«Северная пчела»

Г.Ф.Квитка-Основьяненко

Вдруг что-то в комнате зажужжало резко, громко, как бы сказать – настойчиво, неумолкаемо…

– Что это так шумит? и… шумит странно… – спросил я, поглядывая во все стороны.

– А! это «Пчела», – ответила милая «Газета» с легким трепетом, который я приписал страху.

– Не бойся, малютка! – сказал я, приголубливая ее, – мои пчелы ручные. Они свободно влетают и вылетают, не сделав никому зла…

– Но эта «Пчела» не из здешних: это «Северная пчела»! Слышите ли, как она жужжит необыкновенно!…

– Не беспокойся. Если ты боишься ее, то я унесу тебя в мой кабинет, положу в кипы бумаг, в кои иногда заглядываю…

– Мне бояться ее? – сказала с насмешливым видом «Газета» и приосанилась. (Мне приятно было смотреть на эту молоденькую девочку, одушевленную бодростью и смелостью и надеющуюся, что она может отразить свою соперницу).

– Мне бояться, и еще ее? Она не только меня, но и никого не может ужалить. Она только жужжит, шумит около вас; и как неприятно слушать ее однозвучное жужжание, то вы и каждый невольно начнете отмахивать ее от себя рукою. Она не уймется, она очень раздражительна, более и более приставая к вам, до того надоест вам, что вы должны будете отогнать ее вовсе от себя. Она питает против меня ужасную антипатию. Зла на меня – посудите – за то, что у меня есть перушко легкое, нескрипучее, гладкое. «Пчеле» хотелось бы завладеть этим пером, и если бы она, получив его, вправила в свои крылья, тогда жужжание ее не было бы так резко, грубо и подчас несносно. Впустите же ее сюда, увидите, какая сцена произойдет между нами. Мы вас позабавим.

И «Пчела» была впущена. Длинное нечто, широкое… на полосках знаки – вроде букв, но не все настоящие буквы; некоторые вовсе не видны, другие не явственны, иная строчка сбилась с прямого пути и зашла в соседнюю строку… одним словом, с большими беспорядками, неисправностями от недосмотра; впрочем, исправные крылушки, чисто отделенные, были оставлены дома, для своих, а к нам, в глушь, отправлены бракованные… таковские-де. Из безделицы-де переписываться не станут…

Лишь только влетела к нам «Пчела» и увидела «Литературную газету», сидящую, хотя и не на почетном месте, но сидящую, принятую… О! что тут произошло!.. Она, не уважив меня, лица, конечно, для нее незначительного, но приглашавшего ее для доставления мне удовольствия, как сама обещевала, навязываясь в гости, она оставила меня без внимания, тотчас бросилась к «Газете», надулась, напучилась и начала свою обычную песню, увиваясь около «Газеты»: «ж-ж-ж-ж-ж-ж! зачем з-з-з-з-з?..»

Что же «Газета»? Сидит себе равнодушно; играет куколкою своею, поправляет платочек на молоденькой груди и слушает молча. Когда же это ж-ж-жиканье надоест ей (а и есть чему надоесть! Кому угодно заняться слушаньем этого жужжанья, то, уверяю, уши прожужжит и голова разболится)» она и брякнет: «Ах, «Пчела», «Пчела»! ты и этого не знаешь, что так должно?» Тут станет поводить своим роковым перушком и начнет ставить какие-то каббалистические слова:

– «Ванька, А, А, Дмитрий…» и еще кое-что такое… Тут «Пчела» выходит из себя, бьется об стены, скачет по столам, прыгает по шкафам, хочет что-то прожужжать, но гнев захватывает ее дыхание, и она, не имея силы пережужжать «Газету», станет шипеть… В припадке исступления увидела меня и, не разбирая, прилично ли ей со мною заводить разговор об этом предмете, вдруг относится ко мне: «Посудите… на ваш суд отдаюсь… можно ли это? правильно ли так говорить, писать?..»

Я, видя неуважение к себе приглашенной гостьи, молчал и от скромности не хотел ей напоминать, что я звал ее не для таких споров… «Пчела», не дождавшись моего решения, опять напала на «Газету»: «Говори же, сударыня! Говори…»

– К сожалению, я не знаю, что вам говорить! Мое петербуржское возпитание возходит…

– Ха-ха-ха-ха! – захохотала «Пчела» и от судорожного смеха билась об пол. Наконец, собралась с силами и начала говорить: – Ну, сходно ли это с чем-нибудь? По-русски ли это? Я опекун, хранитель, попечитель чистоты и целости русского языка… я не должна допустить такой варварской порчи прекрасного, высокого, богатого, изящного, плавного языка…

Признаюсь, мне надоели все эти выходки, и я начал говорить: «Послушайте, мои сударыни! Допустите же, что читатели ваши в столице, а не меньше и в провинциях, даже отдаленных, умеют читать и чтомое разумеют, русский язык любят никак не менее вашего, желают видеть его очищенным, усовершенствованным и уважаемым даже и вне России.

Всего этого, «Пчела» или «Газета», по-одиначке и в совокупности, хотя бы со всеми вашими братцами и сестрицами, настоящими и грядущими, произвесть не могут, за неимением средств и сил. Никто и не возлагал на вас этого труда и не надеялся от вас видеть успеха. Содействовать тому ваше дело; но как? пишите сами, поощряйте других писать, пусть все и всяк пишет.

Кто из вас пришепетывает на ж, на г, с и т. под., с кем делаются спазмы при услышании слов сей, оный, вы, из благорасположения к пользе и славе русского языка, не дайте никому заметить прегрешений ближнего, сделайте вид, будто и сами не замечаете, да при случае, зазвав такого в свое избранное общество, потолкуйте вместе, выслушайте его оправдания: когда они дельны, согласитесь с ним и последуйте ему; или если он до сего ошибался, докажите ему, и он должен идти за вами.

Что это у вас, господа, за дерзкая мысль, будто вы только одни и знаете все, можете судить обо всем и исправлять все погрешности каждого? Предоставьте же что-нибудь разуметь и нам, публике, читателям, тем людям, перед суд которых вышли вы все вообще. Вы не допускаете нас ни до какого суждения, судите и рядите, не быв от нас уполномочены. Пусть пишут возхождение петербурзького солнца, пусть не умолкает сей, сии; пусть толкут, как ступою, это, этот, эту; пишите только дело, о деле, чтобы можно было без скуки читать вас.

Наше дело, без руководства учителей, понимать и разбирать, кто пишет хорошо – и следовать тому. Истинные наши учителя, создавшие русский язык, Карамзин и Жуковский, горячились ли подобно вам? Совсем нет: тихомолком писали себе да писали, а мы, и вы, и все, увидев красоты языка и легкий способ сладкозвучно изъясняться на нем, начали, иной и против воли, подражать им, иной с успехом, иной… храни боже!

Мы, публика – судья; мы видим разницу и отдаем каждому свое. Мы можем понять, что возходит и на что восходит; разумеем, кто сей, и кто этот. Тут дело не о том: вы каждый обещали нам говорить о своем предмете, а начнете… боже упаси! обещанного и со свечою не найдешь. Например: г-жа «Пчела», сообщите нам ваши новости. Вы изо всего слышанного должны собрать мед и нам предложить его. Начните».

– О! со всею готовностию. Это мое дело, моя страсть, моя обязанность; более пятнадцати лет тружусь я на этом поприще, стою на страже и доставляю удовольствие разнородными и разносторонними известиями. – Так говорила «Пчела», гордо и с самонадеянностию распускала крылья свои.

– Гречневая каша сама себя хвалит, – сказал я. – Подтвердите обещание ваше сообщать нам «известия свежие, самые новые, интересные…»

И «Пчела» начала известиями внутренними.

– Постойте, – сказал я, спеша остановить ее, – и мне время дорого, не отнимайте его без пользы. Эти все известия сообщил мне, прежде вас, друг «Инвалид», коего я не только успел уже прочесть, но и отложил в укромное место.

«Пчела» переворотила листок и начала:

– Иностранные известия: Франция… Англия… Испания…

– И тут вы опоздали, – сказал я, – все это сообщено прежде вас и пространнее, нежели у вас. Вот статья, вами обрезанная.

– Я должна была сию статью, хотя интересную, сократить, чтобы дать место фельетону искреннего моего…

– У вас никто не должен быть более уважаем, как публика, читатели. Уверены ли вы, что фельетон вашего искреннего примется с большим удовольствием, нежели статья политическая? Но помните, вы обещали интересные известия. В чем же тут интерес, что такой-то лорд или генерал, без известности, вне службы, живя в деревне, заболел было, но уже чувствует облегчение. И земляки его мало им интересуются, а нам что за дело до него? Много интересного вы нам сообщите!

– Политика еще и сюда и туда; вспомните Биттермана у Коцебу: за неимением известий, наполняю чем попало. Но фельетоны, разные замечания, известия, журнальная мозаика?.. ну, право, это прелесть: с каким все разбором, тщательностию…

– И, полноте! Уж когда пришлось говорить вам в глаза, так скажу все, о чем мы в провинциях толкуем и как судим о ваших трудах, вами же расхваливаемых. Что в ваших фельетонах? Похвала кондитеру, пирожнику, сапожнику, по вашим видам; описание спектаклей, о коих в некоторых местах матушки России после представления чрез полгода придется читать. О журнальной мозаике, как ни начнете, а сведете на насмешки над толстыми журналами.

То ли должно быть помещаемо в газете политической и литературной? Есть статьи, встречаются, правда, дельные, замечания на книги справедливые; но это так редко! Вы «Пчела», только и живете толщиною журналов, ошибками других литераторов в правописании; не будь этого, чем бы наполнять фельетоны? А что публика скучает, досадует, зевает, вы, «Пчела», и не занимаетесь; у вас свое на уме…

Ну, что найдет столичный читатель интересного, занимательного в свежем вашем известии, что на прошедшей неделе из такого-то дома выкинуло было из трубы, ко действием полиции все утушено? Интересно ли это для провинции? На это есть «Полицейские ведомости»: кому что нужно, тот по содержанию, везде отыщет. А вы, «Пчела», газета политическая и литературная!.. Хоть бы вы перечитывали свою газету и, скажу техническим словом – чтомое разумели.

В продолжение таких моих разглагольствий, «Пчела» не хотела слушать меня и по временам, отворачиваясь в сторону, где сидела «Литературная газета», не оставляла без того, чтобы не подразнить ее языком и, хотя тихо, не прожужжать: ж-ж-ж… Наконец, видно, подосадовав на меня, сказала: «Говорите, что хотите: ваших рассуждений не напечатают».

– Если бы вы, «Пчела», исправились, я употребил бы все старание, чтобы хоть половину сказанного теперь напечатать, для вашей пользы. Для других же не нужно слов моих разглашать, потому что все так мыслят, так разумеют, так судят…

– О! если бы все так судили, – сказала «Пчела», приподняв голову, – то никто бы и не выписывал меня. Посчитайте-ка мои экономические книги?..

– Так вы для этого и разлетаетесь по свету, – сказал я, – после сего мне уже не сговорить с вами. – Отворотился было к нововошедшему, чтобы рассмотреть его, но еще хотелось объясниться с «Пчелою», и я добавил: – подписываюсь на получение «Пчелы» не от любопытства знать, что в ней писано, не от желания руководствоваться ею в чем-либо, но по другим причинам, о коих, «Пчела», вы узнаете по истечении года, для чего и великие ваши цельные листы пригодны. Все это сужу по прошлому году; увижу, что будет теперь…

Хотел еще продолжать, но вошедшее занимало меня очень. Что это?.. «Худо… жественная газета», с большою претензиею на известность; уж и прифранчена, принаряжена, уже и картинка… но эти итальянцы!.. «Г-жа «Газета»! говорите и о русских с тем же энтузиазмом. Вы можете хорошо передать нам». Так говорил я к ней, чванно ходящей по комнате и что-то напевающей все же по-итальянски.

– О русских? – сказала «Газета», улыбнувшись насмешливо, и ушла ко мне в кабинет, где, выбрав скромный уголок, расположилась там.

– Покойно отдыхать, – сказал я и оставил ее.

Примітки

«Пчела», тобто «Северная пчела» – реакційна політична й літературна газета (1825 – 1864), яку видавав ставленик III відділення письменник і журналіст Ф. В. Булгарін (1789 – 1859), з 1831 по 1859 р. разом із М. Гречем. На відміну від інших приватних газет мала право на випуск політичних новин, які подавалися в тенденційному освітленні. З 1828 р. публікувала анекдоти-пасквілі на своїх політичних і літературних противників.

Греч Микола Іванович (1787 – 1867) – російський філолог, журналіст реакційного напряму.

… вспомните Биттермана у Коцебу… – Г. Ф. Квітка згадує персонажа одної з найпоширеніших у Росії сентиментальних драм «Ненависть к людям и раскаяние» німецького драматурга А. Ф. Ф. Коцебу. П'єса ця входила до репертуару основ'янського аматорського театру, в якому грав молодий Г. Ф. Квітка-Основ'яненко.

Карамзін Микола Михайлович (1766 – 1826) – російський письменник, історик дворянсько-монархічного напрямку. Основоположник російського сентименталізму.

Жуковський Василь Андрійович (1783 – 1852) – російський письменник, один із засновників російського романтизму. Стояв на консервативно-дворянських світоглядних позиціях. З 1826 р. вихователь царя Олександра II (1818 – 1881).

«Полицейские ведомости» – одна із назв офіційної газети «Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции», яка виходила в 1839 – 1917 рр. Неофіційну частину газети складав «Мемориал петербургских происшествий».

«Художественная газета» – ілюстрована газета, що з 1836 по 1841 рр. (з 1839 – з перервами) виходила у Петербурзі. Мала здебільшого інформаційний характер. Велику частину її складали матеріали про життя і творчість зарубіжних митців.