49. Поляки выступают в поход
на Хмельницкого

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

– Что там еще? – крикнул нетерпеливо Потоцкий, взбрасывая на него свои холодные оловянные глаза;

– Тысячу раз прошу простить меня… Важные новости. Перебежчик принес известие, его подтвердили и наши объезды. Хмельницкий уже выступил из Сечи с огромным войском и занял позицию в клине, между устьем Тясмина и Днепром.

В комнате стало так тихо, словно все эти люди услыхали сразу свой смертный приговор. Какое-то острое леденящее чувство охватило всех присутствующих. Несколько секунд длилось беззвучное молчание.

Тихий, едва слышный облегченный вздох вырвался из груди Радзиевского.

– Я очень рад, – произнес Потоцкий, давая дежурному офицеру знак, что он может удалиться, – что это известие доставлено нам в присутствии пана посла. Теперь он сам и без наших слов может убедиться в том, что мы не преувеличивали положения дел. И так как неприятель уже начал свои действия, – опустился Потоцкий на свое кресло, – то я, панове, открываю военный совет.

Кругом все молчало; лица всех стали сосредоточены.

– Мое мнение, – заговорил энергично и смело Калиновский, – не откладывать сборов ни на один день! Двинуться сейчас же всем войском против мятежников, запереть в клине, раздавить их одним ударом и разом укротить мятеж!

– Гм, – откашлялся Опацкий, передвигаясь беспокойно в кресле, – слишком много чести для подлых хлопов…

– Да и мы как же останемся без войска в наших имениях? – отозвался несмело хриплый голос.

Потоцкий бросил в сторону Калиновского насмешливый взгляд и произнес небрежно:

– Пан польный гетман придает слишком большое значение этому скопищу рвани, если думает двигать против него все войско. А кто же останется здесь?

– Совершенно верно! Согласны с паном коронным, – оживились паны, – мы не можем бросить своих имений на разграбление хлопам и искать дешевых лавров в степи!

– Уйти в пустыню и поджидать, пока-то пришлют нам подмогу!; Сто тысяч дьяблов! – отдувался пан Опацкий. – Приятная судьба!

– Пока еще неизвестен исход сражения, за край этот нечего опасаться, панове, он перейдет на сторону победителя, а Марс следует всегда за смелыми и отважными людьми! – перебил всех горячо Калиновский. – При том же нам неизвестно количество войска. Если оно так велико, как передают слухи, то надо во что бы то ни стало не допустить его сюда!

– Чем дальше, тем меньше смысла! – проворчал про себя Опацкий.

– Хотя Марс и следует всегда за смелыми и отважными людьми, – повторил язвительно Потоцкий, – но он часто бывает непостоянен, и смелые люди попадаются иногда, как отважные, крысы, в западню.

Калиновский вспыхнул и закусил губу.

– Еще бы! Только зеленые юноши ищут опасностей и приключений, – послышались одобрительные возгласы среди панов, – для зрелого мужа первое дело – спокойное рассуждение.

– И меня изумляет немало, – продолжал Потоцкий, – как это пан польный гетман противоречит сам себе. Если допустить, что войско Хмельницкого соответствует распространившимся слухам, то как же рискнуть нам выступить в степь со столь невеликим войском?

– Еще бы, еще бы! – послышалось отовсюду. – Войско наше слишком мало, а его будет увеличиваться с каждым днем!

– Ведь край этот пойдет за победителем, – продолжал язвить Потоцкий, – и если удача выпадет не на нашу долю, то мы очутимся, так сказать, среди двух огней!

– Я не знал, что пан коронный гетман так опасается хлопов, что даже заранее уверен в поражении! – покрылся весь красными пятнами Калиновский. – Конечно, если у самого предводителя такая неуверенность…

Потоцкий позеленел.

– Пан польный гетман желает обвинить меня в собственном недостатке. Не он ли рекомендовал мне выслать против Хмельницкого все наше войско, я же предлагаю отправить только небольшой отряд.

– Конечно! Еще бы! – зашумели голоса. – Нагаями их! Псарей за ними послать, а не благородных шляхтичей!

– Если успех битвы неизвестен даже для целого войска, то какая же может быть в этом надежда для одного отряда? – горячился Калиновский. – Уверяю вас, панове, что наша нерешительность даст им повод сомневаться в нашей отваге, что отчасти и будет верно…

– Тысячу перунов! Кто смеет сказать подобное о нас? – побагровел Чарнецкий. – Если медведь не бежит со всех ног за мышью, это еще не значит, что он боится ее!

– Вот захотелось этой ветряной мельнице крыльями махать, – проворчал про себя Опацкий, – ведь ровно ничего не смелет, кроме навоза!

– Согласен с паном польным гетманом, – заметил задумчивый юный вельможа, – что в победе над этим хамьем нельзя сомневаться.

– Однако предосторожность необходима.

– Предосторожность с холопами постыдна, панове!

– Постыдна только трусость. Умный человек не выйдет и к бешеной собаке с пустыми руками.

– Правда, правда! Нам надо защитить свое имущество, жен и детей! – поднялись ярые крики и споры среди панства.

Однако большинство соглашалось с коронным гетманом, только горячие юноши поддерживали Калиновского.

– В победе нечего сомневаться! – вопили они. – Мы их перебьем батогами, как зайцев!

Поднялся неимоверный шум. Неизвестно, сколько бы времени продолжались препирательства обоих гетманов и всего панства, если бы в разговор не вмешался почтенный и старый князь Корецкий.

– Вельможное панство, позвольте и мне, как старому воину, сообщить и свое мнение, – начал он, и так как никто не возражал ему, то Корецкий продолжал дальше. – Оба мнения, высказанные нашими достопочтенными гетманами, прекрасны, но est veritas in medio. Выступать нам со всем войском в степь опасно, так как войско наше мало, а неприятельского мы не видели, каково оно. Притом же надо сознаться в том, что на верность здешнего населения полагаться нечего…

– Еще бы, они сейчас же разграбят наше имущество, лишь только мы выступим отсюда!

– За Хмельницким идут еще татары! – раздались со всех сторон возгласы панов. – В случае погибели войска, этот край останется беззащитным!

– Мы не можем рисковать собою, – горячился Опацкий, – нам надо помнить о том, что мы защитники отчизны!

По лицу Радзиевского, молча следившего за советом панства, проскользнула едва заметная улыбка. Он обвел весь бушующий зал взглядом и остановился на Кречовском; последний с каким-то жадным вниманием прислушивался к горячим спорам, и Радзиевскому показалось, что и в глазах казацкого полковника блуждает то же насмешливое выражение.

– Однако чтобы хлопство не усумиилось в нашей силе и отваге, – продолжал князь Корецкий, – как вполне справедливо предполагал пан польный гетман, я соглашаюсь с мнением пана коронного гетмана и тоже полагаю, что следует отправить в степь сильный, хорошо устроенный отряд под надежною командой и приказать ему до тех пор не возвращаться, пока он не отыщет неприятеля и не захватит пленников, от которых мы узнаем подробно о его силах!

– Одобрительные возгласы снова наполнили комнату. – Разумную речь и слушать приятно! – заключил с облегченным вздохом Опацкий.

– Итак, – поднялся с места Потоцкий, – я вижу, что панство согласно со мною. Мы отправим послов к королю с просьбой, чтобы он формально приказал выступить в поход войску, оберегающему Украйну, а тем временем вышлем завтра же небольшой отряд, так как стыдно, – прибавил он, надменно поглядывая на Калиновского, – посылать большое войско против какой-нибудь презренной шайки отверженных хлопов: чем меньше будет отряд, который истребит это быдло, тем больше славы!

– Vivat! Vivat! Згода! – зашумели кругом голоса. – Vivat, пан гетман! Мы их посмычкуем, как псов!

– Я не согласен с панством, – поднялся Калиновский, – и считаю подобное решение позорным.

– Жалею о том, – искривил свои тонкие губы Потоцкий, – но когда пробощ в приходе, тогда викарий молчит.

Калиновский вспыхнул, но ничего не ответил; он только метнул на гетмана такой затаенный злобный взгляд, который говорил без слов, что этой выходки он не забудет гетману до самой смерти.

Между тем слуги внесли в комнату вина и меды. Зазвенели келехи и кубки; всюду раздались хвастливые восклицания; заранее поздравляли друг друга с победой, кричали и бранились как кто умел.

Когда, наконец, первое оживление немного утихло, Потоцкий обратился ко всем присутствующим:

– Вельможное панство! Так как я считаю унизительным для нашего шляхетского сословия назначать кого-нибудь начальником отряда для поимки этого быдла, то сперва спрашиваю вас: быть может, кто-нибудь из вас сам желает Принять начальство над отрядом?

Паны переглянулись. Вдруг, ко всеобщему изумлению, молодой Потоцкий, который с получения известия о приближении неприятеля находился в каком-то нервном, возбужденном состоянии, поднялся с места.

– Отец! – произнес он, краснея от смущения, но голосом твердым и звонким. – Я знаю, что я слишком молод для того, чтобы мне поручать такое дело, но если моя жажда послужить чем-нибудь дорогой отчизне и мое презрение к смерти могут хоть отчасти уравновесить мою молодость, то прошу тебя – вверь мне отряд. Клянусь честью своей, я не унижу имени и вернусь с ним или на нем!

Слова юноши, произнесенные горячим молодым голосом, произвели на всех впечатление; по зале пронесся одобрительный шепот. Старый гетман, казалось, глубоко тронулся юною отвагой сына, и так как никто не оспаривал его просьбы, то гетман произнес торжественно, с гордостью прижимая юношу к груди:

– Сын мой, иди! И пусть Марс украсит твое юное чело!..

На другой день в полдень все население Черкасс собралось пестрыми толпами на берегу Днепра. Яркое весеннее солнце освещало ослепительными лучами широкую синюю гладь реки, и песчаные берега, и толпы народа, собравшиеся полюбоваться на торжественный выход войск.

На огромных байдарках, плавно покачивавшихся длинною цепью, сидели реестровые казаки, – одни в своих синих жупанах и шапках с красными верхами, другие одетые в пестрые костюмы немецкой пехоты. Загорелые, смуглые лица их были сосредоточены и серьезны. Сквозь эту суровую сосредоточенность не просвечивале ни одно из затаенных чувств, бушевавших в груди. На переднем байдаке, украшенном знаменами, была разбита великолепная палатка для начальников реестровых – Барабаша, Кречовского и Шемберга.

На берегу длинною блестящею вереницей вытянулась легкая польская кавалерия. Разодетые в шелк и бархат всадники казались не воинами, а маркизами, собравшимися на свадебный пир. Закованные в серебряные и золотые латы гусары блистали на солнце своими крылатыми панцирями и пернатыми шлемами. Ветер развевал их шелковые шарфы, молодцевато перекинутые через плечо. Великолепные лошади вытягивали свои гибкие, лоснящиеся шеи и нетерпеливо стучали о землю копытом. За конницей вытянулась грозная артиллерия, с блестящими жерлами пушек, а за нею уже едва виднелся огромный обоз.

Играли серебряные трубы, лошади ржали, развернутые знамена шумели величаво. Лица всадников глядели весело и надменно; громкие возгласы перекатывались по берегам Днепра.

На украшенном драгоценными коврами и тканями возвышении стояли пан коронный гетман и остающиеся паны. Гетман отдавал начальникам последние распоряжения. Перед ним стояли Кречовский, Шемберг, Барабаш и молодой предводитель; задумчивое лицо последнего горело теперь какою-то жгучею, юною отвагой.

– Пане Кречовский, – говорил отрывисто гетман, – я для того тебя и выбрал начальником, чтоб дать тебе возможность загладить свою ошибку; надеюсь, что ты не выпустишь теперь Хмельницкого из рук.

– О ваша ясновельможность, – склонился перед гетманом на колени Кречовский, – клянусь вам жизнью и смертью, что я употреблю все возможное для того, чтобы поскорее встретиться с ним!

– Хорошо! Верю! – протянул ему гетман свою руку для поцелуя. – Идите, панове, к своему отряду и оправдайте доверие, возложенное на вас!

Барабаш, Кречовский и Шемберг поклонились и спустились по устланным коврами ступеням к своему байдаку.

– Вас, пане полковник, – обратился гетман к Чарнецкому, – прошу, как отец и как гетман: окажите своим разумным советом и опытом помощь моему юному полководцу.

– Не только мой совет, но и жизнь моя в распоряжении моего юного друга, – брязнул саблей Чарнецкий.

– Спасибо, – сжал его руку Потоцкий и, обнявши сына, произнес с непривычною для его резкого голоса теплотой: – Тебя же, мой сын, прошу всегда обращаться за советом к пану полковнику: его опыт и разум, твой пыл и отвага ручаются мне за успех.

Юноша опустился перед отцом на колени.

– Иди же, – произнес торжественно гетман, складывая крестообразно руки на светловолосой голове сына, – и пусть история напишет на своих хартиях тебе бессмертную славу!

– Vivat! – заключили слова гетмана остающиеся паны.

Молодой гетман спустился при шумных приветственных возгласах по ступеням и легко вскочил на подведенного ему коня; рядом с ним стал впереди войска и Чарнецкий. У ног гетмана колебались блестящею вереницей стройные линии войск. Гетман дал знак. Трубы огласили воздух резкими возгласами и умолкли. Все обнажили головы. Монахи запели. Но вот пение смолкло. Казаки на байдаках приподняли весла, всадники отпустили повода. Все смолкло.

Гетман простер над войсками торжественно руки и произнес гордым и уверенным тоном:

– Вельможные, славные рыцари, верные защитники отчизны! За вами летит победа! Пройдите ж степи и леса, разорите Сечь, уничтожьте дотла презренное скопище и приведите зачинщиков на праведную казнь!

– Vivat! – вырвался дружный крик из груди многотысячной толпы и перенесся с одного берега Днепра на другой. Грянули трубы, ударили весла, и двинулись полки и галеры.

А между тем наказной гетман Богдан Хмельницкий во главе восьмитысячного войска запорожской конницы и новообразованных полчищ из казаков да беглецов-поселян выступил из Сечи 22 апреля и, миновав Кодак, двигался уже стройными массами, перерезав безлюдную степь и верховья речек Базавлука и Саксагани, по плоскогорью, служащему водоразделом между притоками Днепра и Ингула, направляя свои силы к Чигирину.

Во главе войск на белом, кровном аргамаке ехал гетман в стальной дамасской кольчуге и в шлыке, украшенном двумя страусовыми перьями, пришпиленными крупным алмазом; за плечами у него волновался пышный, шкарлатного цвета плащ, схваченный под шеей дорогим аграфом; у седла висела серебряная булава. Рядом с Богданом ехал хорунжий, держа гетманское развернутое белое знамя с вышитою золотом надписью: «Покой христианству», а по сторонам бунчужные товарищи везли бунчуки. Немного далее за Богданом следовали его есаулы и генеральная старшина, а за ними уже короткими лавами тянулась запорожская конница, вооруженная преимущественно холодным оружием.

Яркая, разнообразная одежда всадников и разномастные, косматые кони производили бы впечатление пестрого сброда, если бы правильность лав и стройность движений не объединяли каждый отряд в единое и мощное тело. На челе у батав выступали куренные атаманы со своими стягами и бунчуками. За конницей шли густые колонны пехоты, предводительствуемые полковником Кривоносом на вороном коне; рядом с ним ехал хорунжий Морозенко, с малиновым знаменем, подаренным Владиславом IV. В одежде и вооружении пехоты был произвол уже полный: хотя передние колонны и были снабжены мушкетами да семипядными рушницами, но. зато задние, при недостатке огнестрельного оружия, шли с косами, прилаженными к древкам в виде штыков, а то и с топорами да ножами.

За пехотой следовала артиллерия, каковую представляли две пушки – гарматы, дубовые дула которых были стянуты железными обручами, а за артиллерией двигался обширный обоз с провиантом и военными припасами, прикрываемый конным арьергардом; обоз этот состоял из огромных, окованных железом возов, из которых запорожцы умели строить неприступные подвижные укрепления. В возы и в артиллерию впряжены были круторогие питомцы вольных степей – серые волы.

По бокам и впереди войска рыскал врассыпную разведочный авангард.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 2, с. 376 – 384.