Город

Владимир Пасько

В город Шеремет возвращался по той же дороге, но уже с другим настроением. Такое случается, когда встретишь человека, с которым давно утратил связь, хотя когда-то были достаточно добрыми знакомыми. И вот в первые минуты оба сначала стесняются, потому что не знают, о чем говорить – слишком много лет сплыло и они слишком изменились. Однако при общей доброй воле ледок отчуждения быстро тает и возобновленные отношения кажутся даже теплее, чем когда-то. Так у него было в свое время с Дорошем и Савенком, когда они свиделись впервые за тридцать лет. Так теперь произошло и с его малой Родиной: душа переполнена какой-то глубинной благодарностью и легкой ностальгической печалью за тем, что никогда уже не вернется. За тем Володей Шереметом, который беззаботно носился босиком по заросшему спорышем двору с соседской детворой. Никого из них он здесь не встретил – давно разлетелись по миру…

Автобус незаметно прибыл на конечную остановку. Шеремет решил зайти в гостиницу немного отдохнуть, а затем побродить по городу. В этот раз он двинулся мимо административного корпуса медицинского института, по-теперешнему – университета. Это был первый вуз, открытый в Теренграде в 1957 году. Как «подарок советской власти труженикам Теренградщины к сорокалетию Великого Октября», как тогда велеречиво выражались по случаю примечательных общественных событий. А открытие собственного вуза для провинциального Теренграда было событием действительно выдающимся. И воспринималось оно однозначно положительно и властью, и населением. Поэтому когда где-то в семидесятые годы, когда он служил уже далеко от дома, приятели передали ему сообщение радиостанции «Свобода», якобы в Теренграде студенты взбунтовались и подожгли один из корпусов мединститута, он лишь недоуменно пожал плечами. Ни для кого не было тайной, что та радиостанция содержалась на средства американских спецслужб и её главным заданием было вести разлагающую идеологическую борьбу против СССР и «стран социалистического содружества». Как ни было тайной и то, что теренградская молодежь была безгранично счастлива, что имела возможность получить высшее образование в родном крае. Потому что в соседней Польше, например, с которой многие из этого региона имели тесные связи, в те времена пробиться в вуз было не так просто. А поэтому – о чем речь? Какой здесь может быть бунт? Как выяснились после, в действительности из-за неосторожности персонала в одной из лабораторий взорвался баллон с кислородом и повлек пожар, который быстро затушили. Ни на какие беспорядки даже намека не было. Но то были времена «холодной войны», когда враждующие стороны не брезговали ничем, чтобы донять друг друга. А тем более таким пустяком, как эта побасенка. И делали их, эту «дезу», нередко также свои. На той радиостанции в вещании на Украину, в частности, работал длительное время его одноклассник Левко Шлезингер. Пригодилось то, что он учился в украинской школе и хорошо знал язык. Но о судьбе Левка Шеремет узнал намного позже, это отдельная и интересная тема…

В гостинице по сравнению с утром оживление. Но за счет не жителей, а обслуги, и каких-то непонятного рода занятий юнцов с крепким телосложением и симпатичных, но очень уж разукрашенных девиц. Ведут себя здесь как свои, но что делают – непонятно. Владимир взял ключ, поднялся в номер, заварил крепкий кофе. Взглянул на часы – полшестого вечера. Позвонить по телефону двоюродному брату? Но тот непременно затянет к себе, будет ворох разговоров, и наверно весьма серьезных, а для него на сегодня уже будто достаточно. Еще успеется, хотя бы завтра. А в завершение дня лучше, по-видимому, прогуляться у озера, по парку и прилегающим улицам.

Выйдя из гостиницы, заколебался: пойти направо, по боковым ступеням, или налево, по «парадным»? Не спеша двинулся налево, к центральной лестнице, которая широко разлеглась вниз от гостиницы и «замка» к украшению города – озеру с прилегающим к нему парком. Слово «замок» заключено в кавычки недаром. На гербе Города, основанного четыреста лет назад, действительно был изображен замок. Однако это сооружение, которое сохранилось доныне, мало напоминало грозную оборонительную крепость, как например, в Зборове, знаменитом «Зборовским миром», или Трибовеле. А тем более не напоминало знакомые с детства по романам Вальтера Скотта или виденные на берегах Рейна рыцарские замки. Хотя расположено оно было с оборонительной точки зрения весьма выгодно и стены имело толстенные.

В те времена в Европе уже давно забыли о родовых замках как способе обеспечить собственную жизнь и строили жилье для комфорта и роскоши – дворцы. В Украине же, на силой захваченных Речью Посполитой, но так и не укрощенных «всходних крессах», польским магнатам приходились возводить такие «многофункциональные» сооружения. Вплоть до тех пор, пока сама Польша не прекратила своего существования как суверенное государство. Гарантами безопасности для польских захватчиков на украинских землях стали австрийские и российские войска, которые силой своего оружия обеспечили полякам право на владение и землей, и людьми, которые на ней испокон веков жили и ее обрабатывали. И только тогда на смену «замкам» появились дворцы. Потому что казалось, что так будет вечно. Но не все делается, как сказывается…

Главную свою функцию как оборонительного сооружения Теренградский замок за двести лет существования выполнил лишь раз – весной 1944-го года, когда стал одним из пяти основных опорных пунктов немецких войск в Городе. С его руинами после войны долгое время не знали, что делать, пока не переоборудовали во Дворец спорта, в котором Владимир подростком, начитавшись книжек об отважных разведчиках, решил приобрести необходимые для мужчины навыки рукопашного боя. О модных теперь восточных единоборствах тогда в СССР даже понятия не имели. Единственное, что было чем-то им подобным – так это «самбо», сокращенное от «самооборона без оружия», изобретение советских спецслужб. Достаточно неплохое, кстати. Однако критически оценив свое астеничное телосложение, Владимир борьбу во всех разновидностях вынужден был отбросить. Оставалось одно – бокс. Владимир Высоцкий свою песню о боксере написал значительно позже, но она полностью отвечала успехам Шеремета на ринге: «Бить человека по лицу я с детства не могу». По этой простой причине он так и не смог научиться – ни за что ни про что врезать такому же, как сам, парню промеж глаз, да так, чтобы тот с копыт долой. Как тренер ему сказал:

– Парень ты работящий и руки у тебя длинные, но злости у тебя маловато. Пока раскочегаришься, тебя сотню раз на ринг уложат. Поэтому или будь более свирепым, или займись чем-то другим.

Более свирепым он стать так и не смог, что не помешало ему, в конечном итоге, избрать путь профессионального военного, прыгать с парашютом, даже воевать и делать все то, что при этом надлежит. Но все это было уже потом…

Шеремет шагнул к ступеням, которые величественно сбегали вниз двумя гранитными лентами, разделенными посередине между собой широкой полосой водопада. Медленно спустился вниз в большой сквер, украшенный когда-то красивыми клумбами, декоративными кустами и разными скульптурами. Здесь «печать запустения» просто поражала: клумбы позарастали самосеянным разноцветьем, декоративные деревца как скособочились от давнего урагана, такими опечаленными и остались, лишь зеленая плесень на снежно-белых некогда скульптурах пышно поразрасталась. Дорога из сквера в парк вела мимо популярного еще лет десять назад ресторанчика с непритязательным названием «Волна», который прилепился к подножию громадины замка. Потом он как-то обветшал и закрылся. Люди поговаривали, что этот ресторанчик выкупил для своего младшего брата его одноклассник Левко Шлезингер, который сам давно уехал в Америку. Он, который знал лишь советские времена и современную западную цивилизацию, не предусмотрел одного: что постсоветская Украина – это уже не первое, но и далеко еще не второе. И если и напоминает чем-то западный мир, то скорее всего Америку времен завоевания Дикого Запада, либо «золотой лихорадки» на Клондайке, либо «сухого закона». Когда все разрешал железный кулак и «кольт» или «винчестер», потом – пистолет-пулемет «томсон». На новоявленного бизнесмена «наехал» местный «рэкет», и тот вынужден был уносить ноги. Нынешняя «Волна», правда, начинает подавать надежды. Выгодно отличаясь от разросшейся вокруг целой оравы всевозможных «шалманчиков». Очевидно, новые владельцы сумели урегулировать свои отношения с местным криминалитетом, опорной базой которого в девяностые годы был, как ни странно, Дворец спорта.

Шеремет направился по набережной, которая протянулась вдоль озера километра на два. Сооруженная не из благородного гранита, как в столичных городах – Киеве, Санкт-Петербурге, Москве, – а из дешевого местного известняка, она также испытала на себе влияние времени: местами просела, известняк из белого стал серо-зеленым, фонари разбиты. А это же было любимое место прогулки горожан, теплыми вечерами здесь бурлила жизнь! Теперь же лишь кое-где виднелись отдельные парочки, которые искали тихий закоулочек, да больше стало рыбаков, которые ощетинили набережную своими удилищами. Ранее их гнал отсюда бдительный «рыбнадзор» – удить рыбу позволялось лишь с удаленных от центра города берегов да из лодок. Приблизился к островку, возле которого заканчивалась центральная аллея парка. «Остров святого Сидоренко», как его называли в шестидесятые годы. Кто такой Сидоренко, тогда в Городе знал каждый. Это был на протяжении пятидесятых годов председатель горисполкома, который немало сделал для развития Города, особенно при создании этого прекрасного озера – в действительности искусственного водоема на небольшой реке Серет. Малому Володе он запал в память, как крепкий человечище с суровым волевым лицом, одетый в “партсовактивовскую” униформу тех времен – чесучовый кремового цвета френч-«сталинка», из такой же ткани военного образца фуражка, габардиновые серого цвета галифе и черные хромовые офицерские сапоги. Из левого рукава «сталинки», словно пожизненная память о войне, свисал протез руки в черной лайковой перчатке. Типичный портрет партийного функционера тех времен. «Черная перчатка» тогда была не в диковину, слишком уж многих людей изуродовала война. А Сидоренко являл собой образец настоящего офицера-фронтовика. Не крал, не брал и под себя не греб. Но нужно же было такому случиться – облазнился задешево взять для себя крой на сапоги. Так как имел двух дочек на выданье, а зарплата председателя городского совета тогда не превышала жалованья армейского майора. Сапоги же любил еще с холостяцких лет. Ну и… Короче, его спровоцировали или, как теперь говорят, «подставили». Как бы то ни было, а в газете ЦК КПСС, главной газете «Страны Советов» появился фельетон «Сапоги со скрипом». Долго и болезненно переживал городской председатель такое жестокое наказание за его копеечную вину. Но народ не обманешь: имя «святой» за островом в его честь так и осталось. А затем, воздавая должное его честности, Ивану Сидоровичу предложили переехать в Киев и возглавить «Укоопсоюз», наиболее коррумпированную и хлебную для неустойчивых людишек организацию в Украине советских времен. И фронтовик это испытание выдержал вполне, и пристыдил своих завистников-недоброжелателей – честно жил, честно работал и честным ушел из жизни. Ни дач не построил, ни квартир для дочерей не нахватал, ни золота и брильянтов для внуков не напас.

Но разве нынешние его преемники на высоких должностях могут понять такую самоотверженность делу и бескорыстие? Вряд ли! Иначе «Остров святого Сидоренко» не зарос бы такими кустарниками. Да и сам парк… Некогда нынешним властителям, на другое все силы устремляются, не так на общественное, как на личное. Теперь никакой чиновник, не говоря уже о «самых верхних», никак не удовлетворяется ни казенной квартирой, ни автомобилем. Не говоря уже о других благах, которые давно и всем известны… Поэтому разве странно, что в настоящее время вокруг Теренграда повырастали «хатынки», которые по размерам конкурируют с историческим «замком». Хотя если посмотреть на официальную зарплату хозяина такого дворца, то только на хлеб, да может еще на масло хватит, а об икре и думать нечего. И это при том, что едва не три четверти процентов населения независимой Украины, живет за чертой бедности. И это только по официальным данным!

Да ну ее к бесу, эту проклятую нынешнюю жизнь! Шеремет приехал сюда, чтобы прикоснуться к прошлому, которое бурлило некогда на центральной аллее, по вечерам плотно заполненной празднично одетой публикой. Люди учтиво раскланивались со знакомыми, разговаривали между собой, парни ухаживали за девушками. Теперь аллея выглядела пустынной, асфальт на ней покрошился, фонтан ржавел без воды по крайней мере с год. Добрая четверть парка была уничтожена и занята под площадь перед огромным безликим административным зданием, которое тупо давлело однообразным полотнищем своих серых стен, простроченных рядами окон. Мертвых уже в девятнадцать часов. Видно, местная власть работой себя чрезмерно не обременяет… А когда здесь был обком партии с облисполкомом, окна летом не закрывались, а зимой светились обычно часов до двадцати, не меньше. Шеремет лишь сокрушенно улыбнулся: когда отстраняли от власти КПСС, одним из ведущих лозунгов было – разрушить бюрократический командно-административный аппарат, уменьшить его численность, привести в соответствие с нормами «цивилизованного мира». А что произошло? Да их, этих «слуг народа», в несколько раз больше стало. И каждый чиновник считает себя ответственным не перед народом и законом, а лишь перед тем, кто его на это теплое место поставил. И боится лишь одного: чтобы не дай Бог не угодить тому, кто может его с этого места прогнать.

Незаметно Шеремет вышел на улицу Генрика Сенкевича, как она когда-то именовалась. Потом кто-то, по-видимому, из «власть имущих» не счел за труд почитать, о чем и как писал этот польский писатель. И понял, насколько это имя неуместно в Украине, тем более в Западной. Поэтому улицу спешно переименовали в улицу Василия Стефаника. Когда-то здесь посредине был широкий водосток, облицованный камнем и обсаженный старыми ясенями, в тени которых улица казалась широкой, длинной и уютной. Теперь водосток спрятали в трубу под асфальт, а могучие деревья вырубили – и уютная зеленая улица потеряла душу, превратилась в обезличенный широкий проезд, залитый мертвым асфальтом и заполненный разномастным, привезенным задешево с запада автохламом.

Правда, домик, в котором проживали Петр Сидорович и Мотрона Михайловна Козаченки, стоял на месте. Это были мамины односельчане, которых она периодически навещала и почему-то считала необходимым брать его с собой. Небольшой, нарядный, когда-то одноэтажный, дом на пять-шесть комнат теперь как-то увяз в землю, покрылся оспинами опавшей штукатурки, зарос кустами бузины и густостоем сорняков. Таких симпатичных домиков, построенных на рубеже ХIХ-ХХ веков в Городе было много. И жили в них в основном «партсовработники» да разного рода служивый люд, пришлый с Востока. В молодости Шеремет почему-то никогда не задумывался: а куда делись те, кто выстроил эти частные уютные подворья? Это теперь он понимает, что истинных хозяев разнесли отсюда по миру буйные ветры той поры. Кого – во время войны, кого – во время репатриации, кого забрал молох репрессий. На их место пришли строители новой светлой социалистической жизни, для кого эти дома не были ни родными, ни своими. Соответствующее и обращение, и судьба этих несчастных жилищ. Они выглядят наполовину, если не вдвое старше ровесников, которые остались в теплых руках своих изначальных владельцев. Но где их взять теперь, те родные теплые руки, для этих одичалых жилищ? Теперь даже старых Козаченкив нет на этом свете, не говоря уже о тех, кто сооружал этот дом сотню лет назад. А нынешние, не имея приличного заработка, как и большинство населения страны, не в состоянии хотя бы что-то подправить.

Интересная судьба у тех старых Козаченкив. Впервые они приехали, точнее, их прислали сюда где-то в 1940-ом году. Прислали, конечно, «помогать освобожденным братьям строить советскую власть». Петр Сидорович не имел ни образования, ни определенной специальности, зато обладал партийным билетом и принадлежал к хотя бы мелкой, но номенклатуре. Словом, был типичной «старой партийной кадрой», готовой к чему скажут и на что угодно – руководить хоть клубом, хоть свинофермой, хоть промартелью, хоть колхозом. Лишь бы руководить!

Мотрона Михайловна вообще была простой сельской женщиной, которая едва умела читать и писать. Зато, как водится, хорошо варила борщи и исправно рожала детей. На время своего приезда в Западную они имели уже и взрослого сына, и трех дочек. Успешное руководство Петра Сидоровича райкоммунхозом или чем-то подобным «нагло прервали немецко-фашистские захватчики, которые вероломно вторглись…». Граница была рядом, поэтому пришлись срочно ретироваться. А тут, как на грех, самая младшенькая дочка тяжело заболела. Все – от самого товарища Сталина и до рядового «бойца партии», – убеждали самих себя, что отступление это временное, всего лишь на несколько дней. Поэтому когда соседи, бездетная семья ветеринарного врача, предложили Козаченкам не рисковать жизнью больного ребенка и оставить его у них до выздоровления, это ни у кого никаких возражений не вызвало.

Однако не так сложилось, как мыслилось. «Драпать», или «эвакуироваться», как официально назвали это позорное для военных и скорбное для гражданского населения явление, пришлись не на три дня, и даже не недели или месяцы, а на долгих три года. За это достаточно длительное для жизни рядового человека время бездетные супруги не только вылечили малолетнего ребенка, но и прикипели к нему всем своим сердцем, всей жаждущей отцовства-материнства душой. Поэтому когда с востока стала доноситься канонада наступающей Красной армии, они не стали долго размышлять. Привыкший к западному образу жизни, к тому же специалист высокой квалификации, ветеринарный врач, трезво взвесил, что на Западе он не пропадет и обеспечит надлежащую жизнь и жене, и Богом данной дочке. Если же останется, то вынужден будет расстаться с таким счастливым подарком судьбы. Поэтому решение было практически безальтернативным.

Жизнь засвидетельствовала, что старый ветеринар был прав. Вместе с советской властью вернулись и Козаченки. И начали, естественно, искать свою дочку. У ветеринара в Украине остались родственники, да и в небольшом райцентре ничего не утаишь – правда скоро стала известна. Это был удар для Козаченкив. И душевный, и служебный. Ведь всем членам семьи с тех пор в многочисленных анкетах в графе «имеете ли родственников за рубежом» необходимо было сознаваться: «Да, имею. Дочку (сестру) в Западной Германии (Канаде, Амер