17. Нападение татар на Переволочну
Даниил Мордовцев
Пока запорожцы гуляют по морю и «завдають страх» татарам и туркам, перенесемся на крыльях воображения «на тихие воды», «на ясные зори» и посмотрим, что делается на Украине.
Мы в Переволочне; на самом рубеже мирной Украины, там, где с одной стороны кончаются «тихие воды» и «ясные зори», а с другой, к югу, начинаются и тянутся на необозримое расстояние безбрежные степи.
Душная летняя ночь, словно бы перед грозой. На горизонте часто вспыхивает зарница и освещает на краткие мгновения спящее село. За селом, на выгоне, раздастся иногда одинокий девический голос и тотчас же смолкнет. Не поется, видно, в душную ночь даже молодости.
Отблеск зарницы отражается иногда и на лужайке у берега Ворсклы, и на темной, совсем почти черной зелени развесистой вербы, и на белой сорочке сидящей под вербою неподвижной человеческой фигуры. Голова фигуры наклонена низко и неровно покачивается. Это голова мужчины. Что же он – плачет, кажется?
Отблеск зарницы падает по временам и на белые спины не загнанных беспечною хозяйкою и тут же пасущихся коров. Одна из них подходит к сидящему под вербою, нюхает его голову и усиленно дышет на него.
– Ну, тебя, кума, не целуй меня, – бормочет сидящий и качает головой: – теперь пост.
Корова тут же продолжает щипать траву. Сидящий поднимает голову.
– Хоть я и пьяненький, а знаю, что теперь Петровки, скоромного ни-ни, кума, – бормочет он снова.
Корова опять дохнула на него.
– Да не лезь же, кума, какая ты!
Пьяный увидал, наконец, что перед ним не кума, а корова.
– А, аспидская скотина! Тпрруськи! Гей до дому!
Он встает и, пошатываясь, старается ударить корову шапкой, но не попадает.
– Гей-гей, чортова!.. А где ж кума?
Шатаясь он идет по лужайке, спотыкаясь нетвердыми ногами, и сам с собою рассуждает:
– Эге! Глупый… Коли жена бить станет – пойду в козаки, ей-же Богу!.. Чем я хуже Алешки Поповича, либо Карпа? Вон – они теперь на море… Кефу, говорят, зруйнували…
Он спотыкается и падает на копну сена…
– Чур тебя, чортова ведьма!.. Так под ноги копной и подкатилась… Ой!
С трудом отбиваясь от воображаемой ведьмы и силясь перелезть через копну, он только тыкался в нее носом, царапал себе лицо, бранился и снова лез на копну.
– Ой! Ратуйте, кто в Бога верует… Задушит проклятая баба…
Он сделал еще усилие и перекувырнулся через копну.
– Ох, убила, проклятая! Ой!
С трудом он поднялся на четвереньки и пополз «раком», отплевываясь и повторяя: «чур-чур меня».
Недалеко в ночной тиши прозвучал одинокий женский голос; ему ответил мужской – и оба смолкли.
– Это, должно быть, улица идет… Поют…
Блеснула зарница, другая. Где-то защелкал соловей.
– Соловейко щебечет… Вот дурень – не спит… Да, может, он немножко пьяненький…
Опять кто-то запел. И соловей защелкал усерднее…
– Пойду на улицу до дивчат… А к куме не пойду – пост…
Он пошел на голос, но опять на что-то споткнулся, выругался и полетел на землю… Захрюкала сердито свинья, завизжали поросята, – оказалось, что он споткнулся на спавшую с поросятами свинью.
– Ой, батечки! – заорал он. – Еще ведьма… свиньею перекинулась… Чур-чур меня!.. Вот проклятая сторонка! Ведьма на ведьме…
Наш герой пустился бежать и только тогда опомнился, когда наткнулся на какого-то человека.
– Тю! Вот оглашенный! – осадил его чей-то голос. – Или ты взбесился? Что бежишь на людей?
– Да я… это я тово… от ведьмы…
– От какой ведьмы?
– Да тут ведьма на ведьме…
Послышался хохот мужских и женских голосов: герой как раз попал на «улицу».
– Да это Харько, хлопцы.
– Это Макитра пьяненький.
– Откуда вы, дядьку?
– Да от проклятых ведьм!
Тут только наш герой стал приходить в себя. Он видел себя в безопасности от «відьом», и к нему не только вернулась обычная храбрость, но даже в некотором роде геройство.
– У, да и ведьмы-ж у нас тут, хлопцы! Вот прорва! – начал он хвастаться. – Как напали на меня, так насилу отбился – сущая татарва!
– Да где ты их видел, дядьку?
– Гу! Где видел! Там их видимо-невидимо… И уже я бился-бился с ними, аж кости болят!
Все слушали пьяного героя с величайшим интересом, потому что все верили рассказам о ведьмах и их превращениях.
В это время за Ворсклой в далекой степи что-то вспыхнуло на горизонте. Это уж не была зарница, – видно было, как что-то огненною змейкою взвивалось к небу. Потом такой же огонек, только уже яснее, показался ближе и словно живой перебирался все выше и выше… Все с испугом повернули головы в ту сторону…
– Ох лишечко! Да это татары!
– Мати Божия! Татары идут.
– Татары, татары… Это «варта» знак дает…
– Господи! Покрова! Что-ж с нами будет!
– Бежим, дивчатоньки, домой!
– Надо в звоны звонить – людей будить!
С криками и отчаянными воплями «улица» рассыпалась…
Через несколько минут набатный звон стонал над всею Переволочною и глухо разносился по Днепру, за Днепром и по сонной степи…
Огни, вспыхнувшие в разных местах степи за Ворсклою и за Днепром, действительно означали, что на Украину шли татары.
Соседство таких хищников, как крымцы и ногаи, которые, почти каждое лето делали набеги на Украину, заставило украинцев изобрести очень своеобразный способ ограждения своих границ от беспокойных соседей. По всем границам Украины и так называемых «запорожских вольностей», по границам, которые тянулись на сотни и тысячи верст, и по разным возвышенным местам своих степей, большею частью на «могилах», на курганах, они ставили известного рода «фигуры», нечто вроде сухопутных маяков, около которых всегда находилась казацкая «варта» – сторожа, заведывавшие этими оригинальными телеграфами или вернее – «пироскопами».
Едва только какая-либо «варта» или просто какой-либо казак, бродивший в степи или ловивший где-либо в низовьях Днепра и других рек рыбу или зверя, – едва кто-либо узнавал каким-нибудь случаем, что татары вышли из Крыма, чтобы тайно нагрянуть на Украину, как тотчас же спешил к ближайшей «варте» и сообщал, что татары идут. «Варта» немедленно приводила в действие свой «пироскоп», который состоял из высокой фигуры или деревянной указки, торчавшей к небу и обвитой соломою или сухою травою, – солому зажигали, пламя и дым взвивались над «вартою» и тем давали знать ближайшей «варте», что идут татары. Вспыхивала вторая фигура, за ней третья, четвертая, десятая – и таким образом в несколько часов всю Украину облетела весть о нашествии хищников.
Когда за Ворсклой и за Днепром вспыхнули огни в описываемую нами ночь, вся Украина проснулась и встала как один человек.
Татары выбрали на этот раз удобную минуту для нападения. Когда Кафа была взята казаками и предана огню, весть об этом быстро облетала весь Крым. Казаки в море – значит, Украина открыта для набега, ее некому защищать. Надо отмстить Украине за Кафу – и татары ринулись на север несколькими «загонами». Переволочане под тревожный гул набатного звона торопливо собирались на площади, на которой стояла церковь, – то было место для общественных, «громадських» сходок.
Скоро площадь вся была запружена народом, а набат все не умолкал, что делалось с тою целью, чтобы оповестить об опасности и тех земляков, которые в это время находились не дома, не в Переволочне, а где-нибудь в степи, на поле, на охоте или на рыбных ловлях. Во мраке ночи и набатный звон, и народный гул, и общий тревожный говор, и детский плач, завыванье недоумевающих собак, рев испуганной скотины – все это казалось еще страшнее, чем могло бы быть при свете солнца. Где-то голосила и причитала молодица о том, что муж ее поехал «у далеку дорогу», и теперь его поймают татары.
– Панове громадо! – возвысил голос один старик, опираясь на палку. – Слышите, татары идут.
– Да, идут проклятые! Видим, что идут, – отозвались некоторые из громады.
– Что-ж мы будем делать, панове? – продолжал старик. – Козаки теперь в море, войска нет у нас, некому нас боронить.
– А мы на что? – возвышали голос некоторые из парубков. – Мы им дадим чесу!
– У нас есть и кони, и сабли, и мушкеты.
– Так-то так, детки, – отвечал старик, – да мало вас, а их целая орда.
– Нет, нам с татарами биться не в-мочь, – подавали свой голос другие громадяне.
– Нам надо прятаться и добро прятать, и самим бежать.
– А куда убежишь ? А господарство? А скотинка?
– А наши хаты, а наш хлеб? Они все попалят.
– Что ж нам делать? Придется, верно, помирать.
Поднялся невообразимый говор. Один говорил одно, другой другое. Женские голоса и плач становились все громче и отчаяннее, безутешнее. Дети, глядя на матерей, плакали еще сильнее.
– Да, может, они не на нас идут, а на тот бок, – отзывались некоторые утешители.
Но это утешение казалось слишком слабым.
– И на тот бок пойдут, и на нас придут, – возражали другие.
– У них не один загон.
– Они идут, может, на три дороги, а, может, и на четыре.
Тогда в середину протискался Харько Макитра. Хотя хмель его еще не совсем покинул, однако, он смотрел трезво и смело.
– А постойте, панове громадо, что я скажу, – возвысил он голос, откашлявшись.
– Говори, пане Хорьку, послушаем.
– Вот что, панове, – начал Харько, крякнув словно из пустого бочонка, – нам биться с татарами не рука – мало нас.
– Да мало ж, мало…
– Хорько дело говорит…
– А все-ж таки, панове, нам прятатися не след, – продолжал оратор.
– Не след, не след, это правда! – подтверждали громадяне.
Хорько еще крякнул, посмотрел кругом и опустил голову, как бы что-то очень хитрое и очень сложное соображал своею мудрою головой.
– Так вот что, панове, – продолжал он, – мы им, поганцам, в очи плюнем.
Он остановился, видимо рассчитывая на пущий эффект своей речи.
– А знаете, панове, чем плюнем? – спросил они неожиданно.
– А чем же? Не знаем, – отозвались громадяне.
– Пожаром! – отрезал Харько. – Огнем плюнем в поганые очи!
– Как пожаром? Каким огнем?
– Степным… Мы теперь запалим за Ворсклою степь со всех концов, так огонь и пойдет навстречу татарам… Мы такого полымя напустим, что аж небо потрескается, как горшок.
– Так-так! Вот так Харько! Вот так мудрая голова! – раздались оживленные голоса.
Старик, до этого времени молчавший и грустно опиравшийся на палку, теперь поднял голову. Старые глаза его заискрились.
– Спасибо, сынку, что напомнил мне про молодые лета мои, – сказал он, вскидывая на Харька радостными глзами, – а я, было, старая собака, и забыл про это… Мы и сами когда-то так отбивали татар от Украины; запалим бывало степь, да так и выкурим всю татарву.
Площадь оживилась. Решено было утром же привесть в исполнение план Харька Макитры, который стал всеобщим героем.
Едва лишь начало светать, как уже вся Переволочна от мала до велика высыпала за Ворсклу. И старые, и молодые, женщины и дети, здоровые и даже недужные – все это тащило по охапке соломы, сена, пакли, труту и всякого горючего материала. В голове шествия гордо выступал Харько с подбитым глазом – это его уже успела угостить рогачом свирепая женушка за ночные похождения.
Отойдя на значительное расстояние от Ворсклы, переволочане растянулись ниткою поперек степи на несколько верст, чтоб на всем этом протяжении разом, по сигналу с переволочанской колокольни, зажечь степь.
Принесенные охапки сена и соломы были положены на траву по всей линии. Началось вырубанье огня. То там, то здесь чикнет огниво об кремень – чиканье пошло по всей степи. Задымились кусты трута в сотнях рук. С переволочанской колокольни донесся один удар колокола, потом другой, третий.
– Скидайте шапки, панове! Молитесь Богу! – скомандовал Харько.
Все сняли шапки и перекрестились. Крестились и бабы, и дети.
– Зажигай разом! Вот так! Господи, благослови!
Лежавшая перед Харьком охапка сухого сена вспыхнула, разгорелась в пламя. Вспыхнула вся линия. Ветерок погнал пламя на полдень. Закорчилась высокая, высохшая от жаров, степная трава, ковыль, «тирса» – вспыхнула и она… Пламя, как живое, поползло все дальше и дальше, и через несколько минут вся степь представляла огненное море, которое колыхалось ветром и неудержимо катило свои огненные волны к югу…
Татары шли на Украину тремя загонами. Выйдя из Крыма целою ордою под предводительством брата крымского хана, «калги-салтана», татары в Черной Долине разделились на три партии, – две из них, переправившись через Днепр у Кызыкермена, двинулись Черным шляхом на правобережную Украину, а одна – мимо Молочных Вод, через Конскую, Волчью, через Самару и Орел – на левобережную.
Перейдя Самару, первый загон расположился на отдых – на хороший покорм для коней и верблюдов, чтоб потом с свежими силами саранчою налететь на беззащитный край.
Беспорядочное, но страшное зрелище представляла раскинувшаяся по степи многотысячная орда. На несколько верст разбрелись табуны коней и верблюдов, щипля роскошную, никем не тронутую и не помятую зеленую траву, которая по течению Самары, вследствие близости воды, была особенно роскошна. Гул и гам над степью стоял адский: рев верблюдов, ржание лошадей, лай собак, крики и перебранка чередовых пастухов, говор нескольких тысяч народа, пение, дикое завывание рогов, дикая музыка разгулявшихся правоверных – все это стоном стонало в воздухе и оглашало степь на много верст в окружности.
Вечерело. Разводились костры, дым от которых северным ветерком гнало за Самару. Белелись и пестрели шатры, раскинутые там, где имели свои ставки разные начальные люди и зажиточные.
Вдруг со стороны степи послышались необычайные крики, ржание лошадей и рев верблюдов. В этом новом шуме и крике слышалось что-то тревожное, ясно, что там произошло какое-то неожиданное смятение. Но отчего? Как? Не казаки же нападают – казаки далеко, в море.
Смятение и крики усиливались. Испуганные чем-то лошади и верблюды неслись прямо на костры, на народ, на шатры. Что бы это было? Каждый вскакивал с места и не знал, что ему делать, за что ухватиться, куда и зачем бежать. Взбесившиеся лошади топтали и гасили своими ногами костры, ржали и бились, опрокидывали шатры, людей, бросались в Самару. За ними бежали пастухи, отчаянно крича что-то непонятное.
Но тут случилось нечто еще более непонятное и более страшное. За лошадьми и верблюдами неслись целые стада сайгаков, ревущие туры, точно бешеные или кем-либо гонимые, дикие кабаны, лисицы, волки, зайцы. Это было что-то непостижимое, наводящее ужас. Все это неслось на татарский стан, все опрокидывало в своем неудержимом стремлении, бросалось в Самару, ревело, стонало. Казалось, вся степь всколыхалась, или небо обрушилось на землю, или ад раскрыл свои страшные врата и выслал на землю все свои разрушительные силы. Да – это ад. Вон и пламя, – кровавое зарево охватило половину горизонта, всю северную окраину неба. Теперь только кричали обезумевшие от неожиданности и страха татары, что это такое. Это горела степь. Огненное, безбрежное море шло прямо на них.
– Алла! Алла! Алла!.. Аллах-керим! Аллах-керим!
Надо было спасаться, уходить от волн этого огненного моря.
Примечания
По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. Сагайдачный: повесть из времён вольного казачества. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 137 – 145.