26.04.1989 Уроки и выводы

Диагноз после Чернобыля

Корреспондент «Вечернего Киева» А.Сидоренко беседует с председателем Национальной комиссии по радиационной защите СССР академиком АМН СССР Леонидом Андреевичем Ильиным

О: Я был членом Правительственной комиссии второго состава (первый завершил свою работу 3 мая [1986]), хотя находился в Киеве и Чернобыле с 29 апреля. Ни мы, ни наши предшественники, как мне кажется, не представляли себе в полном объеме масштабы катастрофы. И это естественно. Журналисты в погоне за дешевой сенсацией описывают события, которые происходили впоследствии. А ведь самыми ответственными явились первые дни, когда необходимо было обеспечить дальнейшее нераспространение и купирование аварии. Осуществлены беспрецедентные меры, реализованы колоссальные усилия, которые и обеспечили в кратчайшие сроки локализацию аварии в рамках площадки станции, а потом уже – и в пределах 30-километровой зоны.

О факте распространения радиоактивных выбросов из какого-то источника в СССР мировое сообщество узнало, к сожалению, только по сообщению в печати Финляндии. Дело в том, что именно там военнослужащий первым зафиксировал увеличение радиоактивности. И для такого объективного анализа ситуации (сейчас у нас время, когда нужно абсолютно объективно рассматривать и эту проблему в контексте резолюции партконференции «О гласности») необходимо осознавать, что на том этапе еще «работала» целая система торможения, которая, впрочем, до конца еще так и не разрушена, и гласность, информированность населения работали по старым шаблонам.

Несмотря на то, что службы Госкомгидромета с первых дней после аварии регистрировали повышение радиоактивного фона в различных районах, общей картины все же не было. Физически не хватало сил и средств – при этом я никого не собираюсь обвинять или оправдывать – для того, чтобы обеспечить точную характеристику границ радиоактивных выпадений и особенно уровней осадков. Это чрезвычайно сложная техническая и практическая задача. Многие просто не хотят понимать, что означает обеспечить правильную регистрацию радиоактивности, составить подробнейшие карты. Для этого нужны десятки и сотни тысяч измерений, осуществляемых – это важно подчеркнуть – по единым методическим приемам и с помощью соответствующей аппаратуры.

К сожалению, не было даже необходимого количества аппаратуры, не говоря уже об автоматической регистрации радиационной обстановки на больших территориях и ее компьютерной обработки [1]. Общегосударственная система существовала только на бумаге, а не в реальном исполнении. Оперативное получение дозиметрической информации было жизненно необходимо, так как только в этом случае представлялось возможным выработать наиболее адекватные рекомендации для принятия решений по ликвидации аварии, более того, это обеспечивало создание массива данных с целью последующего прогноза радиационной обстановки, в частности, медико-биологических последствий воздействия радиации на человека.

Еще до Чернобыля у нас были сделаны вероятностные расчеты возможных последствий при различных типах аварий на атомных станциях, в том числе и на ЧАЭС. Но такие масштабы и особенно характер аварии никто даже теоретически не оценивал, так как вероятность взрывного разрушения реактора и здания, в котором он размещен, образно говоря, и в дурном сне невозможно было предположить.

В: Какие же проблемы поставила авария в аспекте радиационной защиты населения?

О: Первая, и самая главная, – это проблема радиоактивного йода. Мы о ней сразу известили руководство страны, поскольку йод являлся основным компонентом радиоактивности (с точки зрения опасности для населения) в первые недели после аварии. Это хорошо было известно и ранее, у нас по этой проблеме были детальнейшие разработки: что нужно делать, какие требуются меры и т.д.

В: И какие же это меры?

О: Прежде всего – запрет на потребление молока, получаемого от коров, выпасавшихся в районах, прилегающих к АЭС [2]. Часть молочно-продуктивного скота находилась на режиме стойлового содержания и поэтому потребляла фураж, заготовленное до аварии сено, вскармливание им являлось практически безопасным. Запрет был, но вот рекомендации населению запаздывали. Во-первых, грандиозными оказались масштабы радиоактивного загрязнения, и наша система быстрого реагирования на аварийные ситуации, включая местные службы, в ряде случаев просто-напросто не среагировала (хотя в каждой службе гражданской обороны должны были быть рекомендации по мерам защиты населения в случае аварии на атомном реакторе), а во-вторых, само население практически оказалось не готово к этому [3]. Возникла парадоксальная ситуация: рекомендованную систему защиты безотлагательно рассмотрела оперативная группа Политбюро ЦК КПСС, сделала все необходимое для реализации самых эффективных мер по радиологической защите населения, но те, ради кого все это предпринималось, в ряде случаев игнорировали рекомендации.

По нашей методике, повторюсь еще раз – разработанной в 60-е годы и бывшей на местах, – оговаривалась необходимость поголовного применения препаратов стабильного йода для предотвращения попадания в щитовидную железу изотопов радиоактивного йода.

К сожалению, на момент аварии службы гражданской обороны не смогли обеспечить население необходимым количеством таких препаратов. Поэтому фармацевтам Минздрава Украины пришлось сутками работать для того, чтобы изготовить огромнейшее их количество. В течение считанных дней препараты нужно было раздать людям [4]. Но прежде – оконтурить районы, где их применение крайне необходимо. Это, как известно, не задача медицинской службы. Тем не менее, 5,3 миллиона человек, в том числе 1,6 миллиона детей все-таки получили эти препараты. Конечно, можно критиковать, что одни имели их с лихвой, а другие и «в глаза не видели». Но когда мы изучили в конечном счете эффект от этих рекомендаций, то оказалось, что было «сэкономлено» порядка 50, а в некоторых случаях – и 80 процентов той дозы, которую могли бы получить люди, особенно дети, если бы рекомендованные меры не выполнили.

Нужно осознавать, что беда коснулась в той или иной степени миллионов людей [5]. Это реальные оценки, дающие лишь общее представление о тех усилиях, которые необходимо было реализовать в области радиологической защиты населения в короткий промежуток времени. Теперь попытаемся представить себе всю ту сложнейшую деятельность по обеспечению населения средствами йодной профилактики, быструю и оперативную организацию радиологического контроля пищевых продуктов и питьевой воды, всего комплекса мер по защите. Были ли в этой работе недостатки? Да. Но общий итог – высоко позитивный. И это не общие фразы, а реальные оценки. Поэтому когда некоторые люди, сидя в своих квартирах, «творят» за удобным письменным столом в ожидании высоких гонораров, усердствуя в поисках оскорбительных эпитетов в адрес медиков и других специалистов, которые выполняли свой гражданский и профессиональный долг в тяжелейшей обстановке, все это не может не вызывать чувства негодования.

В: Леонид Андреевич, вот вы говорите о запрете на потребление молока. Но ведь оно продавалось в магазинах, и люди его пили…

О: Вы меня не совсем правильно поняли. Был введен запрет на употребление молока от коров, находящихся в личных хозяйствах и выпасавшихся на пастбищах. Запрещать всё молоко было бессмысленно. И поэтому мы срочно ввели в действие нормативы на допустимую концентрацию йода в молоке. Они были, повторюсь, разработаны задолго до аварии. Нужно было только в кратчайшие сроки наладить повсеместное радиометрическое измерение молока, производимого на фермах, что в принципе было достигнуто. Поэтому (и здесь большая заслуга Минздравов республик) в централизованную продажу цельное молоко, загрязненное выше аварийного уровня, не поступало. Это опять-таки факт, а не домыслы. В то же время эта система контроля дошла не во все личные хозяйства, и в ряде случаев люди пили «грязное» молоко.

Медики сделали все или практически все, что от них зависело. Это – не оправдание. Это – констатация факта. Но почему мы должны отвечать за то, что реализация этой меры не явилась повсеместной? Конечно, очень существенное упущение в том, что об этих запретах люди не были оповещены средствами массовой информации. Часто обвиняют в этом того же министра здравоохранения УССР А.Е.Романенко. Да, он, как и другие люди, были винтиками в нашей сложной системе. Они практически ничего не могли сделать. Не работала вся система [6], поскольку гласность была, мягко выражаясь, в состоянии младенчества. Однако нашлись люди, которые целенаправленно, реализуя чью-то злую волю, переключили весь удар на медицину. И должен сказать, они в этом весьма преуспели.

Никаких жизненноопасных проблем, ничего убийственного для людей не было. Это моя точка зрения, она существовала и тогда, и до сих пор остается твердой. Только нужно выполнять простые мероприятия. Так вот, когда информация о запрете употреблять молоко в личных хозяйствах в ряде случаев не достигала цели, Минздрав Украины привлек большое количество студентов мединститутов, комсомольцев на местах, которые ходили по дворам и предупреждали: не пейте молоко. Но, к сожалению, эти предупреждения не всегда выполнялись. В одних местах они сработали – и там люди получили меньшую дозу облучения щитовидной железы, в других – нет. Опять же, обвинять студентов в том, что они плохо агитировали, нельзя. В укладе жизни крестьянина все завязано в один комплекс. Они себе не представляют жизни без традиционного пищевого рациона. А для пенсионеров продажа, в частности, молока зачастую является средством существования. Население не видело зримо, не ощутило на себе действия радиации и поэтому на первых порах относилось к тем рекомендациям предвзято. Поэтому-то наши запреты не всегда были действенными. И было бы нонсенсом, если бы мы отвечали за то, чтб делается на местах. Нет взаимодействия, прямой связи между решением и его реализацией. Это важно понять.

В: Позвольте уточнить сам механизм принятия решений по Чернобылю, ибо о Правительственной комиссии говорилось много, а вот о том, как она работала, слышать, честно скажу, не приходилось.

О: Все действия, которые предпринимались для ликвидации чернобыльской катастрофы, как правило, проходили массу «фильтров». После анализа ситуации учеными и специалистами на месте, первым «фильтром» применительно к медицинским аспектам была комиссия, которая работала в первый послеаварийный период при Минздраве СССР и занималась многими вопросами, в частности, организацией лечения пострадавших, нормативами радиационной безопасности и т.д. Основным штабом по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС была Правительственная комиссия во главе с Б.Е.Щербиной. И самые главные вопросы, а их было очень много, по представлению этой комиссии решались на оперативной группе Политбюро ЦК КПСС, под каждым документом которого изначально имеются подписи соответствующих министров и руководителей ведомств. И поэтому тенденциозное формирование в сознании читателей представления о том, что рекомендуемые мероприятия были волеизъявлением отдельных людей, – это, мягко говоря, просто некорректность.

В: Когда произошла авария, многие люди с недоверием отнеслись к сообщениям, что радиационный фон не превышает нормы. Сложилось впечатление, что существовавший в то время фон явился нормой, от которой шел отсчет [7]. Кто и на основании чего устанавливает нормы радиационной безопасности?

О: У нас существует Национальная комиссия по радиационной защите СССР – консультативный орган Минздрава СССР. Она состоит из крупнейших советских ученых, работающих в различных областях: это и физики, и биологи, и, естественно, медики. Задача комиссии сводится к выработке рекомендаций о так называемых допустимых нормативах радиационного воздействия на человека, которые в дальнейшем либо санкционируются, либо не утверждаются Минздравом СССР. Только после этого они становятся нормативами в виде государственного документа. Наряду с этим в условиях любой аварийной ситуации мы прогнозируем последствия, разрабатываем рекомендации. Это очень сложная процедура.

И в конечном итоге апофеозом нашей работы является издаваемый раз в пять лет очень важный документ – нормы радиационной безопасности. Они очень тщательно анализируются с учётом последних данных советских исследователей и работ наших зарубежных коллег. Пользуемся мы и сведениями о возможных последствиях воздействия радиации на человека и среду его обитания как при военном применениия атомного оружия, так и при использовании атомной энергии в мирных целях, которые после тщательной проверки экспертами включаются в специальные доклады Научного комитета ООН по действию атомной радиации. Основным «идеологом» в области нормирования радиации является неправительственная Международная комиссия по радиационной защите, рекомендации которой, не являясь обязательными, обычно учитываются национальными комиссиями соответствующих стран.

Следовательно, всё, что мы делаем, тесно взаимосвязано с анализом самых современных международных данных. Чернобыльская авария перевернула очень многие представления. И прежде всего, как я уже отмечал, – своими масштабами. Они не вписываются ни в какие модели, которые раньше разрабатывались не только нами, но и нашими зарубежными коллегами. К тому же, разрушенный реактор десять суток выбрасывал огромное количество радиоактивных веществ, что привело к распространению больших масс радиоактивности не только на прилегающих к станции территориях – в Могилёвской, Гомельской, Житомирской, Киевской, Брянской областях, – но и к образованию так называемых “цезиевых” пятен меньших масштабов: на севере Ровенской и юге Брестской областей, южнее Тулы, в районе Ивано-Франковска, Белой Церкви, южного побережья Финского залива, на Кольском полуострове и на Кавказе.

Национальная комиссия разработала регламенты допустимого воздействия радиации на организмы человека – применительно к особенностям аварии на ЧАЭС. Хотя нас несведущие люди и обвиняют в том, что, дескать, взяли какую-то цифру и сделали её нормой, мы, тем не менее, отвечаем за свои рекомендации как учёные. И когда предлагается норматив так называемой пожизненной дозы общего облучения 35 бэр, то значение этой цифры было всесторонне обсуждено с учётом радиационной безопасности [8]. Но когда возникает вопрос о нормировании объектов среды обитания по другим показателям, то оказывается, что таковых нормативов просто нет. В своё время, задолго до аварии, мы предложили экологам разработать критерии для такого нормирования, но они ничего не смогли сделать. Оказалось, что у современной экологии просто-напросто нет такой доктрины, хотя на эту тему говорится очень многое.

В: В перый период, как вы уже отмечали, главной проблемой был радиоактивный йод, но он своё дело уже “сделал”…

О: Да, он быстро распался, обусловив определённый уровень облучения десятков и даже сотен тысяч детей и взрослых. А долгоживущие изотопы, среди которых основным биологически значимым является цезий-137, продолжают «работать», хотя и дают существенно меньший уровень общего облучения. Сегодня в зонах так называемого жесткого контроля (а это некоторые районы Гомельской и Могилевской областей – в БССР, части Брянской – в РСФСР, Киевской и Житомирской – на Украине) проживает 272 тысячи 800 человек. Мы совместно со всей сетью санэпидстанций республики, а также службами Госагропрома и Госкомгидромета получили данные по всем населенным пунктам и с помощью компьютеров рассчитали дозовые нагрузки, которые могут быть в каждом из них. Эти сведения немедленно передавались в Правительственную комиссию, а оттуда – в республики. Поэтому разговоры о том, что на местах ничего не знают, это измышления людей недобросовестных. А вот как информируется население – это проблема местных властей, которым известны уровни загрязнений даже на конкретных полях [9].

Резко улучшилось качество диагностики заболеваний населения, проживающего в этих местах. Там до аварии была, мягко говоря, не идеальная медицинская помощь, как это часто бывает в сельской местности. Пристальное внимание врачей и новые диагностические методы, современная аппаратура, правда, в явно недостаточном количестве, позволяют получать объективную информацию о заболеваемости населения. Здесь нет никаких секретов, но старые инструкции до сих пор не отменены, а они запрещают давать обобщенные данные [10]. Это, конечно, глупость. Потому что по Чернобылю нечего скрывать. Это все равно, что скрывать наличие пятен на солнце.

Данные по медицинским аспектам аварии нашли отражение в материалах научной конференции, которая проходила в мае прошлого [1988] года в Киеве. Всесоюзный центр радиационной медицины АМН СССР будет издавать ежегодник по этой проблеме. Кажется, перестройка и гласность уже дают конкретные результаты. На недавней сессии АМН СССР впервые подробно была рассмотрена радиационная обстановка в стране с момента аварии и по нынешнее время, с указанием всех цифр и конкретных населенных пунктов, был дан научно обоснованный прогноз для здоровья населения по трем наиболее значимым последствиям облучения: избыточным случаям злокачественных новообразований (включая опухоли щитовидной железы), тератогенным и генетическим эффектам.

В: Вы говорите, что по Чернобылю нечего скрывать. А почему же существуют инструкции, ограничивающие оглашение сведений о последствиях аварии?

О: Я вам уже много говорил о состоянии гласности в то время, когда произошла авария, а значит – и приняты эти инструкции. Да и потом, они – называйте их как хотите – запрещают оглашение сведений не мною, а вами, т.е. средствами массовой информации. Мне-то что, я скажу, но в вашем материале этого все равно не будет. А читатель, между тем, будет винить меня. Поэтому не нас, ученых и медиков, нужно упрекать в том, что о чернобыльской аварии и больше, и конкретнее, и оперативнее написано за рубежом. На пресс-конференциях, встречах, дискуссиях присутствуют как советские, так и иностранные журналисты. На известной конференции МАГАТЭ в Вене (август 1986 года), где советской делегацией были доложены подробнейшие и исчерпывающие сведения на тот период, мы два раза в день с академиком А.А.Абагяном и покойным академиком В.А.Легасовым выступали перед 300 иностранными и советскими корреспондентами. Много ли было публикаций в нашей прессе об этом? Далее, вспомните, а много ли написано у нас о том, о чем шла речь на прошлогодней [1988] конференции «Медицинские аспекты аварии на Чернобыльской АЭС»? А на ней было аккредитовано 86 советских и 31 иностранный корреспондент. Берите интервью, выспрашивайте что угодно, публикуйте все это. Говорите не только с советскими учеными, но и с зарубежными – их-то было, кстати сказать, 60 человек. Мы ли виноваты в том, что вы, журналисты, плохо сработали?

В: Леонид Андреевич, как вы считаете, какую информацию следует, а какую нет, давать населению?

О: Это непростой вопрос. Десятилетиями у нас вокруг атомной энергетики и атомной промышленности все было засекречено, и поэтому многие просто не знают элементарных вещей. Об этом плохо информированы, кстати, и студенты медицинских институтов, хотя мы с профессором Гуськовой уже давно настаиваем на улучшении качества и объема изучения проблем радиационной медицины. Это очень сложная наука, она требует умения довести эти данные до конкретных людей. Так вот, что нужно и что не нужно. Допустим, сейчас будут публиковаться уровни радиоактивности в каждом населенном пункте, на каждом поле. Не вникая в технические сложности постоянного тотального наблюдения за радиационной обстановкой, возникнет закономерный вопрос: что это дает? У врача есть заповедь Гиппократа: не навреди! Неправильная интерпретация данных вызывает чувство неоправданной опасности, слухи. Я считаню глупостью, что не публикуются в печати данные о радиоактивности продуктов питания, воды. Но здесь же необходимо разъяснить, в каких пределах допускается содержание радионуклидов, что это значит, каковы мировые стандарты и т.п.

Допустим, один человек в течение года облучен – я упрощаю – в дозе 100 миллибэр, а другой – 200. Встречаются две соседки и начинают обсуждать, кто из них раньше помрет. А ведь уровни естественного радиоактивного и так называемого техногенного фона радиации колеблются, скажем, до 500 миллибэр, и людям надо это знать.

Вот у вас в крови, например, 4000 лейкоцитов в миллиметре кубическом, а у меня – 6500. Если мы в этом плохо раэбираемся, я скажу, что у меня больше лейкоцитов, чем у вас, значит, у вас лучевая патология. С подобными трактованиями мы сталкивались сотни раз.

Или вот еще пример. Вследствие больших дозовых нагрузок на щитовидную железу у детей могут в ряде случаев возникать так называемые узелковые новообразования – небольшое доброкачественные опухоли. Их нужно вовремя диагностировать и удалять. Для, этого существует специальная, очень сложная система диагностики. Какие здесь могут быть действия, кроме врачебного подхода? Никаких. Но если повсеместно акцентировать на этом внимание, то мы у людей вызовем только волну эмоционально-психологических нагрузок, не более. Сами-то они диагностировать опухоли не смогут. У кого возникнут, а у кого не возникнут новообразования, сейчас предсказать невозможно, это вопрос статистики. В абсолютных цифрах прогноза это сравнительно малая величина. Вот, скажем, в зонах наибольшего загрязнения территорий йодом-131 (а это 39 административных районов Украины, Белоруссии и Российской Федерации, где проживает 1 477 тысяч взрослого населения) за 30 лет жизни максимальнные оценки могут достигать немногим более 200 случаев дополнительных опухолей, из них порядка 20-ти – со смертельных исходом. У детей (а их проживает здесь 157,3 тысячи), возможно, этот показатель достигнет ста с небольшим случаев.

Главное сейчас – обратить внимание врачей на принципиальную возможность их возникновения, обеспечить соответствующими диагностическими методами и аппаратурой. А эндокринологические диспансеры в загрязненных районах есть далеко не всюду, сейчас, правда, Минздравом СССР уже принято решение об организации таковых. Совминам республик следует незамедлительно оказать помощь в закупке аппаратуры для диагностирования, поскольку того, что закупается Минздравом, крайне недостаточно. Эти вопросы мы ставим многократно, но эффективных решений пока нет.

В: Возвратимся все же к вопросу об информированности. Согласитесь, что если бы в первые послеаварийные месяцы больше внимания уделялось именно общению ученых с населением, то и слухов было бы гораздо меньше.

О: Конечно, можно сказать просто: ученым было не до того, они находились денно и нощно в зоне, где решались жизненно важные проблемы. Но давайте взглянем на проблему шире. Ведь не только ученые, а вообще все социально-психологические институты нашего общества оказались практически не готовыми к такой аварии. Никто ведь не исследовал реакцию отдельных людей, групп населения, популяции в целом на различные экстремальные ситуации. Даже история с землетрясением в Ашхабаде [1948] не получила детального психологического анализа. Поэтому практически все были не готовы к разумному прогнозированию восприятия населением возможных последствий аварии и всех тех очень сложных и тесно взаимосвязанных между собой событий, которые развивались позже.

Еще в начале ликвидации последствий аварии я предсказывал, что ее технические аспекты скоро перестанут всех интересовать. И вот сегодня – уверяю вас – мировое сообщество мало волнуют эти вопросы, они достаточно ясны.

А вот медико-биологические последствия не только интересуют, но и актуализируются с каждым днем. Возникает масса сложнейших вопросов, которые мы подчас не можем регулировать. И причин здесь много.

Я не выступаю против средств массовой информации, нет. Но я ратую за то, чтобы этот важнейший и очень деликатный вопрос освещался объективно пером грамотных, обладающих чувством высокой гражданской ответственности журналистов. Благодаря многим обстоятельствам через прессу, по вине в том числе и медиков, у людей сформировались представления, что медицина оказалась несостоятельной, что была масса недостатков в медицинском обеспечении и т.д. Все это привело к тому, что из огромного комплекса проблем, которые, собственно, и породили недочеты, искусстаенно вычленяется только одна медицина. Не учитываются социальные проблемы, которые решались тоже не всегда разумно, как, впрочем, и многие организационные вопросы.

Что же касается Киева, то здесь сложилась необычная социально-психологическая обстановка. Огромную роль сыграла плохая информированность населения, основанная на отсутствии объективной официальной информации, которую подменяла массовая информация от людей, не являющихся специалистами в этой области. Безапелляционность их суждений, погоня за сиюминутной конъюнктурой, высокая степень их активности и апломба сделали свое дело. Я специалист в области радиационной медицины, но я никогда не возьму на себя смелость поучать моих коллег, как осуществлять операцию на сердце. Но когда такой человек начинает просвещать и поучать население, что любое превышение над естественным фоном является страшно опасным для жизни, то это у меня ничего, кроме удивления, не вызывает.

Выдача информации кажущейся убедительной в визуальном и слуховом восприятии, но не очень грамотной, если не сказать жестче, привела к тому, что у киевлян сформировалось недоверие к любому официальному источнику [11]. Я считал и считаю, что нужно было сразу давать информацию о масштабах катастрофы, следовало бы просто и доступно показать динамику облака, которое прошло над Киевом и т.д. А такие материалы, кстати, были подготовлены. И главное – дать дозовые характеристики и их биологическое значение в сравнительном аспекте.

Сейчас слухи закреплены «генетически» в сознании киевлян. Я понимаю, что мое интервью не сработает так, как мне того хотелось бы как ученому, к тому же, я являюсь предметом многочисленных нападок средств массовой информации, к чему, кстати, отношусь совершенно спокойно, но не безразлично. Эти люди усложняют ситуацию, ищут стрелочников, потому что намеренно не желают понять и объективно осмыслить события, в которые мы были вовлечены. Аварию нельзя вырывать из контекста нашей современной истории, забывать о предшествующих десятилетиях. Это аморальный прием, любой грамотный и непредубежденный человек это правильно понимает. Если бы авария произошла сегодня, то события развивались бы в значительной степени по-другому с точки зрения информации, гласности. Но я глубоко убежден, что другие механизмы не сработали бы как следует и сейчас.

Конечно, нужно обвинять и медиков, хотя, я считаю, что не они виноваты в задержке информации. Но если уж и обвиняете, то, будьте добры, аргументируйте. Взваливать всю вину на медицину – это, по крайней мере, безнравственно. Но на это заблуждение, увы, реагируют многие люди.

Меня это особенно возмущает. Пишут, например, что медики, приезжавшие для работы в загрязненные районы, привозили с собой термосы с запасами воды, продукты питания и пили исключительно минеральную воду. Да, действительно, из тысяч могли оказаться по элементарным законам статистики единицы напуганных эскулапов. Но зачем же, вырвав из контекста героизм врачей (я знаю множество тех, кто работал, знаю, сколько они положили своих сил), их всех чернить? Люди думают, что медики только то и делали, что заботились о том, как бы самим получить меньше бэров. Это уже инсинуация, замешанная на полуправде.

В: Почему же ученые в таком случае молчат, не дают бой тенденциозным, по их мнению, выступлениям прессы?

О: Да потому, что многие, в том числе и некоторые из моих коллег, сейчас просто боятся некоторых средств массовой информации. Это ведь тоже нужно признать. И когда начинаются обвинения во всех смертных грехах, эти люди не хотят вовлекать себя в затяжные бессмысленные споры.

Хотя и я, и мои коллеги этим возмущены, но мы, несмотря на всяческие охаивания, предлагаем работать. И у нас много нерешенных задач, не хватает аппаратуры, людей, но другого сейчас не дано.

Вот если вспомнить, допустим, русских, украинских, да и советских писателей – Паустовского, Леонова, например, которых глубоко уважаю, то я не допускаю мысли, чтобы они могли что-то написать, не встречаясь и не разговаривая с теми, кого пытаются обвинять. Нынешние же «изобличители» – это я знаю доподлинно – ни с кем не встречаются и за то, что пишут, они никакой ответственности не несут.

Мы, ученые, попавшие в эту ситуацию, – я говорю не о себе, нет, о тысячах других, перед которыми я преклоняюсь, мы-то оказались социально незащищенными людьми. В этом трагедия нынешнего времени. Мне это все напоминает ситуации, которыми, к сожалению, богата наша история: например, борьба против кибернетики, лысенковщина, знаменитая павловская сессия, когда извращениями фактов специально дискредитировалась, уничтожалась научно-техническая интеллигенция. Там была другая политическая подоплека, я не хочу анализировать или сравнивать ее с Чернобылем, но это одни и те же методы – оплевывания, охаивания, работа на полуправде, что делают наши противники блестяще.

Вот в «Московских новостях» ваш коллега ссылался на монографию, которую я редактировал. В ней, дескать, говорится о том, что малые дозы радиации вызывают нарушение функциональной деятельности, ослабляют иммунитет. А сейчас Ильин, констатирует журналист, утверждает противоположное – что все безопасно. Так ведь нельзя поступать. Я могу быть редактором многих изданий, но я не могу, простите за выражение, затыкать рот людям, которые имеют свое мнение. Если бы я сам написал такое, то это было бы очень серьезным обвинением. Тогда будьте любезны, сделайте ссылку на мою работу. А так – это полуправда. Но он уже сказал «А», и теперь говорить «Б» – бесполезно.

В: Как вы относитесь к перспективам атомной энергетики? [12]

О: У нас сейчас в стране ситуация с электроэнергией, считаю, приближается к критической отметке. Есть такое понятие – резервные мощности энергосбережения. В США они доставляют 30 процентов. У нас, в связи с остановкой блоков Чернобыльской и Армянской станций, раз в десять меньше. Случись что-то непредвиденное – мы мгновенно выработаем свой энергозапас и нам электроэнергии не хватит. Поэтому говорить о развитии нашей страны, нашего социалистического строя, о его приоритете перед другими социальными системами, о перестройке, о решении экономических проблем без роста источников электроэнергии – это заблуждение, у нас же сейчас многие досужие люди, даже в среде ученых, призывают вернуться к лучине. Давайте, говорят они, развивать ветровые, солнечные источники. Это все глупости. Гидроэнергетика вырабатывает порядка трех-пяти процентов электроэнергии, солнечная энергетика при прочих равных условиях возможна в Средней Азии, ветровая, приливная – несущественная добавка к требуемым уровням.

В: А может, стоит прислушаться к тем, кто ратует за сокращение энергоемких производств, за экономное потребление энергоресурсов?

О: Я горячий сторонник такого подхода. Но это – только часть проблемы энергообеспечения, это не выход из положения. Те, кто призывает к сохранению на прежнем уровне энергопотенциала страны, забывают, что между количеством вырабатываемой электроэнергии, имея в виду и ее потребление на душу населения, и благосостоянием нации есть прямая зависимость. Другими словами: если мы хотим иметь больше материальных благ, мы должны больше вырабатывать и потреблять электроэнергии.

Те страны, уровню жизни в которых наш обыватель, мягко говоря, завидует, потребляют электроэнергии на душу населения намного больше, чем мы. Советский Союз занимает в этой таблице лишь 21 место, впереди – Норвегия, Канада, Исландия, Швеция, США, Финляндия, ГДР, ФРГ, Франция, Австрия, Дания, Люксембург, а также Катар, Объединенные Арабские Эмираты, Бахрейн.

Поэтому нам, кроме того, что начать усиленно экономить электроэнергию (этому нужно, кстати, еще и научиться; экономить не только в большом, но и в малом – в каждом доме), нужно также искать источники увеличения производства электроэнергии. Я не хочу анализировать все плюсы и минусы каждого вида энергетики. Это отдельный разговор. Для ТЭЦ, например, нужен уголь. В Донбассе он на исходе, а экибастузский имеет более 40 процентов зольности, т.е. экономически и экологически не рентабельно вести породу и нагромождать здесь терриконы. Газ мог бы стать выходом из положения. Но его запасы тоже не бесконечны – с одной стороны, а с другой – его-то мы, к сожалению, импортируем [?экспортируем?] как сырье в качестве зависимого государства, став своеобразной колонией. Но что поделаешь – мы торгуем, мы завязаны со многими странами. И чем-то надо расплачиваться.

Для того, чтобы развязать этот клубок проблем, АН СССР, и только лишь ей, как независимому, надведомственному научному органу, и не сейчас, а намного раньше следовало бы разработать модель программы развития советской экономики и народного хозяйства. В этом документе должны сочетаться экономические интересы, технические возможности, виды и способы получения электрической энергии с учетом уровня нашей технологии, проблем регионов (дефицит электроэнергии, состояние экологии и т.д.).

Сейчас же дискуссия идет в одном направлении. Выступает группа ученых: давайте развивать ветровую и солнечную электроэнергию только потому, что это экологически безопасно. Но никто не смотрит на проблему в целом.

Карта-схема загрязения территории УССР, БССР и РСФСР радиоактивным цезием

Пояснение к карте-схеме долговременного остаточного загрязнения территории УССР, БССР и РСФСР радиоизотопами цезия.

На этой карте представлены «пятна» загрязнения изотопами цезия-137 и цезия-134. Эти радионуклиды представляют в настоящее время основную опасность за пределами зоны отселения. Речь идет о пожизненной дозе облучения, которая в течение многих лет равномерно накапливается безопасно малыми частями.

Предел этой дозы в виде специального регламента вводится с 1 января 1990 года. В количественном выражении он составляет 35 бэр. Т.е. это та доза, которая не должна быть превышена у населения, проживающего на загрязненных территориях, за счет внутреннего и внешнего облучения за 70 лет жизни, начиная отсчет от 26 апреля 1986 года.

Плотность загрязнения цезием-137 до 15 кюри/км2 гарантированно обеспечивает непревышение этой дозы и является фактически безопасной.

Если обратиться к карте-схеме загрязнений территории страны с плотностью свыше 15 кюри/км2, то нетрудно убедиться, что максимальные площади находятся на территории двух областей Белоруссии, западных районов Брянской области и самых северных районов Киевской и Житомирской областей. Именно с этими местностями и связаны очень серьезные работы по инженерной дезактивации, агрохимические мероприятия, разного рода ограничения. Здесь расположены те населенные пункты, относительно которых рассматривается вопрос о возможном отселении. Критерием этого как раз и является упомянутый регламент в 35 бэр, который теоретически за 70 лет злесь может быть превышен.

Вечерний Киев, 1989 г., 26.04, № 97 (13612).

[1] Тільки шапок заготували достатньо.

[2] Прошу звернути пильну увагу – найпершим заходом проти радіоактивного йоду є не профілактика йодними препаратами, а заборона на молоко.

[3] В тяжких наслідках аварії, таким чином, винне само населення, а зовсім не ті, хто поставив його під удар радіації.

[4] Прошу звернути увагу – профілактика проводилась на протязі кількох днів, а не 12 годин, як про це бреше міністр Є.Чазов під 28 квітня 1988 р.

[5] Знову, як і у випадку з 5 млн. йодної профілактики, без Києва мільйони не набираються – хіба що сотні тисяч.

[6] Докладніше – в моїй повісті «Параліч».

[7] «Як не крути, а правди ніде діти».

[8] Прошу звернути увагу – норма в 35 бер вироблена після всебічного (а не тільки медичного) обговорення, з урахуванням радіаційної безпеки як одного з факторів. Отже, враховувались інші фактори – економічна можливість відселення, соціальна напруга та ін.?

[9] Тобто в непоінформованості населення винні дрібні місцеві начальничики – головки колгоспів чи секретарі райкомів, а не московські керівники, які забороняли поширювати цю інформацію.

[10] Дуже цікаво було б знати, які ж саме інструкції мались на увазі, але це – секрет.

[11] Недовіра до офіційних джерел сформувалась під впливом безперервного (починаючи з 25.10.1917 р.) потоку брехні, який виливася з комуністичних засобів інформації, а не під дією конкретної чорнобильської брехні.

[12] Зверніть увагу, що про перспективи атомної енергетики журналісти розпитують лікарів та метеорологів. Більше нема кого, бо фізики та енергетики ніяких пояснень не дають, і край. Вони ж знають, що АЕС вирішують воєнну проблему, а не енергетичну.