34. Пешта похищает Оксану для Чаплинского

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Дверь за панами захлопнулась, а Оксана все еще стояла у стены, как окаменелая, прислушиваясь к замирающим панским шагам. Но вот они стихли, и хутор погрузился снова в могильную тишину. Оксана опустич лась на постель.

Волнение, испуг и стыд смешались в ней, превратясь в лихорадочный озноб, потрясавший ее нежное, миниатюрное тело; все оно вздрагивало от мучительных судорог, зубы стучали, сердце сжималось, словно в железных тисках, горло душили спазмы, и вдруг громкое, разрывающее сердце рыдание вырвалось из груди бедной дивчины. Одна, одна в этой ужасной трущобе! Что ее ожидает дальше? Ох боже, боже мой? Зачем они приходили сюда ночью? Этот Чаплинский… Зачем он здесь? Что он имеет с Комаровским? О боже, здесь что-то страшное… «Спаси меня, господи, господи, или убей меня!» – Оксана сжала голову руками и заметалась в подушках, стараясь заглушить рыдания. До сих пор она помнит на себе взгляд Чаплинского. Ух! От одного взгляда сердце переворачивается в ней. «Олекса, Олекса! Зачем ты оставляешь меня здесь на такую ганьбу? Или ты уже не любишь больше меня?»

И снова громкие, безутешные рыдания потрясали все тело бедной девушки; но никто не приходил к ней: кругом было темно и тьхо, только большие хлопья снега залепливали стекла, да замерзшие ели шептали что-то страшное и мрачное, тихо покачивая своими отягченными снегом вершинами.

До утра прорыдала бедная дивчина и только на рассвете заснула тяжелым, болезненным сном. Утром к ней пришла баба и сообщила, что пан Комаровский, узнавши, что Оксана еще спит, не велел будить ее и уехал со своим тестем, паном Чаплинским, в Чигирин, откуда обещался быть к вечеру.

Но вечером прискакал гонец и сообщил, что пан Комаровский неожиданно уехал по делу на три дня. Оксана вздохнула облегченно: три дня она находилась в безопасности, а дальше что? Дальше… в голове ее созрело окончательное решение: попробовать бежать, если же это не удастся, покончить с собой. «Бог простит, – решила бедная дивчина, сжимая сурово свои черные брови. – Простит и Олекса. Лучше смерть, чем позор».

Прошел день. На другое утро вошла в светлицу к Оксане баба. Оксана, взглянувши на улыбающуюся отвратительную старуху, далась диву. Лицо бабы было смущено, глаза бегали как-то неуверенно, притворно-ласковая улыбка кривила синие губы.

– Бедное ты мое дитятко, – заговорила она нараспев, присаживаясь у изголовья девушки и проводя рукою по ее волосам. – Вот ты все не веришь мне, а я для тебя много бы сделала… Жаль мне тебя, как родную дочь…

Оксана приподнялась на локоть и с ужасом уставилась на старуху.

– Да, жаль… не знаешь ты, зачем тебя привез сюда пан, – продолжала также жалобно старуха, – до сих пор он возился с тобою, жалел тебя, ожидал, что ты его сама полюбишь, а теперь – конец!

– Бабуся, – вскрикнула с ужасом Оксана, сжимая до боли руки старухи, – спасите меня!

– Да, спасите… Вот если я тебя спасу, то пан с меня живьем шкуру сдерет, а она хоть и поношенная, да другой уже себе не справлю… Пришлось бы бежать вместе с тобой, а чем я заработаю теперь хлеб? Только пан из милости держит меня.

– Бабусю, голубушка, у меня есть жених, – заговорила лихорадочно-возбужденно Оксана, целуя жилистые, отвратительные руки старухи; – он для вас все, все, что можно… Да нет, стойте! – бросилась она к скрыньке, что стояла у ней на столе, и, вытащив оттуда дрожащими руками нитки жемчугов, гранаты, кораллы и дорогие серьги, высыпала все это на колени старухе. – Только спасите, спасите меня!

При виде драгоценностей глаза старухи вспыхнули, как у дикой кошки, но она, казалось, еще колебалась.

– Ох, ох, – проговорила она, рассматривая каждую нитку, – ведь за эти цяцьки, девонька моя, гроши дадут, да, гроши… Дурней мало на свете, да еще и продавать их придется из-под полы!

– Спасите, спасите! – повторяла со слезами Оксана, падая перед ней на колени. – Жених мой все сделает для вас… Я буду вам наймычкой до конца дней!

– Ну, нечего делать с тобой, – согласилась, наконец, старуха, бережно связывая в узел все драгоценности, – ступай за мной, только чур никому ни слова, ни звука, чтоб никто и не заметил: не то пропадет и твоя, и моя голова.

Дрожащими, непослушными руками набросила на себя Оксана байбарак и последовала за старухой.

В полутемной конуре, в которой помещалась старуха, сидела какая-то закутанная в керею фигура. Старуха тщательно притворила за собою двери. Оксана дрожала до такой степени, что должна была ухватиться руками за стол, чтобы не упасть.

– Узнаешь меня, Оксана? – произнес незнакомец, подымаясь с места и сбрасывая керею.

– Пешта? – едва смогла произнести Оксана.

– Да, Пешта, – продолжал казак, – да еще с доброй вестью от Морозенка… Что ты на это скажешь, а?

Но Оксана ничего не могла сказать. Она судорожно открыла несколько раз рот, как будто спазмы сжали ей горло, и пошатнулась назад.

– Гай, гай! А еще казачка! – покачал головой Пешта. – Дай, бабо, ей воды да усади на скамью, а то она еще от радости и совсем упадет, что я тогда привезу казаку?

Оксана отпила несколько глотков воды и прошептала прерывающимся голосом:

– Дальше, дядьку, дальше!

– То-то же, ты меня смирно слушай, не жартуй… Ты уже, конечно, нарекала на Морозенка за то, что он не летит тебя рятовать, а он уже был тут, да опалил себе крылышки и попал в тюрьму.

– Жив, жив? – вскрикнула безумно Оксана, срываясь с места.

– Атож, кой бы бес прислал меня в эту трущобу? С мертвяками я дел иметь не люблю.

– Господи, матерь божия! – вскрикнула судорожно Оксана и залилась горячими, радостными слезами.

– Ну, слушай же дальше, – продолжал Пешта. – Так вот коханец твой попал в тюрьму; теперь с божьей помощью он выбрался из нее, да, наученный добре, сам уже не полез, а пригласил товарищей; послал вот и меня к тебе пересказать, что, если ты еще до сих пор не забыла его и не польстилась на панские ласки, то сегодня, ровно в полночь, он будет ждать тебя в лесу, чтобы вместе бежать в Запорожье. Вот же тебе напильничек, – передал он ей инструмент и веревку. – Подпилишь решетку на своем окне и спустишься по веревке вниз, сторож будет спать, а я тебе перекину через частокол против твоего окна другую веревку, перелезешь и спустишься в ров, а за рвом я буду тебя поджидать с конем и доставлю к Морозенку, поняла?

– Дядьку, бог благословит вас! – вскрикнула обезумевшая от радости Оксана, целуя руки казака.

– Ну, ну, не благодари заранее; посмотрим еще, как нам удастся! Запомнила ли ты все, что я сказал?

– Все, все, не забуду ни слова.

– Вылазь же из окна после первых петухов за вторыми; я крикну тебе из-за стены совой.

– А собаки? – заметила угрюмо старуха, которая все время мрачно следила за происходившею перед ее глазами сценой.

– Ну, ты, ведьма, собакам гостинец поднеси, есть ведь у тебя всякие. Поднеси такого, чтоб замолкли, понимаешь? – покосился на старуху желтыми белками Пешта. – Да вот тебе и задаток, – передал он ей тяжелый кошелек, – остальное вечером.

Старуха раскрыла кошелек.

– Осмотреть еще, – проговорила она злобно. – Знаем мы вас. Наложит каменцов, а потом и след простыл.

– Не бойсь, жгутся, – улыбнулся насмешливо Пешта и добавил угрожающим тоном: – Смотри же, если обманешь, не сидеть твоей голове между плеч.

– А мне же как? Оставаться – что в петлю лезть?

– Да говорю же толком, за нами поедешь в ступе… Эх, ты, непонятливая, а еще и с метлой!

Казалось, короткому зимнему дню не будет конца. Целый день провела Оксана в каком-то безумии. Она и плакала от радости, и томилась, и давала горячие обеты. Временами ей казалось, что сердце разорвется у нее. в груди, что она сойдет с ума. И снежный зимний день казался ей маем, и угрюмые сосны – вишневым садком. Но вот настал, наконец, вечер. Солнце не проглядывало весь день, а к вечеру насунули свинцовые тучи, стало темно.

Старуха принесла зажженный каганец и прошипела злобно:

– Смотри же, осторожно, чтоб не заметил никто, не то я и сама придушу тебя.

Но Оксана только улыбалась. Она не могла говорить; радостные слезы прерывали ее речь. Вот затворилась дверь за старухой, и Оксана принялась за свою работу. С какою легкостью и осторожностью действовала она напильником! Ей казалось, что каждый ее мускул получил тройную силу, а тело стало легче голубиного пера.

За окном начали шуметь ели; что-то завыло. Сторож застучал в деревянную доску… прошло еще несколько томительного времени.. Прокричал первый петух. Оксана вздрогнула и перекрестилась несколько раз. Решетка была уже перепилена, веревка привязана к окну. Еще час длинный… ползущий… ужасный. Второй петух, а вот и протяжный крик совы… Оксана поднялась. Глаза ее глядели решительно и смело, движения сделались уверены и легки. Быстро вскочила она на окно и, ловко цепляясь, опустилась по веревке вниз… Земля… да, снежная земля под ногою! Теперь через стену, а там уж свобода, счастье, покой! Осторожными шагами, пригибаясь к земле, почти поползла она по направлению к стене. Кругом темно… По лесу носится какой-то странный шум, над головой кружатся белые хлопья… жгучий, холодный ветер залетает то справа, то слева и визжит, словно хочет указать вартовым на нее, на беглянку. Оксана дрожит. Вот и стена…

Но где же веревка? Веревка, веревка! Веревки нет! Задыхаясь от волнения, поползла Оксана вдоль стены. Затем воротилась назад… Холодный пот выступил у нее на лбу. Веревки не было нигде! Что же это, обман, измена? – чуть было не вскрикнула Оксана и вдруг натолкнулась на камень, привязанный к веревке. Не теряя ни одной минуты, начала она подыматься на высокую стену; оцепеневшие руки с трудом слушались ее, для удобства она сбросила сапоги, но мороз сковывал движение ног. Несколько раз ссовывалась она назад, но с отчаянием, со слезами хваталась снова за веревку, цеплялась зубами, ногтями и подымалась вверх; она оцарапала себе руки и ноги, но наконец-таки добралась до вершины стены.

Передохнувши всего одно мгновение, Оксана начала спускаться в глубокий ров, который тянулся сейчас же за частоколом. По ту сторону за стволами елей она заметила двух лошадей, и это придало ей еще больше энергии. Но слезать оказалось труднее, чем влезть; охвативши крепко веревку руками и спустивши ноги со стены, Оксана вполне почувствовала это. Она взглянула вниз и зажмурила от страха глаза: под нею чернела какая-то темная бездна, казавшаяся еще более глубокой от сгустившейся тьмы; но делать было нечего. Призвавши на помощь господа, Оксана начала спускаться. Намерзшая веревка скользила из ее рук. Вдруг за стеной раздался окрик часового, другой и третий. Оксана вздрогнула и выпустила веревку из рук… В глубине оврага раздался шум от падения какого-то тяжелого тела, заглушённый толщей снега; затем еще один протяжный крик часового, другой, третий, и все смолкло кругом.

– Убилась? – прошептал над Оксаной Пешта, приподымая ее с земли; глаза девушки были закрыты. – Ну, будет бесова штука, если еще расшиблась или сломала что-нибудь, – проворчал он сердито и потряс девушку за плечи.

– Убилась, что ли? – повторил он громче.

Оксана открыла глаза и, увидевши перед собою лицо Пешты, моментально очнулась. Пешта повторил свой вопрос.

– Нет, – ответила она слабым голосом, – только ушиблась.

– Счастье твое, что насыпало здесь снегу аршина на два, – проворчал Пешта, – не то бы добрый вареник доставил я Морозенку вместо тебя. А ты встань еще, осмотрись, не сломала ли чего?

Оксана поднялась с его помощью и ощупала свое тело.

– Нет, дядьку, – ответила она уже более бодрым голосом, – только ссадины.

– Ну, это ничего, до свадьбы заживет, – хихикнул Пешта. – Только ловко же ты, дивчино, прыгаешь, верно, часто бегала из окна… А теперь за мною… да проворней, чтобы не успели захватить.

С помощью Пешты вскарабкалась Оксана на крутой берег обрыва и вскочила на оседланную лошадь.

– Скакать можешь? – спросил коротко Пешта.

– Скачите, не отстану, – прошептала Оксана, чуть не задыхаясь от биения сердца в груди.

– А меня же, панове, бросаете? – раздался вдруг из-за ели шипящий голос старухи.

– Ач, бесове помело! Как из земли выскочила! – отшатнулся' даже конем Пешта. – Свят, свят с нами!

– Да что ты лаешься? А казацкое слово?

– Ступай за нами… на помеле… там в сани возьмем, а тут от тебя и кони хропут.

– Ах ты зрадник! – крикнула баба. – Вот я варто-вых всполошу зараз… Гей! Пыльнуй! – взвизгнула было она, но ветер завыл еще больше и заглушил ее визг.

– Только пискни, – поднял пистолет Пешта, – и твой смердючий мозг разлетится бесам на потеху; не дури, – что с воза упало, то пропало! Оседлай ступу и догоняй нас. А ты, Оксана, гайда за мной!

Лошади понеслись.

– Погибель на вас! Проклятые, каторжные! Чтоб вы утра не дождали, чтоб вас нечистая сила… – гналась за ними, бредя по снегу, баба; но Заверюха заметала ее проклятия.

Вскоре Пешта свернул с прямой дороги и двинулся в чащу, ежеминутно колеся и сворачивая, чтобы запутать следы; впрочем, разыгравшаяся метель заносила их сразу волнами снега. Сучья елей цеплялись за волосы Оксаны, царапали лицо, железные стремена жгли ее босые ноги; но она не замечала ничего.

Исколесив так около часа по лесу, они натолкнулись, наконец, на группу всадников, которые, очевидно, поджидали их здесь.

– Наконец-то, – проговорил досадливо один из них… – Чуть не замерзли.

– Трудно было, – ответил Пешта, тяжело отдуваясь от быстрой езды, – проведите панну к саням, а сами скачите опять сюда назад и двинемся в степь, чтобы спутать погоню; они подумают, что мы наткнулись на сани и, испугавшись, бросились опрометью в степь.

Всадник наклонил голову и, привязавши длинный повод к лошади Оксаны, двинулся вперед; с боку ее поскакал, другой, впереди и позади по одному. Оксана очутилась под конвоем. Ей сделалось жутко… Зачем такая предосторожность? Разве она убежит от Олексы, но нет, это сделано, вероятно, для того, чтобы защитить ее от нападения. Зачем он сам не встретил ее здесь? Сердце Оксаны болезненно сжалось.

Лес становился все мрачнее, в лицо жгуче бил мелкий, сухой снег. Закутанные в черные кереи, мрачные фигуры молчаливо покачивались в седлах; где-то захохотал филин, Оксане стало страшно. Она оглянулась: всадники ехали подле нее так близко, что касались стременами ее ног.

– А где же Олекса? – спросила робко Оксана, обращаясь к тому, который показался ей старшим.

– Вот скоро увидишь. Поджидает в санях, – ответил тот, и Оксане почуялось, что в голосе его прозвучала насмешка.

Какой-то свист или стой по лесу… Лес все гуще… Молчаливо покачиваются черные фигуры, фыркают кони испуганно.

Но вот поредели сосны. Сквозь их стволы виднеется полянка. Темнеет что-то. Это сани. Сердце у Оксаны екнуло и замерло.

– Олекса! – вскрикнула она, порываясь с коня.

– Поспеешь! – усмехнулся ей всадник и, пришпорив коней, они выехали на поляну.

В санях сидела какая-то фигура, завернутая, как и ее спутники, в длинный плащ с капюшоном на голове.

«Зачем он прячет свое лицо?» – промелькнуло молнией в голове Оксаны; но соображать было некогда. Подскакавши к саням, старшой ловко спрыгнул с коня и, схвативши Оксану, посадил ее в сани. Застоявшиеся лошади дернули, и сани полетели…

Плащ распахнулся… Оксану охватили сильные руки; хищное, усатое лицо приблизилось к ее лицу.

– Чаплинский! – вскрикнула нечеловеческим криком Оксана, стараясь рвануться; но сильные руки крепко охватили ее.

– Да, Чаплинский, – прошептал над ее ухом с наглым смехом хриплый голос, – а сумеет обнять не хуже казака!..

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 2, с. 263 – 271.