2. Отец на заработках
Олекса Кирий
Долгое время наша хата стояла недостроенной. Не было у нас и коровы. Но денег на постройку хаты и на покупку коровы тоже не было. Мать с отцом часто ссорились. Не раз дело доходило до драки. Отец бросался на мать с кулаками, а она плакала и звала нас. Мы, дети, окружали мать и, рыдая, умоляли отца не бить ее.
На крик и плач возле нашей хаты собирались люди, не понимая того, что ссорились и дрались не отец с матерью, а горе с нуждой.
Нужда погнала моего отца на Кубань, на заработки к богатым казакам.
Помню, стояла чудесная весенняя пора. В ясно-голубых небесах играло золотое солнце и ласково облизывало сверкающими лучами землю: поля, луга, леса, сады. Земля покрывалась ярко-зелеными травами. Леса, сады одевались молодой листвой; в прудах, канавах, ложбинках играла веселая вешняя вода. Свежий, ядреный воздух наполнялся щебетаньем птиц. Из-за далекого моря в гнездо на дубе вернулся аист и громким, долгим, радостным клекотом известил село о своем возвращении. Воробьи деловито носили перья в сараи и клуни и там с веселым чириканьем мостили для себя гнезда.
Детвора покидала хаты, бежала на широкую улицу играть в мяч. Селяне работали на огородах, в поле. Начиналась пахота. Бедняки, не имевшие своей земли, с весны впрягались в панское ярмо.
Зацвели сады, и зелень за хатами побелела, словно залитая молоком.
И вот в эту прекрасную пору, когда оживала природа, мой отец покидал свое родное гнездо, расставался с семьей и шел на Кубань на заработки. Но что поделаешь?! Нужно было идти.
Мать снаряжала отца в дорогу: положила в его мешок немного сухарей, рядно, сорочку, штаны и полотенце из грубого полотна. Отец обернул тряпкой косу, затем привязал ее к рукояти. А мы стояли вокруг отца и тихо плакали.
Сборы продолжались недолго, и вот, одетый в сорочку и штаны из полотна, вытканного матерью, в черевиках, отец забросил мешок за плечи, трижды поцеловал каждого из нас и сказал:
– Ну, детки, прощайте. Слушайте мать. Помогайте ей.
Поцеловав мать, он взял на плечо косу, перекрестился, надел рваный картуз и вышел из хаты, а мы гурьбой повалили за ним, подняв такой плач, словно хоронили своего отца.
Отец печально окинул взором двор, хату, луг и лес, взглянул на нас, на мать, и две крупные слезы скатились из его глаз и затерялись в густой черной бороде.
– Прощайте, дорогие, родные мои! – глухо промолвил он и пошел через огороды к лесу, за которым была станция, а мы долго стояли на месте и глядели сквозь слезы ему вслед, пока он не скрылся в лесной чаще.
С плачем возвратились мы в хату, которая без отца показалась нам пустой и неприветливой.
Это была первая разлука с отцом, и потому так невыносимо мучительна была ее горечь.
Мать не плакала. Она стояла у окна и в горестном раздумье смотрела куда-то на вершины деревьев. После долгого молчания она вздохнула и, точно очнувшись от тяжелых дум, обернулась и обняла нас.
– Не плачьте, детки, – промолвила она, сама едва сдерживая рыдания. – Не плачьте. Отец вернется домой после Покрова; заработает много денег, привезет вам гостинцев. Достроим хату, купим себе корову и будем жить, как люди.