-то и дело, что не один он здесь такой придурок, как ты говоришь, а почти все. Ты понимаешь: все! Кстати, это ты в их глазах придурок, если взятки не берешь. А они себя как раз очень нормальными считают. И уважают за то, что жить умеют. Но главное не в том: пусть берут! Мне не очень уж и жалко, если на то. Я давал, даю и буду давать, черт с ними, пусть подавятся. Но если уж ты взял, так тогда сделай же то, о чем я прошу. Или тогда не бери, не обещай. А у вас здесь: когда берет – обещает, а затем ничего не сделает. Где же такое видано? Я во всех коррумпированных странах мира бывал, но такого блядства, как в «родной неньке-Украине», нигде не встречал!

Шеремет тогда был крайне шокирован: если уже гражданин США да еще и наверное сотрудник специфического ведомства, еврей Лео Шлезингер, Украину родной матушкой назвал, пусть даже, сгоряча, значит, допекло. Значит, действительно дела у нас плохи! Правда, теперь он так бы уже не удивлялся – слишком много было написано и сказано на эту болезненную тему за те семь лет, когда он в последний раз виделся с Левком. Интересно, что он теперь делает? Все еще бизнесует в Украине, потеряв интерес к нему лично как к бесперспективному партнеру? Или вообще зарекся иметь дело со своими земляками, со своей хотя и не исторической, хотя бы и прежней, но все же – Родиной?