8. По дороге на Сечь
Даниил Мордовцев
Уверившись, что «схизматики» потонули, чем сами себя достойно наказали, и бросивши безжизненное тело Хведора Безродного «на потравку зверю и птице», отряд городовых казаков, предводительствуемый легковерными панками, отправился в другую сторону разыскивать беглых хлопов, а главное, чтобы поймать панских коней, за которых так досталось благородным спинам дворовой шляхты.
Когда отряд скрылся из вида, камыш в одном месте зашевелился, и из воды показался сначала красный, весь намокший верх казацкой шапки, а затем и усатое лицо запорожца. Сечевик, оглядевшись кругом и не видя своих преследователей, характерно свистнул, выражая этим свистом и удивление, и презрение.
– Фю-фю-фю! Удрали, крутивусы!..
Увидав на берегу бедного «друкаря», он быстро выполз из воды, таща за собою мокрую, тяжелую переметную суму и длинное ратище копья.
– Хлопцы! Хлопцы! Будет вам воду пить! – окликнул он товарищей.
В разных местах показались из воды головы – лица бледные, посиневшие.
Запорожец бросился к «друкарю» и начал его сильно трясти, приподняв с земли.
– Захлебнулся хлопец – да может очнется…
И Грицько и Юхим вышли из воды. Они дрожали всем телом.
– Утонул? – спрашивали они с боязнью. – Как он сюда попал?
– Полно распытывать! Берите за ноги – потрясем его!
«Друкаря» начали трясти. Мало-по-малу посиневшее лицо начало принимать более живой цвет.
– Трясите, хорошенько трясите! Он немножко теплый.
Вскоре у утопленника хлынула вода ртом и носом…
– Будет! Оживает.
Его положили на траву. Несчастный открыл глаза…
– Холодно! – было его первым словом.
– Добре! Зараз будет тепло.
Запорожец метнулся к суме, достал оттуда баклажок с водкой и серебряный корячок.
– Оковитонько! Матушка родная! Вызволяй!
Он наполнил корячок и поднес его «друкарю», став на колени.
– Посадите его, хлопцы, поднимите!
«Друкаря» приподняли. Зубы его стучали как в лихорадке. Запорожец приставил корячок к его посиневшим губам.
– Пей, хлопче, пей разом до дна.
«Друкарь» с трудом выпил, закашлялся. Лицо его стало оживать, краска заиграла на щеках.
– Добре, друкарю, зараз встанешь! – успокаивал его запорожец.
Он налил себе и опрокинул под мокрые усы. Налил товарищам, и те опрокинули.
– Добре!.. Выпьем, братцы, по другой! Вонзимо копие в душу!
«Вонзили» еще по разу – и все ожили. Друкарь сидел на траве и глядел кругом посоловевшими глазами: он, повидимому, не помнил ничего, что с ним было.
– Как это ты, друкарю, вылез из воды? – спросил запорожец.
– Не знаю, – отвечал тот, качая головой.
– Должно быть, воды перепил, – заметил Грицько, – и я, матери ей лихо, много пил и чуть не лопнул… Еще спасибо, что тарани шибко наелся, так и в воде пить хотелось.
– А меня чортов рак за ухо ущипнул, я чуть не крикнул, – пояснил Юхим.
Запорожец по привычке полез было в карман, вытащил оттуда кисет и трубку, чтоб после долгого сиденья под водою и после двух чарок водки затянуться, да увидав, что и с кисета вода течет, и в трубке вода, и трут мокрый, и сам он весь мокрый, как мышь, – так и ухватил себя за чуб.
– А, стонадцать коп чертей с горохом! О, чтоб вас чортовых крутивусов черти редькою по пятницам били! Чтоб ваши матери ежей родили против шерсти! Чтоб вам подавиться дохлою мерзлою собакою, чтоб она у вас в поганом брюхе и таяла, и лаяла!
Выругавшись вдоволь и облегчив этим хоть немножко казацкую душу, он тотчас же сорвал несколько широких листов лопуха, разложил их на солнце, высыпал на них подмоченный тютюн, вздел на сухой сук орешника кусок мокрого трута, потом повесил на кусты мокрую же шапку, снял сапоги, штаны, сорочку – все это развесил на солнце и остался в таком виде, в каком поп «отец Данило» вынул его когда-то из купели.
– Раздевайтесь, хлопцы! – скомандовал он. – Теперь и так тепло.
Товарищи последовали его примеру. Друкарь после водки смотрел совсем молодцом.
Из переметной сумы вынули намокший хлеб, вяленую, тоже намокшую рыбу, и стали все это сушить на солнце, которое не ленилось исполнять возложенные на него казаками обязанности: оно пекло так, как только оно в состоянии печь в степях южной России.
Молодые беглецы, допекаемые жаром и чтобы сократить время стали купаться в той самой речке, в которой они недавно прятались от погони. Теперь, наученные недавним опытом, они выдумали очень полезную для их целей игру, которую и назвали «очеретянкою». Игра состояла в том, что, вырезав себе опять такие камышинки, с помощью которых им удалось спастись от преследователей, они по жребию прятались в воде: тот, кому выпадал жеребий «ховаться», брал камышинку в рот и нырял с нею в воду, а товарищи должны были следить за ним на поверхности реки и замечать, где покажется из-под воды кончик камышинки.
Солнце между тем делало свое дело. Развешенное платье беглецов было им достаточно высушено, тютюн подсох также порядочно, труту возвратилась его воспламенительная способность, и запорожец, одевшись молодцом, распустив свои широкие как запорожская воля шаровары и, закурив «люльку», казался совсем счастливым.
– Ну, хлопцы, теперь в дорогу, в ходку! – сказал он, поглядывая на солнце. – Солнышко еще высоко, до вечера немало степи пройдем, а вечером отпочинем час другой, да вновь в ходку на всю ночь.
Отойдя от места стоянки небольшое пространство, запорожец взошел на ближайший курган, осмотрел степь своими зоркими, привычными глазами на несколько верст кругом, и убедившись, что степь свободна от польских разведчиков, велел рушать дальше.
Степь становилась все пустыннее и казалась необозримее и диче. Они перерезали знаменитый Черный шлях, которым не решались идти из опасения встретиться с польскими гонцами, часто ездившими в Крым, либо с купеческими караванами, конвоируемыми вооруженною стражею. Наши беглецы шли по правую сторону Черного шляха, местами, повидимому, очень хорошо знакомыми запорожцу.
– Вот кабы кони у нас не бежали, то-то-б хорошо было! – сожалел Грицько, таща на себе суму с баклагой.
– Эге! Коли-б кони, то и Фома с Еремою умели-б ездить! – процедил запорожец, сося трубочку.
– А что, поймали их ляхи? – интересовался Юхим.
– Эге! Ловила баба воду решетом, – пояснил запорожец. – Я им такого терну дал, что они поди и теперь летают по степи, коли не дали дуба.
Под вечер беглецы остановились в небольшой балке, недалеко от Черного шляха, где, как это известно было запорожцу, можно было найти «криницю» с холодною ключевою водою. Молодцы подкрепились пищею, напились холодной воды и легли спать в этой самой балке, в густой траве, где их не легко было найти.
Встали они с восходом месяца и снова продолжали путь. Ночь была необыкновенно хороша. Полный месяц, поднявшись высоко, казалось, стоял очарованный чудною картиною ночи. Он казался почти белым, какого-то серебристо-молочного цвета, и этим серебром обливал бесконечную степь, которая представлялась чем-то волшебным, полным таинственных чар и видений. Грицьку так и чудилось, что вот-вот он увидит, как, обдаваемая серебром из этого большого серебряного окна в небе, баба Вивдя, всему Острогу знаемая ведьма, в одной сорочке, «розхристана», с распущенною косою, пролетит на метле над этою волшебною степью, а за нею на «ослоне» промчится «коваль» Шкандибенко, которого она околдовала чарами…
Глянув на месяц, он, казалось, в самом деле, видел, как там «брат брата вилами коле», и ему хотелось закричать на всю таинственную степь: «не коли, чоловіче, – гріх!..» То ему казалось, что вот-вот в это окно на небе кто-то выглянет на землю, на эту тихую, посеребреную белыми лучами степь, и закричит: «куди ви, хлопці, йдете?..» То казалось, что воно закричит сзади, где-нибудь за спиною, и Грицько оглядывался назад, и там, казалось, все еще более таинственным и безмолвным… Чудилось, будто трава шепчется между собою, и «тирса» лепечет детскими голосами: «не топчіть мене, хлопці, бо мене ще ніхто не топтав…»
Кое-где сюрчали ночные полевые сверчки, как бы кого-то предостерегая: – «го-го-го-го! Вон кто-то идет степью – берегитесь, не показывайтесь…» В шелесте травы под ногами слышалось что-то таинственное: не-то русалка косу чешет на месяце и тихо смеется, не-то под землею кто-то тихо плачет… Именно, это самое безмолвие ночи и степи и наполняло окрестность таинственными звуками и видениями: вместе с лучами от месяца, казалось, сыпалось на степь что-то живое, движущееся, но неуловимое, и тем более шевелившее корнями волос на голове…
«Ги-ги-ги-ги!» закричало вдруг в степи что-то страшное, и Грицько так и присел со страха и неожиданности.
– Ох лишечко! Что это такое?
– Господи! Покрова пресвятая! Покрой нас!
«Ги-ги-ги-ги!» – повторилось ржание; и темная масса, описав полукруг по степи, остановилась перед изумленными путниками.
– Косю – косю – тпруськи – иди сюда, дурный! – ласково заговорил запорожец, идя к темной массе.
– Да это конь, хлопцы! Вот испугал! – опомнились молодые беглецы.
Это действительно был конь, один из тех коней князя Острожского, на котором ехали беглецы днем. Благородное животное стояло, освещенное луною, навострив уши…
– Косю – косю – дурный! – соблазнял его запорожец, подходя все ближе и ближе.
Но конь фыркнул, повернулся, взмахнул задними копытами и как стрела полетел степью… Не на такого дескать наскочили…
– И не чортова-ж конина! – проворчал запорожец. – Стонадцать коп! Вот ушкварил!
Когда солнце несколько поднялось над горизонтом, решено было сделать роздых.
– Вот теперь будет козацькая ночь, – пояснил запорожец.
Пройдя всю ночь, беглецы, действительно, нуждались в отдыхе, и этот отдых им выгоднее было дозволять себе днем, чем ночью: ночью они безопаснее могли продолжать свой путь, да ночью же не так и жарко, как под полуденным раскаленным солнцем.
На этот раз они расположились в верховьях небольшой речки, впадающей в Буг, где можно было найти и тень, и воду, и проспали безмятежно почти до полудня. Только пробуждение их, как и накануне, было трагическое.
Раньше всех проснулся «друкарь». В момент пробуждения слух его поражен был каким-то глухим, сиплым, но могучим ревом, напоминавшим рев разъяренного «бугая». Боясь какой-либо опасной случайности, Безродный поспешил разбудить своих товарищей.
– Ты что, друкарю? – спросил, торопливо вскакивая, запорожец, – уж не ляхи ли, либо татары?
– Нет, дядьку, а что-то ревет.
Рев повторился и совсем близко: животное без сомнения шло сюда.
– Это тур, – сказал запорожец, тревожно оглядываясь, – надо спрятаться, этот чорт хуже ляха и татарина.
Действительно, зверь не замедлил показаться. Это было страшное чудовище, хотя оно и напоминало собою обыкновенного украинского вола или «бугая». Громадная голова с широчайшим лбом, на котором петушился в обе стороны огромный чуб встрепанный, с вцепившимися в него колючками репейника и терновника; овально изогнутые рога – рожища такой величины и толщины, что в них, действительно, по сказанию былин богатырского цикла, могло войти по «чаре зелена вина в полтора ведра»; широчайшая, истинно турья, шире, чем воловья, шея на спине сходилась с надлопаточным горбом, а книзу, морщась широкими, жирными складками, оканчивалась лохматой бородой.
Все это было необыкновенно страшных размеров, а дикие глаза изобличали такую же дикую, беспредметную свирепость, – свирепость ко всему, на что они ни смотрели – на человека, на дерево и на все живое: все это ему хотелось посадить на рога и затоптать толстыми, обрубковатыми ногами с двукопытными «ратицями». Хвост чудовища кончался длинным пуком волос, который украсил бы собою лучший султанский бунчук. Ясно было, что чудовище шло к водопою – шло, понурив голову, и страшно ревело. К счастью, недалеко от этого места, над самою «криницею», рос старый ветвистый дуб. Запорожец сразу оценил все выгоды своей позиции и моментально решил, как ему действовать в виду страшного врага. Он сам был своего рода «буйтур», хотя немногим умнее рогатого тура.
Чудовище, увидав людей, остановилось в изумлении и перестало реветь. Потом оно начало рыть ногами землю, бить хвостом по бокам и, понурив голову, снова заревело, но еще более угрожающим ревом.
– Хлопцы! – быстро скомандовал запорожец. – Зараз лезьте на дуб, скорей, скорей!
Молодцы не ждали повторений. Как кошки, они подрались на дерево, цепляясь за кору и сучья, и расположились на высших ветвях дуба. Запорожец же, с длинным копьем-«ратищем» наперевес, остановился у самого дуба и смело ждал врага. Чудовище продолжало реветь и шло медленно, угрожающе потрясая громадною рогатою головою и бородою.
Запорожец, сняв шапку с красным верхом, замахал ею как бы в знак приветствия рогатому гостю. Высокий рогатый гость, увидав красное, окончательно освирепел и бросился на дерзкого казака, хрустя по земле огромными копытами… Вот-вот он посадит на рога несчастного…
Но запорожец ловко увернулся и стал за дубом. Чудовище ринулось прямо и стукнулось лбом о дерево, в полной бычачьей уверенности, что толстый кряжевик-дуб повалится как гибкий тростник. Но дуб не валился, а несообразительное животное продолжало переть лбом в несокрушимый кряж. Тогда хитрый хохол, запорожец, высунувшись из-за дуба, своими лукавыми глазами и красною верхушкою шапки еще более обозлил свирепое животное и в один миг всадил копье под левую лопатку зверя, в то самое место, где природа поместила сердце как у человека, так и у животного. Почувствовав боль, тур заревел так неистово, что Грицько чуть не свалился с дуба, а друкарь стал испуганно креститься и читать «Богородицу».
Стоя за дубом, запорожец продолжал глубже всаживать свое «ратище» в сердце чудовища, которое не выдержало и с ревом и хрипением опустилось на колени. Кровь из раны лилась фонтаном, окрашивая темным пурпуром коренья дуба и соседнюю зелень и землю. Животное силилось приподняться и снова било рогами дуб, не догадываясь, что, сделай оно шаг вправо или влево вокруг дуба, – тело запорожца трепетало бы на рогах или извивалось, как червяк, под копытами.
Запорожец, всадив копье еще глубже, как кошка выскочил из-за дуба с длинным ножом в руке и, размахнувшись во все плечо, вонзил блестящее железо в темя животного иди вернее – в затылок в то самое место, где кончается череп, голова, и начинается позвоночный столб… Железо вонзилось по самую рукоятку… У тура подкосились ноги, и он запененною мордою ткнулся в корень дуба, падая всею массою своего громадного тела…
Вот же тебе, туре! – запыхавшись, проговорил победитель. – Кланяйся ниже-низенько, кланяйся козаку в ноги!
Умирающее животное хрипело, судорожно вздрагивая.
– Хлопцы, будет вам воробьями на дубе сидеть, – обратился запорожец к своим товарищам.
Те слезли с дуба и с изумлением и страхом смотрели на бездыханное уже чудовище.
– Фю-фю-фю! – засвистел Грицько: – вот так бугай!
– Да еще и с бородою, точно козел! – удивлялся Юхим.
Запорожец по преимуществу любовался рогами и хвостом убитого им животного. Он гладил рукою, восхищался их гладкостью, измерял их длину четвертями.
– Да и пороховницы ж добрые выйдут! – невольно восклицал он. – Вот пороховницы, стонадцать коп!
Роскошный густой хвост тура вызывал в нем другие казацкие мечтания.
– А из хвоста – бунчук на все войско запорожское! Такого бунчука и у самого султана нет…
Победа над туром являлась торжеством и в другом отношении – в экономическом, как теперь сказали бы. Провизия у беглецов была на исходе: рыба вышла, огурцы вышли, хлеба – самая малость. А турьего мяса хватит на всю дорогу, особенно если его порезать на куски да повялить, закоптить хорошенько на костре. На этом запорожец и порешил, сообщив о своем решении товарищам.
Все четыре молодца поделали из своих широких поясов лямки, прикрутили их к рогам тура, впряглись в них и потащили чудовище вниз, в лесную чащу, чтобы там его ободрать, расчленить и приготовить впрок.
– А что, хлопче, – лукаво обратился к Грицьку запорожец: – кто тяжеле, этот тур или Загайло?
– Эге, дядьку! – насупился Грицько. – Тот в таратайке, Загайло, в таратайке легко…
– А вы б его без таратайки, как тура…
И запорожец многознаменательно подмигнул.
Примечания
По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. Сагайдачный: повесть из времён вольного казачества. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года], с. 60 – 69.