У начальника школы
Г. Ф. Квитка-Основьяненко
Близко ли, далеко ли отстоял город; скоро ли, не скоро, – но нас довезли и расположили на квартире у какого-то обывателя. Квартира была со всеми удобствами и весьма близко от училища. Бабуся, прибыв прежде нас, расположилась со своим хозяйством и употчевала нас ужином вкусным, жирным, изобильным. Спасибо ей! Она была мастерица своего дела. Хорошо. На другой день домине Галушкинский должен был вести нас к начальнику, помощнику и главным учителям школ; чего для одели нас в новые долгополые суконные киреи. Новость эта восхищала нас. В самом деле, приятно перерядиться из вечного халата, хотя бы и из китайки сделанного, в суконную, в важно облекающую вас кирею, изукрашенную тесьмами, снурками и кистями.
Домине Галушкинский, осмотрев нас и повторив уроки, как мы должны были отвешивать вперед руки при поклоне помощнику и как еще более оттопыривать их при нижайшем поклоне начальнику, сказал нам следующее наставление:
– Вашицы, не забывайте, что начальник есть все, а вы ничто. Стоять вы должны перед ним с благоговением; одним словом, изобразить собою – ? – вопросительный знак и премудрые его наставления слушать со вниманием. Избавь бог противоречить! Речет: «Ложися!» – исполняй немедленно, хотя бы ты был рас-переправ и рас-пере-невинен. Вытерпливай наказание в мере, числе и виде, какое соблаговолит назначить премудрое правосудие его, и не смей ни малейше и никогда возроптать и попрекословить. Угодно будет ему полунощь признать полуднем? Сознавайся и утверждай, что солнце светит и даже печет. Благоволит глагол обратить в имя? Bene – признавай и утверждай. Его власть и сила. К помощнику сохраните все то же. Часто помощник бывает глагол действительный, а начальник… точка, знак сильный, но безгласный. В школе, в каковую по мере знаний ваших поступите, учителя уважайте и относитеся как бы к самому начальнику; но – при глазах самого реверендиссиме – учителя уже ставьте ни во что. Перед товарищами держите себя по-шляхетски, как – ! – знак удивительный, бодро, гордо, важно, и все вас почтут. В ссорах спешите отгрызаться и заганивайте своих противников; иначе они унизят вас хуже запятой. В драку сами не вступайте, но напавшего колотите вволю, остерегался делать явные боевые знаки: для этого есть волосы, ребра, спина и др. Ходя по рынку, не решайтеся ничего своровать, а наипаче вы, домине Павлуся, имеющие к тому великую наклонность: здесь не село, а город; треклятая полиция тотчас вмешается. Одни не напивайтеся, но пригласив кого или быв приглашены от кого. Вы, домине Петруся, одарены особым, счастливым талантом: можете выпить бездну и пребыть на ногах тверды, с непомраченною головою; но запах вина может вам изменить. Для сего имейте всегда в «кишене» пшено или чеснок. Когда вас, находящегося в таком положении, призовут к начальнику, поспешите пожевать пшена или чесноку и смело представайте к реверендиссиму: нос его не услышит; на опыте известно. Дале, о прочих подробностях, как вам вести себя и как поступать, скажу во оное время.
Мы так глубоко тронуты были назидательным для нас наставлением нашего наставника, что невольно, по сердечному влечению, отдали ему поклон, довлеющий одному начальнику, и при изъявлении вечной благодарности все его мудрые правила обещали навек запечатлеть в юных сердцах наших и следовать им. Само собою разумеется, что я не говорил таких слов, потому что не знал о существовании и значении их, но говорили это братья мои; а я только кланялся, отвешивая руки вперед, и, касаясь длинными рукавами нарядной моей киреи до пола, восхищался.
Убрав отличный завтрак, попечением бабуси приготовленный, мы пошли к начальнику, а гостинцы, привезенные для него, несли за нами люди, привезшие их из дому. Мы шли по улице… Незабвенные минуты! Что могло равняться с восторгом моим, когда я шел в кирее синего сукна, коей кисти на длинных снурках болталися туда и сюда! Не знаю, смотрели ли на меня проходящие, – я не заботился; я смотрел сам на себя, шевелил плечами, болтал руками – все для того, чтобы мотались мои кисти. Истинно скажу: при женитьбе моей я был разодет хватски, идя в паре с своею, тогда прелестною, новобрачною; но я не был так восхищен, как болтающимися кистями у моей киреи… Ах, кирея!.. ах, кисти!.. Но все прошло!.. Обратимся к предмету.
Мы пришли к начальнику.
Когда мы еще жили дома, то батенька говаривали нам, чтобы мы сами себя готовили к тому званию, какое кому нравится, исключая Павлуся, которого предназначил он по бумажной части, говоря: «Горб не помешает тебе быть хорошим юристою».
И вот, когда я вошел еще только в прихожую начальника, то уже и решился не быть ничем более как начальником училища. Это было окончание вакаций, и родители возвращали сыновей своих из домов в училище. Нужно было вписать явку их, переписать в высший класс: ergo, с чем родители являлись? То-то же. Я очень благоразумно избрал. Итак, решено: желаю быть начальником училища!
Наконец, после многих, допустили и нас к самому. Отвесив должные высокому его сану поклоны, домине Галушкинский начал объясняться, что он недаром провел время на кондициях: приготовил трех юношей, имеющих сделать честь училищу и даже веку. Начальник удостоил нас обозреть, но несколько меланхолически. Домине инспектор поспешил подать письмо, писанное самими батенькою.
Начальник прочел и взглянул на нас внимательнее. Потом сказал руководителю нашему: «Ну, что ж?»
– Сейчас, – сказал Галушкинский и начал «действовать».
Первоначально внес он три головы сахара и три куска выбеленного тончайшего домашнего холста.
Начальник сказал меланхолично: «Написать их в синтаксис». Домине Галушкинский не унывал. Поклонясь, вышел и вошел, неся три сосуда с коровьим маслом и три мешочка отличных разных круп.
Реверендиссиме, приподняв голову, сказал: «Они могут быть и в пиитике». Наставник наш не остановился и втащил три бочоночка: с вишневкою, терновкою и сливянкою.
Начальник даже улыбнулся и сказал:
– Впрочем, зачем глушить талант их? Когда дома так хорошо все приготовлено (причем взглянул на все принесенное от нас домашнее), то вписать их в риторику.
Домине Галушкинский остановился, поклонился низко и начал говорить с ним на иностранном диалекте…
«О батенька и маменька! – думал я в то время. – Зачем поскупилися вы прислать своей отменной грушовки, славящейся во всем околотке? Нас бы признали прямо философами, а через то сократился бы курс учения нашего, и вы, хотя и вдруг, но, быть может, меньше заплатили бы, нежели теперь, уплачивая за каждый предмет!»
Тут я начал прислушиваться к разговору реверендиссима начальника с домине Галушкинский. Первого я не понимал вовсе: конечно, он говорил настоящим латинским; домине же наш хромал на обе ноги. Тут была смесь слов: латинского, бурсацкого и чистого российского языка. Благодаря такого рода изъяснению, я легко понял, что он просил за старших братьев поместить их в риторику, а меня, вместо инфимы, «по слабоумию» написать в синтаксис, обещая заняться мною особенно и так, чтоб я догнал братьев. Реверендиссиме кивнул головою и сказал: «Bene, согласен, Ты знаешь, что должно делать, исполни». И, проговорив еще чистых латинских слов несколько, коих я не понял, отпустил нас.
Примітки
Китайка – первісно густа, переважно синя шовкова тканина, яку привозили з Китаю, потім – бавовняна тканина, яку виробляли у Росії.
Синтаксис, пиитика, риторика, инфима – назви класів тодішніх духовних училищ і семінарій.
Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 73 – 75.