22. Восстание Кишки на галере

Даниил Мордовцев

Иляш-потурнак привел старого гетмана в свою каюту, что была бок-о-бок с роскошною каютою паши, и стал угощать его всем, что у него было. Гетман не отказывался от угощения, но пил очень осторожно, между тем, как потурнак, уже и без того подвыпивший, теперь, на радостях, что по душе сошелся с почетным земляком, глотал разнообразные вина чарку за чаркою, постоянно чокаясь с дорогам гостем. Он уже не замечал, как гость, вместо того, чтобы подносить чарку к губам, через каютное окошечко ловко выливал ее в море. Он только бессвязно бормотал об Украине, о проклятой турецкой вере, о том, что он поневоле сделался галерным ключником.

Кончилось тем, что потурнак, во время самого разгара угощения, положив голову на стол, и бормоча бессвязные речи, заснул.

Старый гетман, оглядевшись кругом и убедившись, что пьяный потурнак спит мертвецким сном, упал на колени и стал тихо молиться. Седая голова его долго лежала на полу каюты. Но вот он приподнялся…

– Господи! Изведи из темницы душу мою и души рабов твоих, козаков, – шептал он, поднимая руки к небу.

Затем он встал, тихо отстегнул от пояса потурнака огромную связку ключей и спрятал их в карман широчайших, давно потрепанных казацких штанов своих.

Осторожно выйдя из каюты и затворив ее, гетман тотчас же бросился к невольникам и торопливо стал отмыкать их кандалы…

– Батьку!.. Мати Божа! – невольно вырвалось у несчастных.

– Молчите, детки! Тише, тише! – останавливал их гетман.

– Батьку родный! Господи!

Расковав несколько человек, гетман разделил между ними всю связку ключей.

– Идите, детки, один другого отмыкайте, да только кандалы с ног и с рук не скидайте, а полуночной поры дожидайте.

– Добре, батечку родный, добре!

– Да ключи, детки, назад мне принесите.

– Принесем, батьку.

Казаки бросились расковывать друг друга. В несколько минут все невольники были раскованы, но кандалов с себя не снимали.

Получив обратно ключи, старый гетман пошел с ними в каюту потурнака. Тот продолжал спать, всхрапывая на всю галеру. Кишка Самойло снова прицепил ему ключи к поясу и осторожно взял за плечи.

– Брате Иляше! Брате Иляше! – будил он спящего.

– Какого тебе чорта! Прочь! – бормотал пьяный.

– Да ты бы лег на постель; иди – я доведу тебя…

– А ключи где?

– Вот у тебя на поясе.

Пьяный ощупал связку ключей.

– Добре… веди меня… а сам пей…

С трудом Кишка уложил пьяного на койку, и, трижды перекрестившись, вышел из каюты.

Воротившись на свое место, гетман, по примеру других невольников, вложил свои руки и ноги в кандалы, да кроме того, обмотал себя трижды особою железною цепью.

Между тем ночь давно уже окутала мраком и землю, и море.. По городу и по пристани кое-где мигали огоньки. Дневной шум стихал, замирая, тишина опускалась и на город, и на пристань, и на море; только лай собак от времени до времени нарушал ночное безмолвие.

Скоро, однако, берег оживился и замигал огоньками. Это Алкан-паша, в сопровождении янычар, возвращался к себе на галеру.

Он взошел на палубу, с частью своего экипажа, так как большая часть янычар, наугощавшись в городе, повалилась спать прямо на пристани, вповалку. Менее пьяные остались с пашою, который, взойдя на галеру и увидев, что все невольники сидят на своих местах, прикованные к «опачинам», остался вполне доволен порядком на судне и своим верным ключником, хотя этот последний, против обыкновения, и не вышел его встретить. Паша понял, что его ключарь пьян, и не велел его будить.

– Не шумите, – сказал он, обращаясь к своему экипажу: – пускай спит мой верный раб, ему нужен отдых. Пройдитесь по рядам невольников и осмотрите, все ли они хорошо закованы.

Янычары зажгли фонари и отправились на ревизию. Но так как и они все были порядочно навеселе, то и осмотр произвели поверхностный: – убедившись, что кандалы у всех невольников на месте, они уже не обратили внимания на замки и доложили своему владыке, что все обстоит благополучно.

– Почивай спокойно, звезда Трапезонта! Аллах за тебя не спит, – сказал первый евнух.

– Не бойся ночи, солнце Анатолии! Верного тебе Аллах послал ключника: он всех невольников рядами посажал, ручными и ножными кандалами их сковал, а Кишку Самойла тремя цепями связал, – пояснил другой.

Алкан-паша окончательно успокоился, и голова его, отяжелевшая на пиру еще, погрузилась б глубокий сон… Ему грезилась его золотокосая, с глазами газели, невеста, прелестная Фатьма, и мрачные видения уже не терзали его… они плыл с своею красавицею по Босфору и Золотому Рогу, а с берега им салютовали цареградские пушки…

Мертвым сном спала и вся галера…

Нет, не вся… Вон кто-то поднимается среди рядов невольников… Месяц, выглянувший из-за тучи, серебрит чью -то голову… Это седая голова Кишки Самойла… он тихо снимает с себя цепи, так тихо, что ни одно звено не звякнет, – поднимает голову к небу, крестится, а потом нагибается через борт… Тихое звяканье цепей… плеск воды… Это цепи рабства и неволи упали в море…

Старый гетман осторожно пошел по рядам невольников, из которых ни один не спал: все ждали рокового момента и у всех в руках находились кандалы, снятые тотчас по осмотре их янычарами и евнухами.

– Ну, детки, панове молодцы, пускай вам Бог помогает! – говорил Кишка, проходя по рядам: – теперь кидайте кандалы в море, да только железом не брязчите: турчина не будите.

Сонное море, тихим, по могучим дыханием дышавшее у берега, сотнями всплесков отвечало на эти слова старого гетмана: это падали в море кандалы, столько лет до костей протиравшие казацкое тело в горькой неволе. Месяц, совсем выбравшись из-за туч, обливал бледным светом эти полуголые, прикрытые рубищем тела, эти косматые, не чесаные, но теперь высоко поднятые головы, эти худые, загорелые, изможденные, по теперь трепетавшие счастьем и энергией лица.

– Детки! – продолжал тихо гетман: – забирайте теперь у сонных янычар сабли булатные, да мечи острые, да мушкеты.

Казаки как кошки тихо расползлись по галере, ища оружия. Скоро они опять собрались около гетмана – кто с ружьем, кто с саблею, кто с кинжалом.

– А мой турчин было проснулся, так я его на месте заколол.

– А я руками, как собаку, задавил.

Так перешептывались казаки, добывшие себе оружие.

– А теперь, детки, – сказал гетман, половина вас на пристань выходите, да там сонных янычар рубите, а мы уж тут другою половиною справимся с галерою.

Месяц снова спрятался за тучу, как бы для того, чтобы не глядеть на то кровавое дело, которое должно было совершиться на его глазах. Темные тени, сверкая во мраке клинками кинжалов и шашек, сошли с галеры на берег и как бы растаяли во мраке и в ночной тиши.

Скоро в темноте послышались слабые крики и стоны: – «О-о! Алла! О-о!»

И галера застонала и зазвенела оружием. Слышались глухие вскрики, удары, неясный говор, иногда отчаянный вопль и частые всплески воды – всплески падавших в море турок.

В этой поголовной сече Самойло Кишка взял на свою долю Алкана-пашу, сказав предварительно казакам, чтоб не трогали одного Иляша-потурнака.

– Пускай он у нас, детки, за «ярызу войскового» останется.

Когда старый гетман вошел в каюту Алкана-паши, этот последний сладко спал, раскинувшись на широком оттомане и улыбаясь чарующим видениям. Кишка остановился в глубоком раздумье. На обнаженной сабле, которую он занес над головою спящего и которая несколько дрожала, играл причудливый свет висячей лампы, тихо качавшейся вместе с плавным покачиванием галеры. Светом лампы искрились и мишурные с золотом и серебром украшения каюты.

Кишка глянул на всю эту роскошь, потом на свои лохмотья, снова перенес взоры на золото и серебро, сверкавшие на украшениях.

– То наши слезы, – прошептал он: – это кровь наша… Помоги, Боже! Пускай спит вечно…

Сабля сверкнула и врезалась в толстую, белую шею спящего… Глаза паши открылись, страшно глянули в глаза гетмана.

– Га! Узнал меня, башо!.. Так прощай же!

И сабля гетмана вторично еще глубже врезалась в белую шею. Голова паши отделилась от туловища и стукнулась глухо о пол каюты.

– Голова думала злое, а руки злое творили, – сказал раздумчиво гетман.

Сабля снова сверкнула – и правая рука паши отлетела прочь у самого плеча. Старый гетман, вздев на саблю мертвую голову и взяв отрубленную руку, с которых капала черная кровь, вышел на палубу. Его окружили казаки, уже покончившие с турками и переменявшие свои рубища на богатое платье янычар.

– Что, детки, порешили? – спросил гетман.

– Порешили, батьку, – был ответ.

– А это их матка, – пояснил гетман, высоко поднимая мертвую голову: – это его правая рука… Голова, голова! Злое еси думала, а еще злейшее твое рука творила… пусть же вас земля не принимает!

И он бросил голову и руку в море.

Труп паши был вытащен за ноги и также брошен в воду. Это был последний глухой всплеск моря, – всплеск, которым завершилось кровавое дело на галере.

Затем Кишка распорядился, чтобы половина казаков тотчас же села за весла и выгнала галеру в открытое море, подальше от Козлова, а другая занялась бы очисткою палубы от крови и приведением всего судна в надлежащий порядок.

– Сегодня, детки, у нас суббота, а завтра святое воскресенье, – сказал он: – так надо, чтоб было нам где на чистом помолиться, милосердного Бога поблагодарить.

Утреннее солнце озарило галеру во всем ее блеске и красоте. По палубе ходили и сидели кучками казаки в богатых янычарских нарядах. Правда, кое-где на этих нарядах виднелась черная запекшаяся кровь, зияла прореха от сабли или кинжала, обведенная кровавою каймою, темнели кровавые пятна то на куртках, то на шароварах; но зато лица казаков были праздничные, оживленные. А тут это утро, тихое, яркое, роскошное; это голубое небо над головами, это темно-бирюзовое море под ногами… А вдали за ними, как бы все более и более утопая в море, тянулась дымчатая полоса земли – край, прекрасный, роскошный, но проклятый по воспоминаниям горькой неволи… Крым все более и более уходил из глаз.

Вдруг на палубе появился Иляш-потурнак. Увидев казаков и заметив что-то необыкновенное вокруг себя, он дрогнул всем телом, глянул кругом на море, на небо, на дымчатую полосу земли, уходившей из глаз, и в изнеможении в отчаянии упал на колени. Седая голова его повисла на грудь, руки сложились как бы для молитвы…

– Что, ляше? – тихо сказал гетман, подходя к нему.

Потурнак припал головой к ногам Кишки и застонал.

– Не горюй, брате, – также тихо и ласково проговорил гетман: – теперь будет с кем об вере христианской поговорить.

Потурнак поднял свое бледное, искаженное лицо.

– Гетман! Батьку казацкий! – с силою отчаяния воскликнул он, всплеснув руками. – Батьку! Не будь же ты таким со мною, каким я был с тобою… Пощади мою седину!

Безнадежный взор его блуждал по небу, по морю.

– О! Тяжкий мой грех, Господи, тяжкий! – стонал он.

Но вдруг глаза его блеснули и приковались к чему-то далекому на синеве моря… Он весь превратился в зрение…

– Батьку! – воскликнул он громко, почти радостно. – Бог тебе помог врага победить, да только не сумеешь ты в землю христианскую вернуться… Погляди на море!..

И он указал рукою по направлению, куда сам глядел напряженно. Старый гетман обернулся и посмотрел туда же. Все головы казаков обратились по указанному направлению.

– Видишь, батьку? – спросил Иляш.

– Вижу, – отвечал гетман.

– А знаешь, что они такое?

– Нет, не знаю… Может, галеры…

В далекой синеве, на поверхности моря, белели какие-то точки.

– То галеры турецкие, – сказал потурнак, – то двенадцать галер бегут из города Царьграда, чтоб Алкана-пашу с его невестою поздравлять… А как ты им будешь ответ давать?

Старый гетман задумался. Если то, что говорил потурнак, было правда, то только-что спасшимся невольникам угрожала гибель неминучая: – двенадцать галер – их уже теперь можно было различить – на всех парусах, надуваемых ровным утренним ветерком, летели по направлению к казацкой, бывшей Алкана-паши, галере. Разве вступить в бой и погибнуть?.. Так жаль этих бедных невольников, молодых, у которых впереди еще много жизни, которых ждет родина, милые сердцу… И затем-ли все было так счастливо совершено, чтоб теперь, и именно теперь, погибнуть?.. Холод проник в душу старого гетмана.

– Сам вижу, что галеры! – тихо, в глубоком раздумье, сказал он.

Потурнак встал. Глаза его светились.

– Батьку! – сказал он, взяв гетмана за руку. – Добре ты учини, половину казаков в оковы к опачинам посади, в невольницкое лохмотье наряди, а другую половину в дорогое турецкое платье одень; турки и будут думать, что это Алкан-паша на своей галере по морю гуляет. А я уж знаю, как их от нашей галеры отогнать да в Царьград направить.

Едва только половина казаков успела вновь превратиться в невольников и усесться на местах, с веслами в руках, как турецкие галеры были уже на расстоянии пушечного выстрела. Грянул выстрел, другой…

Иляш-потурнак, схватив белый турецкий флаг – «завивало» – быстро взошел на чердак и стал махать этим «завивалом». Выстрелы тотчас-же смолкли.

Нет Бога, кроме Бога, и Магомет пророк его, – закричал потурнак «раз-то по-грецьки», как говорит дума, – не стреляйте, ради Аллаха, правоверные! Не будите моего господина, пресветлое солнце Трапезонта: он теперь спит, порядком погуляв в Козлове.

Турецкие галеры, услыхав это предостережение, повернули к Козлову и только издали выпалили из двенадцати пушек в честь Алкана-паши, на что казацкая галера отвечала им семью выстрелами – «ясу воздавала».

– Спасибо тебе, брате Иляше, – сказал гетман, обнимая потурнака и провожая глазами удалявшиеся галеры, – теперь тебя буду за родного брата почитать.

На глазах потурнака выступила слеза, но он ничего не сказал; они чувствовал, что последней услугой казакам он искупил многое, но ужасное прошлое все еще стояло у него за спиною, и никакими молитвами он не мог замолить его ни перед Богом, ни перед Украиной.

Казаки снова собрались на палубе. Многие из них радостно крестились.

– Хвалим Тя, Господи, и благодарим! – торжественно воскликнул гетман. – Был я пятьдесят четыре года в неволе, а теперь не даст-ли Бог хоть час пожить на воле!

Казаки молились и плакали, работая на веслах. Галера их неслась птицею, все более и более удаляясь от постылой, проклятой земли турецкой. Вот уж она совсем утонула в море. А там, казалось, синеватою дымкою выступала из воды земля христианская, дорогая Украина.

Нет, далеко еще была милая Украина: из воды выступал туманный остров Тендров.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. Сагайдачный: повесть из времён вольного казачества. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 176 – 184.