10. Казаки отправляются на море
Даниил Мордовцев
После объявления Сагайдачным, вслед за последним его избранием в кошевые атаманы, морского похода, прошло более недели в приготовлениях. Приготовления эти были не особенно сложные: приводились в окончательный порядок чайки, конопатились поплотнее, смолились и уснащались канатами, причалками, якорями – из железа и просто из булыжника с положенными накрест деревянными лапами; изготовлялись запасные веревки, весла и «правила»; чинилась и штопалась рваная одежда – «штаны», «сорочки», «шапки», «кожухи», «чоботы» и пояса – «череса» для татарских и турецких «будущих» золотых; пеклись хлебы, резались на сухари и сушились по горнам и просто на пологах и конских попонах; запасались в дорогу и предметы роскоши – «цибуля», чеснок. соль, тютюн, сушеная тарань и лещ, наливались бочонки, «баклаги» и «барила» доброю водкою – «горілкою», «оковитою». Войсковой грамотей, «письменник» Олексий Попович, отчаянный «пройдисвіт» из киевских бурсаков, захватил в дорогу и «святе письмо».
Необыкновенно трогательно было по своей простоте и детской наивности выступление в поход и собственно напутственное молебствие, которое, за неимением в Сечи попа и церкви, как-то особенно по-казацки отмахал Олексий Попович. Некоторым казакам захотелось помолиться перед выступлением в грозную, далекую, неведомую дорогу; а как молиться – они не знали… «Бог його зна, що воно таке там поп чита, коли у дорогу напутствує», говорили иные из них, видевшие иногда в Киеве напутственные молебны: «про якогось-то там Пилипа мурина, та про царицю якусь Кандакію – а до чого ся цариця – Бог його знає…»
И вот, когда все «курені», все войско запорожское высыпало на берег к «чайкам», и когда гребцы заняли уже свои места, а все остальное «товариство» толпилось то вокруг своих хоругвей, «корогов», то у чаек, внимание всех было привлечено появлением на гетманской чайке Олексия Поповича с книгою в руках. Он был без шапки. Всегда дерзкая, забубенная, постоянно поднятая кверху голова его теперь была смиренно наклонена над книгою. Полуденный теплый ветерок играл его черным чубом и хоругвями, которые тихо поскрипывали… Берег на целую версту был усыпан казаками, как огород цветами.
Олексий Попович, подняв глаза на атаманскую хоругвь, перекрестился. Как бы по волшебному мановению все войско сняло шапки.
– Олексій Попович святе письмо читає! – прошло по рядам. – Слухайте, братцы!
«Ангел же Господень рече к Филиппу, глаголя: возстани, иди на полудне, на путь сходящий от Иерусалима в Газу – и той бе пуст…»
Громко раздавалось по воде и по всему берегу внятное, внушительное чтение Олексия Поповича. Казаки слушали его напряженно, едва дыша… Они слушали сердцем и детскою, верующею мыслью, слушали не Олексия Поповича, этого подчас пьяного «гульвісу», этого задорного «розбишаку» и отчаянного «пройдисвіта», не дававшего, где это было можно (только не в Сечи) спуску ни «дівчатам», ни «молодицям», а слушали они своим чистым сердцем «святе письмо». Лица казаков были серьезны, внимательны, тем более серьезны, чем менее понимали они читаемое, это таинственное «святе письмо», которого они сами не умели читать. Их чубами на наклоненных задумчивых головах играл полуденный ветерок.
Голос чтеца крепчал все более и более – он сам увлекался, выкрикивая церковные слова с украинским акцентом, превращая ять в и, а и в еры, в ы, что особенно было по душе слушателям. Эти непонятные для них слова – этот «мурин», этот «евнух» и какая-то «царица» – все это входило в душу слушателей таким же непонятным, таинственным, но тем более умиляющим сердце. Кто-то куда-то едет на колеснице, читает пророка Исаию… А тут и «дух», и «Пилип», и «рече»… И они, казаки, куда-то едут – далеко, далеко… И под голос чтеца, под звуки этого «святого письма», каждому вспоминается либо родная хата с вербою, либо «старенька мати», вся поглощенная горем разлуки, либо «дівчина коло криниці», прощающаяся с казаком, а слезы текут по побледневшим щекам, да в криницу кап-кап-кап…
– Смотрите, смотрите! – раздались вдруг голоса.
– Козаки бугая ведут!
– Да то не бугай же! Разве тебе повылазило?
– Да бугай же и есть, чортов сын!
– Не бугай, Иродова цуцыня! То сам тур! Разве не видишь – бородою трясет?
– Да тур же, братцы, тур и есть, вот внезапия, так внезапия!
Действительно, глазам молящихся казаков представилась невиданная «внезапия». На том берегу Днепра, как раз против берега, усыпанного казаками, какие-то два – не то казаки, не то просто «хлопцы» – вели на веревке живого тура, который упирался и сердито мотал головой. Разве же это не чудо, не внезапия! Живого чорта за рога тащут! Да разве же это видано! Два хлопчика живого тура ведут, а он ломается, как свинья на веревке… Это какие-нибудь чары…
Хлопцы, ведущие тура, машут шапками, зовут…
– Да это может татары, чортовы сыны, глаза отводять…
– Какие татары! В наших штанах…
– Да глаза ж отводят – характерники, может…
– Мы им отведем…
Некоторые из казаков бросились в стоявшую у берега большую рыбацкую лодку, схватили весла и, лавируя между «чайками», птицей понеслись к тому берегу, где проявилась эта «внезапия». Скоро лодка пристала, казаки выскочили из нее, подбежали к чуду… Разводят руками, дивуются… Те, что привели чудо на аркане, снимают шапки, здороваются с казаками…
Видят казаки с этого берега еще большее диво: тур начинает плясать и брыкаться… Слышно, как там казаки, глядя на пляшущего тура, смеются – за животы берутся…
– Что оно такое, сто копанок чертей! – не вытерпел Хвилон Небаба.
– Да то ученый тур! Может, москали, как медведя, научили его танцевать…
–Эге! Научишь бабу козаком быть!
Скоро увидели, что все – и приехавшие в лодке казаки, и приведшие тура, и сам тур – сошли к Днепру и сели в лодку… Видно, как тур стоит в лодке и бородою трясет…
– Вот чортова проява! И не диво-ж!
– А рога какие, братцы! Вот рога!
– Ореракие! А хвостище!
– А борода точно у козла. Цапиная борода…
– Где козлу до такой! Точно у доброго москаля…
Между тем лодка пристала к этому берегу, и из нее вместе с казаками и двумя неизвестными молодцами вышел сам тур, крутя головою и потрясая бородою… Его так и обсыпали кругом запорожцы…
Но в этот момент из него выскочил… казак, запорожец.
– Пугу! Пугу! – запугал он пугачем.
– Казак с лугу!
– Ай, да это ж Карпо!
– Да Карпо-ж Колокузни, чортов сын! Вот выдумал!
Из тура выскочил и другой молодец, знакомый наш Грицько, что возил патера Загайлу в таратайке… Тур, то есть его шкура, никем не поддерживаемая, повалилась на землю.
– Карпо! Карпуха, братику! Здоров був, братику! – начались приветствия со всех сторон и расспросы.
– Откуда? Как? Как Бог принес? Сам убил этого чертяку? Что паны ляхи? Что ксендзы?
– Ксендзы на хлопцах ездят…
– Как на хлопцах?
– Да вот я и коней панских привел… Они возили на себе Загайлу… Это Грицько, это Юхим, это «друкарь», Хведор Безродный – козаками будут…
В этот момент на валу прогремела вестовая пушка, и белый дымок ее понесло туда, к Украине… Другой белый дымок взвился с другой стороны вала, и снова грянул выстрел… И этот дымок понесло к Украине, пока не развеяло его в голубом воздухе… И третий дымок, третий выстрел…
Почти каждый из казаков глянул на хоругви и перекрестился. Лица стали серьезнее.
Как пчелы в свои ульи, сыпнули казаки каждый к своему куренному значку, к своей «чайке», где молодые гребцы-казаки, «молодики», пробовали ловкость и удобство своих весел.
– А как же хлопцы? – спросили Карпа другие казаки, указывая на его молодых товарищей, которые стояли как бы растерянные, пораженные никогда невиданным прежде зрелищем отправления запорожского войска в поход.
– Хлопцы со мною, – отвечал Карпо.
– Да у них нет ничего.
– Добудут в море да за-морем – еще какие жупаны добудут!
– А этого чорта – тура?
– И он с нами поедет – в нашей чайке… Берите его, хлопцы, да гайда, до челна!
Днепр запенился от нескольких сот весел, которыми гребцы бороздили его голубую поверхность. Выступало в поход более полусотни чаек, из которых на каждой было по пятидесяти и по шестидесяти казаков вместе с гребцами. Крик и говор стоял невообразимый: гребцы сталкивались веслами, перебранивались, слышались окрики рулевых… Казаки размещались по местам, закуривали трубки… С берега махали шапками те из казаков, которые оставались стеречь Сечь, пасти войсковые табуны, ловить и сушить на зиму рыбу…
– Берегите, братики, моего Лысуна!
– Стригунца, братцы, моего доглядайте!
Это последние заботы казаков, выступающих в море, последние их, как бы предсмертные, наказы – беречь их любимых боевых коней… А еще кто-то воротится?..
Скоро и «Січ-мати» исчезла из виду. Передовые чайки были уже далеко, точно будто они особенно торопились в далекую, неведомую дорогу. Вся флотилия скользила по воде тихо, бесшумно. Не слышно было ни криков, ни обычных веселых песен. Предстояло дело не шуточное: надо было так осторожно пробраться в море, чтоб «поганые» и не опомнились, как казаки упадут на них «мокрым рядном»…
Примечания
По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. Сагайдачный: повесть из времён вольного казачества. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 78 – 82.