57. Начало битвы

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Было за полночь; беспросветный мрак скрыл уже своим пологом оба лагеря и полз к Желтым Водам; мелкий дождь моросил и усиливал его еще больше. Среди однообразного шума дождевых капель послышались вдруг у берега речки чвакающие звуки конских копыт, и в клубившейся тьме показались неясные силуэты нескольких всадников.

– Ты ж, Морозенко, добре знаешь, где другой брод? – послышался среди всадников сдержанный голос, звучавший густым басом.

– Так, так, пане полковнику, – ответил другой, молодой голос, – как ездил к Тугаю, все выглядел гораздо; тут ляхи разгрузили, а там дальше перебраться чудесно и вербы густо растут… За ними и притаиться можно.

– Гей, панове атаманы, – пробасила тихо гигантская тень, – за нами ведите хлопцев ключом, да чтоб и мышь не проснулась.

Приказание передалось шепотом от одного к другому, и за первым всадником потянулись длинною вереницей силуэты конных фигур, выплывая из тьмы и погружаясь через миг в нее снова.

Далеко левее этого места кто-то брехался конем в тине и хотя не полным голосом, но все же довольно внушительно ругал речку: «А чтоб ты всохла, жовта тванюка! Ишь, ни взад, ни вперед».

– Да куда ты, Чарнота, залез? – раздался из тьмы резкий шепот. – Налево выбирайся: еще далеко до броду.

– Хоть дулю под нос, – не видно!

– Дай повод, я тебя проведу; нам ведь еще гонов за двое переходить.

– Веди, веди, ведь ты, Ганджа, верлоокий, как волк, ночью видишь.

– Ха-ха-ха! – засмеялся вожак. – Сегодня все, брат, станем волками, как накинемся на ляхов невзначай. Ну, теперь проворнее: наши ушли… догнать надо. Гайда!

И две тени потонули во мраке.

Между тем в казацком лагере, по-видимому, спавшем мертвецки при потушенных даже кострах, происходило в действительности что-то необыкновенное. Таинственно и суетливо двигались тени, рассыпаясь по табору и соединяясь потом в стройные массы. С правой стороны у разомкнутых возов мерещилась расплывчатыми в сумраке очертаниями фигура гетмана на коне, окруженная атаманьем; неторопливым, уверенным тоном делал он свои последние распоряжения:

– Ты, Кривонос, со своими славными пехотинцами перейдешь вброд Желтые Воды и подкрадешься на добрый мушкетный выстрел к лядскому лагерю; рассыпься между кустами и начни щелкать о панские брюхи орехи. Ты, Кречовский, с рейстровиками заляжешь за Кривоносом густыми лавами, там как раз есть и лощина, а Богун со своим конным отрядом переправится немного правее и прикроет вал, я же с моими бесстрашными запорожцами подойду слева и займу центр. Коли ж Кривоносовы осы доймут пышную шляхту и заставят ее выйти в поле, то первый ее натиск встретит Богун и привлечет к засаде. Если же они отважатся двинуть на нас и главные силы, то я их приму на свою грудь. А вы тогда, друзи, ты, Кривонос, со своими вовгурами, и ты, Кречовский, с рейстровиками, киньтесь в их лагерь, а с тылу еще пригнетит Тугай-бей. Ты же, Небаба, и ты, Нос, остаетесь с резервами в лагере. Переправлять возы через топь трудно, а гарматы и совсем невозможно, так вот ты и приготовь загату, загрузи несколько возов, постели по ним доски и через этот помост уже двинешься с гарматой и обозом, а пока что покашливай из баб и панянок, хоть и надарма, лишь бы дымом застлать твои работы по переправе.

– Все исполним, ясновельможный! Костями ляжем за нашего батька! – загомонила вокруг старшина.

– Спасибо, друзи, верю! Не за меня только ложитесь костьми, а за кровный люд да за родину. За них и я несу свою голову. Помните, братцы, что сегодняшняя битва для нас все: либо пан, либо пропал. Так вот ежели где-либо что – не допускайте смятения.

– Будь покоен, батьку, не дрогнем, – посыпались бодрые отклики.

– Это и малому дитяти известно, – подхватил энергично Богдан, – что нет на всем свете равных вам по отваге и силе.

– Спасибо, спасибо, батьку! – раздались воодушевленные возгласы и старшины, и ближайших казаков.

– Победа, братья, – продолжал гетман, увлекая всех своим бодрым, уверенным словом, – в наших руках. Этот дождик – божья к нам ласка; если он пойдет дольше, то так разгрузит поле, что уланы завязнут в нем своими тяжелыми конями. Что уланы? Драгуны даже не двинутся с места.

– А то, пожалуй, и к нам придут, если двинутся, – засмеялся кто-то.

– Что ж, братья к братьям, – заметил Небаба.

– Дай, господи! – произнес торжественно Богдан. – С ним, мои братья и друзи, дерзаем! Соберем же все силы нашего духа во славу поруганного в наших храмах бога и ударим, не жалеючи жизни, на жестокого и кичливого врага! Не бойтесь этих путал в крыльях и леопардовых шкурах! Чем они вас запугают – перьями на шапках, что ли? Разве отцы наши не били их? Вспомните славу дедов наших, что разнеслась по всему свету! И вы одного с ними дерева ветви! Покажите ж свое завзятье! Добудьте славы и рыцарства вечного! Всемогущий господь вам поможет! Кто за бога, за того бог!

Настало туманное, мокрое утро. Лениво просыпались паны в своих пышных палатках после сытного ужина. Успокоенные крепкими рвами, грозною своею артиллерией и предполагаемой трусостью «хамья», они нежились еще на перинах, не желая выставлять своих полухмельных голов на холодный воздух сырого утра. Пахолки и жолнеры тоже прятались под будами и бриками, завертываясь в бурки и кереи. Совсем уже стало светло, но окрестности были задернуты тонкою пеленой синеватого тумана.

У окон, где между свеженасыпанными валами расставлены были пушки, собралась порядочная кучка жолнеров, драгун и гусарских слуг. Шел оживленный разговор о том, где бы пустить коней на пашу, а главное – напоить.

– Як бога кохам, хоть пропадай! – горячился один мазур. – Выбрали такое место, что только с ведьмами танцевать, да и квита! За табором пески и солончаки.

– Â впереди вода и паша, – заметил, загадочно-улыбаясь, один из драгун.

– Ступай сам на то пойло, – огрызнулся мазур. – За окопы и носа не выткнешь, так и пронижут либо пулей, либо стрелой. Перун их забей!

– Да ты крикни Перуна на голову пана Чарнецкого. Это он нас завел в такое место.

– Ты, хлопе, про пана полковника дурно не говори! – прикрикнул мазур. – Уже испробовал один молодец его ласки, а ты еще и на кол угодишь!

– Посмотрим! – заскрежетал зубами драгун.

В это время недалеко за окном раздались вдруг мушкетные выстрелы и начали пересыпаться трескучею гаммой. Среди собравшейся кучки засвистали, защелкали пули. Мазур повалился первым, за ним упало еще двое… еще и еще… Поднялось смятение; послышались стоны и крики. Уцелевшие люди бросились врассыпную к лагерю с воплями ужаса: «Атака! До зброи!» Но и там уже казацкие осы находили своих жертв й производили панику.

Ошеломленные неожиданною дерзостью хлопов, вельможные паны повыскакивали из своих палаток заспанные, полураздетые и начали метаться по лагерю, то хватая свое и чужое, то крича на слуг, чтоб давали коней, то вопя в страхе: «До зброи!» Но не все потеряли рассудок, нашлись окуренные порохом, опытные в боях и с недрогнувшим сердцем начали приводить в боевой порядок войска; нашлись и пылкие удальцы, не пробовавшие еще боевого угара, которых эта первая суматоха увлекла какою-то жгучею утехой и наполнила радостным трепетом сердца. К последним относился и молодой полководец-герой. Потоцкий и без того не спал почти целую ночь; он не принимал участия в панских пирах, а ходил по лагерю и наблюдал за производившимися при факелах работами.

Когда же усилившийся дождь прекратил их, то он возвратился в свою палатку и долго не мог даже прилечь: кипучая натура его жаждала деятельности, боевой удали, сильных, могучих впечатлений, а вместо этого ему предложили томительное заключение в крепости и ожидание подмог. Все это возмущало и мучило нетерпеливого, рвущегося к славе героя и отгоняло сон от его очей. Только под утро он забылся в поэтических грезах, но и они не успокаивали его мятущихся порывов, а раздражали еще более фантазию какими-то образами дивных прислужниц, облекавших его в белоснежные ткани и венчавших венком неувядаемой славы.

Когда поднялось смятение в лагере, Потоцкий уже был на коне и первый бросился к окопам, приказав трубить тревогу и сзывать к бою войска. Охваченный порывом огненной отваги, он горел нетерпением ринуться в битву со своими бессмертными гусарами и раздавить дерзких. К нему подскакал разъяренный Чарнецкий:

– Тысячи дьяблов! Какая дерзость! О, это хамье, это быдло дорого мне за нее заплатит!

– Если бы только они все вышли в поле, – пламенел и восторгался Потоцкий, – мы бы их раздавили, разметали и с трубными звуками прошли бы по этим покрытым славою полям! Прикажите, полковник, готовиться к бою хоругвям, – обратился он к Чарнецкому, – я сам поведу их в атаку!

– О, ясновельможный гетман будет украшением нашего славного рыцарства! – воскликнул Чарнецкий. – Все будет готово, но сначала надо будет послать на рекогносцировку нашу легкую кавалерию!

– Двинуть все войска сразу, артиллерию вывести в поле, открыть непрерывный огонь; стремительностью и отвагой мы обратим в бегство врага, а тогда разгромим его табор!

– Погода для нас неблагоприятная, ясновельможный гетман, – вмешался в разговор подъехавший Шемберг, – в дождь и туман выходить в поле опасно, можно загрузить орудия и попасть в ловушку, в засаду.

– Такого дождя еще бояться? – изумился Потоцкий. – После этого я не знаю… да он и прошел… только небольшой туман!

Все оглянулись. Дождь едва-едва моросил, совершенно затихая; волнующийся туман сгущался, приподымаясь от земли клубами, но небо не прояснялось.

– Дождь-то хотя и утих, но только временно, – возразил Шемберг, – пожалуй, перед ливнем… а поле разгружено и теперь. По-моему, – заговорил он решительно, – нашу конницу, легкую и тяжелую, выстроить здесь в боевой порядок, но не выводить за окопы; драгун же спешить и расставить с мушкетами и копьями на валах, а против казацких застрельщиков выслать свою цепь.

– Да? – возмутился региментарь. – А самим стоять бездеятельно и любоваться, как наше славное рыцарство будет безнаказанно падать под градом хлопских пуль?

– Против застрельщиков высылать целую армию? – сдвинул плечами Шемберг.

– Застрельщики, вельможный пане, – вмещался Чарнецкий, – сами никогда не выступят: за ними, верно, стоят полки и готовятся к атаке.

– Или ждут, чтобы мы поймались на удочку и вышли в поле, – поправил Шемберг, – а потому и нам лучше выждать и высмотреть расположение их войск.

– Выждать? – прервал его презрительно молодой полководец. – На бога! Опять ждать и дождаться, пока не выскочат из тумана тысячи этих дьяблов и полезут на наши окопы…

– О, они хуже дьяблов, – подъехал в это время к Шембергу пан ротмистр, услыхав только последнюю фразу, – если уж полезут, то никакой сатана не остановит их; распорите казаку брюхо – он будет лезть; отрубите руки и ноги – будет лезть; снимите голову… – остановился ротмистр, почувствовав, что немного увлекся.

– А если и без голов лезут? – улыбнулся саркастически Чарнецкий.

– Пане полковник! Пшепрашам! – вспыхнул было ротмистр.

– То тем более, – продолжал Чарнецкий, – ясновельможный региментарь наш прав, что мы не должны допускать их к атаке, а. напротив, отразить дерзость.

– Совершенно верно, – возвысил голос Потоцкий и скомандовал повелительным голосом, – Легкая кавалерия – за мной в поле! Драгуны и гусары – быть готовыми к бою! Артиллерии выступить и открыть усиленный огонь!

– Будет все исполнено! – отсалютовал саблей Чарнецкий. – Но я бы просил от имени отца панского, нашего славного гетмана, не рисковать так страшно жизнью. Начальство над легкой кавалерией можно поручить кому-нибудь другому, – неприятель еще не выяснен… могут быть случайности…

– За излишнюю храбрость сына не покраснеет отец, – бросил гордо Потоцкий и потом добавил: – А риску я не боюсь, опираясь на вашу доблесть, панове, известную ойчизне давно. Вы баловни славы; не ревнуйте же меня к ней, а позвольте хоть раз прикоснуться к ее сладким устам!

– Виват! – обнажили сабли собравшиеся начальники отрядов и с воинственными кликами помчались к своим, частям.

Вскоре за окопами уже развевались разноцветные значки, и выстроенные в ряды кони нетерпеливо топтались на месте, закусывая удила. Потоцкий бесстрашно гарцевал впереди и воодушевлял всех своим огненным словом:

– Панове витязи, любимцы Беллоны! Перед вами неприятель, которого вы всегда побеждали. Говорят, что он превышает нас численностью, тем лучше – больше потехи. Говорят, что эти хлопы бьются отважно; тем лучше – больше нам славы! Вперед же за венками! – взмахнул он блестящим клинком и вихрем помчался в ту сторону, откуда летели пули застрельщиков. За ним рванулась с места в карьер легкая кавалерия, хлопая хоругвями, шелестя значками, сверкая обнаженными саблями, шашками, ятаганами.

Казаки, заметив движение конницы, усилили пальбу; словно вспугнутое гнездо ос, зажужжали пули. Всадники стали пригибаться к луке, сваливаться на бок, падать, кони заметались, расстраивая стройность рядов.

Но вот, наконец, и казаки: за кустами, за камнями, за пригорками лежат, перескакивают, прячутся. Кавалеристы припустили лошадей; казаки, давши залп, пустились бежать назад. Но не уйти им от быстрых коней, от острой стали: вот покатился один с разрубленною головой, вот угодил другой на копье, как галушка на спицу, вот схватился третий, распорол лошади брюхо, свалил ее и поляка, но впилась ему в грудь стрела, и он упал плашмя под копыта мчащихся коней.

С победными криками рассеялись веером по полю герои, преследуя в одиночку убегающих казаков. Напрасно кричал ротмистр: «До лавы!», желая восстановить порядок и прекратить преследование целыми кучами одиночных людей, – борьба была так легка, победоносная травля так увлекательна, что ей поддался даже юный и пылкий герой, вкушавший впервые опьяняющую прелесть победы. Вдруг из ложбины, застланной полосами порохового дыма, раздался оглушительный треск; целая линия вспыхнувших огоньков обозначила густую, твердо стоявшую массу – мощное каре казацкой пехоты. Шарахнулись кони, взвились на дыбы и отпрянули сразу назад, роняя славных всадников, наскакивая друг на друга и опрокидываясь в предсмертных конвульсиях. Поднялось смятение.

– На бога, панове! – вопил побледневший Потоцкий. – Вперед. В атаку! За мной!

– Стой! Стройся! – кричал в другом месте зычным голосом ротмистр. – Куда вы, трусы? Они отступают!..

И это было верно: рейстровики действительно подались назад. За ротмистром неслись и другие начальники хоругвей, перенимая бросившихся было наутек коронных татар и казаков.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 2, с. 442 – 449.