36. Освящение нового дома

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Стук, раздавшийся в это время в дверь, отвлек внимание Богдана и заставил его оглянуться. Вошел Золотаренко. Он торопливо поздоровался с Ганной и, не заметив ее взволнованного лица, обратился к Богдану:

– Будут все те, которых с тобой мы наметили.

– Ну, слава богу! – вздохнул облегченно Богдан. – А Барабаш? Узнал ты?

– Знаю, вчера уже не вечерял, чтобы больше было места на писарев обед,

– Отлично, мы его нальем до краев, как бочку! Одно вот только… когда б Богун, – прошелся по комнате Богдан, – мы бы с ним сейчас на Запорожье; у него ведь там и друзей, и побратымов чуть ли не три куреня!

– Поспеет, – произнес уверенно Золотаренко, вчера мне говорили, что видели его уже в Трахтемирове.

– Ну, так все… Жаль только, что Чарноты да Кривоноса нет. Да те пристанут всегда, – улыбнулся уверенно Богдан, – а Нечай, вражий сын, уже с неделю у меня в коморе сидит.

– Одного только я боюсь, – произнес с беспокойством Золотаренко, – как бы твои паны ляхи не налезли, а то помешают всему!

– Не тревожься: об этом я подумал, – кивнул уверенно головою Богдан, – сегодня ведь освящение дома, а значит, и все наше духовенство тут. Не бойсь, – панство этого не любит! А если бы кто из них и забрел, то мы его живо накатим.

– Ладно, – согласился Золотаренко.

В это время раздался несмелый стук в двери.

– Кто там? – спросил недовольным голосом Богдан.

– Какой-то дед, а с ним мужик и баба, – послышался голос казачка, – говорят, что очень им нужно видеть пана писаря.

– Кой бес там еще вырвался на мою голову? Скажи – не до них! – крикнул сердито Богдан.

– Говорил, – отвечал голос, – не слушают. Кажут, что важная потреба.

– Ну, так веди их, вражьих сынов, сюда! – произнес раздраженно Богдан и, дернув себя сердито за ус, прошелся по комнате.

– Кому б это я еще понадобился? – потер он себя рукою по лбу.

– Что-нибудь важное, – заметил серьезно Золотаренко.

Через несколько минут раздались тяжелые шаги, и в дверях появились три странные фигуры: белый как снег старик, опиравшийся на руку высокой, худой и мускулистой молодицы с красивым, но суровым и жестким лицом, напоминавшим скорее казака, чем бабу, и мужик, опиравшийся на толстую, суковатую палку.

– Дед!? – вскрикнули разом все присутствующие, отступая в ужасе назад. – С того ли ты света или с этого?

– С того, с того, детки родные мои, – заговорил радостно старик, заключая Богдана в свои объятия. – Видишь, бог было взял, а потом и назад, отпустил, – шамкал дед, улыбаясь, целуя Богдана и отирая слезы грубыми рукавами свиты, – да ты постой, постой, сыну, дай посмотреть на тебя, какой ты стал! Ну, ничего, ничего… сокол соколом, – гладил он Богдана и по голове, и по щекам. – Что ж, приймешь опять старого? Правда, плохо оборонил твою господу… в другой раз не попадусь!

– Что вы, что вы, диду? – вскрикнул Богдан, прижимая к сердцу старика. – Да для меня вас видеть такая радость, такая утеха! Да и где же вам жизнь кончать, как не у меня?

– Так, так… я и сам так думаю, – или у тебя, сыну, или на поле, – отер несколько раз глаза дед и повернулся к Ганне, что уже стояла за ним и с сияющим лицом бросилась целовать старческие сморщенные руки.

– Голубка моя, слышал уже я дорогою, что ты здесь, – целовал он ее и в лоб, и в голову, и в глаза, – слава богу, слава господу милосердному… Значит, все, что бог дал, вернулось…

– Да что это вы меня, диду, не витаете? – спросил радостно и Золотаренко. – Или уже и не признаете?

– Таких-то и не признаешь! Да если б я теперь мог, детки, вот всех бы вас, кажется, передушил! – вскрикнул, сияя от счастья, старик. – Говорят, что на том свете лучше бывает, а вот, попадись я опять на зубы ляху, когда на этом не веселее! – Старик обнял Золотаренка, – Да ты тише, тише, брате, – крикнул он ему, когда Золотаренко охватил его своими сильными, руками, – помни, что дед не тот стал; кабы не эти вот люди, так уже кто его знает, где бы я и гулял теперь?

– А как же вы, люди добрые, отходили нашего деда? – обратился Богдан к молодице и ее спутнику и друг вскрикнул с изумлением: – Господи, да никак это Варька и Верныгора?!

– Ну, уж теперь не Верныгора, а Вернысолома; только ее все время и ворочал, – усмехнулся горько казак, посматривая на свою палку.

– Да идите вы сюда, поцелую я вас, – раскрыл широко свои объятия Богдан. – Рассказывайте толком, где и как перебирались вы с того света сюда?

После первых приветствий заговорил Верныгора:

– Да что там говорить, и слушать не стоит! Как-это приютил ты нас, приносила нам баба старуха пищу… прошло дня три хорошо. Только смотрим, не пришла она раз, забыла ли, или помешал ей кто, или захворала – не знаю, только не пришла она, не пришла и на другой день. Голод, а выйти боимся. На третий день слышим шум, гам, крики: «Наезд!» Хотели было броситься помогать твоим защищаться, да некому было, все такая ведь каличь собралась! Одна была только Варька, так она сторожила нас. Прошло так, думаю, с полдня, из лесу приползло еще двое голодных насмерть. Слышим – тихо все стало. Прождали мы до вечера – тихо, и есть никто не несет. Ну, думаю, значит, не весело дело окончилось, а тут есть, знаешь, так хочется, что готов бы, кажется, сам себе руку изгрызть, вот мы и вылезли ползком, а там ты уже сам видел. Сначала кой-как еще перебивались, то корову перепуганную поймаешь, то мешок пшеницы отыщешь. Вот и деда подобрали. Ничего, голова крепкая, вылечилась, а потом еще и нам советы давала. Только долго так нельзя было пробиваться: раз, что есть уже нечего было, а другое то, что Чаплинский на хутор дозорцев своих прислал, чуть-чуть они было нас не слопали! Кто поднялся на ноги, на Сечь ушел, а мы, – как уже так бог дал, – перебрались в степь в один зимовник. А там, как услышали, что ты сюда вернулся да заварил кашу, то уже кто как мог, кто на ногах, а кто на карачках, – доплелись-таки до Чигирина.

– Ай да друзи, ай да молодцы! – вскрикнул весело Богдан, хлопая казака по плечу. – Как раз в самое время и поспел. Ну, а что твой муж, Варька? – обратился он к женщине с суровым, мужским лицом.

– Умер, – ответила она коротко и мрачно.

– Что ж ты теперь?

– Пришла просить тебя, чтобы взял меня с собой.

– Нет, этого нельзя, теперь я еду на Запорожье. Оставайся у меня, Варька; ты оборонишь вместе с Ганной гнездо мое, покуда мы вернемся с Сечи, а тогда уже, бог даст, сольемся в одну реку.

Варька сурово посмотрела на Ганну; глаза последней глядели на нее с немым, но задушевным сочувствием. При виде этого грустного и глубокого взгляда что-то женское шевельнулось в ее огрубевшей уже душе, она помолчала с минуту и затем произнесла отрывисто: «Ладно!»

– Ну, вот теперь и слава богу! – вскрикнул облегченно Богдан. – Теперь я буду совершенно спокоен за мое гнездо: Варька, и Ганна, да еще дед, так лучших воинов мне и не надо! Одначе идемте, панове! Покажу я вам свою новую оселю, дед. Да еще дети не знают, надо и их порадовать!

Компания вся двинулась в нижнюю большую светлицу. Встреча детей с дедом была поистине трогательна: и старый, и малый плакали от радости.

– Одного только нет, – прошептал дед, утирая глаза и гладя всех по головам. – Эх, Богдан, когда б ты видел, как он боронился. Очи горят, саблей машет, летает от одного к другому, так сам и рвется в огонь… Казацкая душа! И хотя б тебе в одном глазу страх! Обступили нас кругом, а он, малютка наш, кричит: «Не сдадимся, все ляжем!» Смотрят на него старые и набираются веры да храбрости. Как ангел божий, летал среди нас… Эх! – махнул дед рукою и отер жестким рукавом глаза. – Был казачок-вогнычок, да потух… – голос деда осекся…

Все как-то грустно потупились кругом.

Между тем, несмотря на раннюю пору, на двор уже прибывал толпами народ. Он размещался и подле кухонь, и в сараях. День был теплый и светлый, словно весенний.

Закусивши хорошенько, Богдан сказал несколько слов деду, Верныгоре и Варьке и вышел вместе с ними и с Золотаренком во двор. Скоро вокруг деда и его товарищей собрались кучки народа; все о чем-то таинственно шептались, кивали головами с восторгом и изумлением и торопливо сообщали что-то другим. Ганна же вместе с дивчатками и прислужницами начала приготовлять в большой светлице стол для приглашенных старшин. Она делала все как-то лихорадочно и торопливо. Руки ее дрожали от волнения, а в голове вертелся неотвязно один и тот же вопрос: удастся или нет, удастся или нет?

Все уже было готово; столы накрыты и установлены дорогой посудой. Уже и вина, и наливки, и меды, и запеканки были принесены из погребов, уже и в пекарнях покончили работы, а Ганна все еще ходила с нетерпением от одного стола к другому, то поправляя скатерть, то передвигая кубки, стараясь чем-нибудь отвлечь себя от томящего ее ожидания.

Вдруг в комнату влетел стремглав Юрко и, крикнувши: «Ганно, Богун, Богун приехал!» – метнулся дальше. Вслед за криком ребенка дверь порывисто распахнулась, и в комнату вошел статный и мужественный красавец казак, лет тридцати.

– Богун! – вскрикнула радостно Ганна, и по лицу ее разлился бледный румянец.

– Он, он, Ганно! – ответил с восторгом вошедший и, перекрестившись на образа, быстро подошел к девушке: – Ганно, сестра наша, опять ты с нами! – поцеловал он ее крепко в лицо. – Я знал, что ты вернешься, что ты не запрешь себя в холодных стенах, когда здесь начинается новая жизнь!

– Да, да… – заговорила, вспыхнувши, Ганна, – сегодняшний день…

– Знаю, – перебил ее Богун, – ох, душа моя горит, Ганна! Когда получил я от Богдана весть – земли не услышал под собою! Как на крыльях летел я сюда… А все кругом поднимается, шевелится, – говорил он оживленным, радостным голосом, – еще не знают что, а подымают голову, настораживаются и слушают, как конь по ветру, откуда шум летит!

– Господь нас услышал…

– Так, так! – продолжал воодушевленно Богун. – Но если бы ты видела все то, что мне пришлось видеть за это время, Ганна! Если б был камень, а не человек, то и он утопился бы в слезах! Ну, да что! Теперь все уж минуло! Мы уж их больше на посмешище ляхам не оставим! А как подумаю, Ганна, что настанет, – сердце вот так и рвется из груди!

– Брате мой, друже мой! – вскрикнула Ганна, не отрывая радостно сияющих глаз от воодушевленного, энергичного лица казака.

– Да, друг, – взял ее крепко за руку Богун, – помни, Ганна: друг верный и незрадливый! Теперь настанут страшные времена; но ты имеешь здесь руку, которая защитит тебя от всего.

– Да вот он, вот он, сам! – раздался в это время громкий возглас, и в комнату вошли запыхавшись Богдан, Золотаренко, Нечай и другие старшины.

– Батьку! – вскрикнул Богун, раскрывая свои широкие объятия.

Несколько минут в комнате слышался только звук крепких казацких челомканий и не менее крепких радостных слов.

– Ишь ты, вражий сын, – улыбался во весь рот Нечай, похлопывая Богуна по плечу своею широкою, мохнатою рукой. – Даром, что трепался по дождям да по ветрам, как и я, а смотрите, какой красавец.

– А, и Ганджа тут? – радостно обнял Богун подошедшего к нему черного, как смоль, казака с длинною чуприной и широко прорезанным ртом.

– «Без Гриця вода не святиться, брате!» – широко осклабился тот, показывая ряд блестящих белых зубов.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 2, с. 277 – 283.