«Сын отечества»

Г.Ф.Квитка-Основьяненко

Еще несколько дней занимался я с пожаловавшими гостями и равнодушно слушал их переговоры, как вот… слышу шаги медленно идущего, тяжело ступающего и весьма лениво передвигающего ноги. Удушливый кашель, одышка, храпение, оханье, все возвещало приближение кого-то удрученного застарелыми болезнями… Издали еще кричал он, пыхтя, охая и кашляя:

«Спешу… спешу на срок… ках-ках-ках… пустите, не удерживайте… ох! колет везде… пуф… пуф!..» и с ревущею одышкою ввалилось нечто старое, ветхое, изношенное, истасканное, влекущее за собою всякую всячину, тряпье, ветошь, обрывки, образчики всех родов, приступы к чему-то, без начал, без концов; они путаются, цепляются, попадаются под ноги идущему, спутывают его шаги, он спотыкается и вот-вот упадет!..

И не мудрено! Зрение слабо, или нет его вовсе; он надел очки, не из цельных стекол, нет; они разбиты и составлены из стеклушек разных цветов: есть красные, желтые, черные, ни одного белого; а все тусклые, исцарапанные, спаянные какою-то масляною мазью. Куда же видеть что вдаль, когда он и перед собою не может различить предметов? Хочет выпрямиться, стоять, но от старости и дряхлости шатается, колеблется; силится хотя сесть, но, худо видя предметы и обремененный разными нелепостями, шатается и падает…

Я был знаком с ним и в прошедшем году, следовательно тотчас узнал его.

– Куда ты бредешь, старичишка, отживший век свой! – сказал я ему. – Куда тебе за молодыми! Было твое время, теперь уступи другим, не смеши собою.

– Помилуйте! как? – вскричал старикашка, и желчный кашель прерывал его на каждом слове, – я их превзойду, обгоню, посрамлю. Пусть учатся у меня; они никто не понимают дела. Я «Сын отечества». Имени моего довольно для моей славы, для требования о подражании мне… я Русь знаю – и Русь меня знает…

– Ах, ты слишком опоздал! – сказал я грустно.

– Кто? я? никак! – пыхтел он, – я вышел 4-го генваря.

– Отчего же не первого, как обещал? – заметила «Литературная газета».

– Обещать можно все, – сказал старик, – ну, пусть подождут; пока надумаешься, пока пособерешь кое-чего, а тут драма на шее, действие должно дописать.

– И столько материалу ты не успел собрать к сроку? – спросил я. – А как ты похудел, между нами говоря. Похудел, т. е. не то, что хуже стал, это невозможно, а потонел.

– О! это моя половина. Другая должна вытти 15-го генваря.

– А вышла 22-го, – заметила «Литературная газета».

– Ну, это все равно, – сказал старик вполголоса.

– Так ты уже распался, бедный старик? – заметил я, – увы! моль и тление приближаются к тебе! А где эти цветущие твои первые годы, четыре или пять, не более? Как ты блестел, ярко светил, франтил, научал, просвещал, был истинный «Сын отечества», а теперь ты что? Мастер своего дела водил тебя на помочах, и ты был чудо-молодец, краса-юноша. Зачем он тебя бросил? Как бы ты блистал в возмужалости! Старость и давность были бы к тебе недоступны!

Но он бросил тебя, передавал на руки дядькам, пестунам, и даже гувернеры управляли тобою, заводили в архив, разбивали тебя на шесть, опять на пятьдесят две, как и прежде, книжек, опять сплочивали на двенадцать. Никто из собратий твоих не переменял столько наружности и числа. Наконец, обрадовал ты нас известием, что истый твой гроспапахен приютил тебя к себе и будет управлять тобой. По старой памяти мы бросились к тебе… имя выставлено, отрадно будет видеть все дельное. Ты, следуя духу времени, был толст, зелен, цвет надежды и молодости…

Что же? Увы! ищем, ищем прежнего… та же пыль и паутина, от которой мы избавились несколько лет, за недокончанием числа книжек. И в Петербург пришло бывшее в Москве: и та же медленность, и та же просрочка, и та же сухость, и та же желчность, и то же самохвальство, и то же Я, отличающее все, от него выходящее, и те же уверения, и те же обещания, которых тогда же дают себе слово не исполнить!.. Зачем хула на имя известное? Зачем оно поставлено в заглавии?.. Наконец, медленность, от неуважения к публике, дошла до невероятия! Теперь март, а является еще только ноябрь…

– Нет, нет, нет! – закричали мне со всех сторон, – это не ноябрь, а уже генварь текущего года.

– Что же это значит? – сказал я. – Отчего же не пожаловали ко мне ноябрь и декабрь?

– Оттого, что они и не родилися на свет, – закричали окружающие меня.

– На что же это похоже? – вскрикнул я, право, с досадою. – Кто же смеет так шутить над нами? Это та же история, что и с «Историею», те же штуки, что и прежде? Неужели все это так должно и проходить? И после всего того осмелились приглашать нас еще заниматься «Сыном отечества»? Он стыдит всех своих собратий, он…

– Он переменяет кулисы на сцене, – подхватила «Литературная газета».

– Что ему угодно, тем и занимайся, хоть прыгай казачка на сцене и где хочешь, но пред публикою держи слово. Приятно очень все то, что он заготовил на ноябрь, читать в генваре.

– Нет… нет… – начал говорить «Сын отечества», сопровождая все стариковским кашлем, – это уже не он, это другой распорядитель, вы найдете все другое; вот и имя…

– Да, имя обещает много, – сказал я, увидя его снаружи, менее чем небрежной. – Это имя заставляет меня поместить еще у себя старикашку. Но заниматься с тобой не буду, пока не прочту ноября и декабря… я люблю порядок…

– Так я не буду читан! – сказал, лукаво улыбаясь, старик.

– Вы их не дождетесь даже и по выходе «Истории», – примолвила «Литературная газета».

– Не велика потеря и в том, и в другом, – сказал я равнодушно и пошел отдыхать.

Примітки

«Сын отечества» – російський історичний і політичний журнал, який виходив у Петербурзі з 1812 по 1852 р. (з перервами). В 1837 р. видання взяв на себе О. П. Смирдін, запросивши неофіційним редактором Миколу Олексійовича Полевого (1805 – 1875), публіциста та історика офіційно-монархічного напряму. Журнал стояв У цей час на реакційних позиціях, вів боротьбу з передовою журналістикою і літературою. В 1839 р. М. Полевой залишив редакцію, редактором став Олександр Васильович Нікітенко (1805 – 1877) – літературний критик, професор Петербурзького університету, академік Петербурзької Академії наук, цензор Петербурзького цензурного управління з 1833 р.

Припиши к «Истории русского народа»… к недоданным книжкам «Телеграфа»… – Г. Ф. Квітка-Основ'яненко тут і в інших аналогічних випадках має на увазі уже звичну для тогочасних читачів неакуратність М. Полевого – видавця. Оголосивши передплату на 12 томів «Истории русского народа», М. Полевой спромігся видати лише 6 томів (М., 1829 – 1835). Незавершеним лишилося і видання «Русская история для первоначального чтения» (Спб., 1835 – 1841). У 1834 р. цензурою було заборонено видання «Московского телеграфа» (з третього номера); проте його редакція не розраховувалась із читачами за подальші уже передплачені томи.

Мастер своего дела водил тебя на помочах, а ты был чудо-молодец… – Г. Ф. Квітка-Основ'яненко тут говорить про ранній період журналу «Сын отечества», коли він очолював боротьбу за створення самобутньої національної літератури в Росії, коли в ньому публікувалися твори О. Пушкіна, О. Грибоєдова, П. Вяземського, О. Сомова, О. Бестужева, В. Кюхельбекера, О. Рилеєва. У статті далі йдеться про злиття журналу «Сын отечества» із журналом «Северный архив» (1829). «Гроспапахеном» (дідусем) Г. Ф. Квітка-Основ'яненко називає М. I. Греча, який заснував журнал.