8. Отец вернулся

Олекса Кирий

Пришло долгожданное письмо от отца с Кубани. Он писал:

«Здравствуй, моя дорогая жена, Пелагея Ефимовна, и вы, мои детки: Алеша, Катя, Дуня, Саша и Маня.

Я жив и здоров, чего и вам всем желаю.

Работаю я у богатого казака. Нанялся за семьдесят пять рублей до Покрова. У моего хозяина очень много земли.

Весной я пахал и сеял, потом начался сенокос, теперь кошу овес и пшеницу. Работы много, отдыхать не приходится.

Хозяин мой имеет пятнадцать лошадей, десять коров, пасеку на сто ульев, четыреста голов овец. Курам, гусям и уткам – счета нету.

У хозяина своя первая молотилка, свои сеялки и косилки.

Батраков, таких, как я, на Кубани много.

Домой приеду после Покрова.

Обнимаю и целую всех вас. Низкий поклон всем родственникам.

Ваш Андрей Кирий».

Письмо отца ободрило нас, и, читая его, мы плакали от радости…

Пришла осень. Дули холодные ветры. По целым дням моросили мелкие дожди. В небе висели темные, тяжелые тучи, из-за которых редко проглядывало солнце. Пожелтевшие листья кружились в воздухе и устилали землю шуршащим ковром. Деревья в садах оголялись, и только сосновый бор по-прежнему оставался зеленым и уныло шумел с осенними ветрами.

Мы с нетерпением ждали Покрова – возвращения отца домой.

В хате постукивал ткацкий станок. Мать ткала, а я сучил шпульки…

Помню, в один из осенних вечеров мы долго не ложились спать.

– Мамо, спойте! – попросил я мать, быстро перебрасывавшую челнок из руки в руку.

– Что ж тебе спеть, сынок? – устало улыбнулась она.

– Что-нибудь!

Мать вздохнула и в такт постукиванию станка грустно запела:

Гей на горі жито, на долині жито,

Аж там при долині козаченька вбито.

Я с сестрами начал тихо подпевать матери:

Козаченька молодого вбито, його вбито,

Червоною китайкою личко йому вкрито.

Прийшла його мила, личенько відкрила,

Бачить, мертвий її милый, та й заголосила.

Коня ведуть, тіло несуть, кінь ледви ступає,

За ним іде дівчинонька та руки ламає.

Пели мы с упоением, пели долго и, старательно выводя высокие ноты, закрывали глаза, раскачивались из стороны в сторону.

Темная, сырая ряднина ночи окутывала притихшее село.

За хатой поскрипывали голые деревья. Холодный ветер перепуганной заблудившейся птицей бился в окна и жалобно выл в трубе.

Замерли последние звуки песни. Хата наполнилась грустной тишиной.

– Ложитесь спать, детки, а я еще поработаю! – промолвила мать, остановив на минуту ткацкий станок.

Сестры уснули скоро, а я долго ворочался с боку на бок и наблюдал за работой матери. Трепетно мигал слабый огонек ночника. По стенам хаты прыгали страшные, бесформенные тени. Станок стучал все тише, тише и, наконец, умолк совсем. Мать убрала пряжу, опустилась на колени перед темным образом бородатого Николая Угодника и несколько минут шептала молитвы, клала земные поклоны.

Помолившись, она положила под подушку топор – оружие против воров и грабителей и вскоре уснула. Уснул и я.

Проснулись мы от резкого стука в окно. Мать вскочила с постели и, взяв топор, подошла к окну.

Дрожащим от испуга голосом она спросила:

– Кто там?

– Открой, Пелагея, это я, Андрей! – послышался голос отца.

Мать уронила топор на пол и с радостным криком бросилась в сени.

Меня точно кто-то подбросил с кровати.

– Вставайте! Вставайте! – расталкивал я сестер. – Тато приехали.

– Тато, татусь! – радостно залепетали сестренки, вскакивая с нар.

В хату вошел отец в большой казачьей шапке, в синей поддевке и в сапогах.

Он поставил на пол два небольших мешка, снял шапку, перекрестился.

– Ну, Пелагея, здравствуй! – промолвил он, ласково взглянув на мать.

– Здравствуй, Андрюша! – улыбнулась сквозь слезы мать.

Они обняли друг друга и несколько раз поцеловались.

Припав головой к груди отца, мать шептала:

– Слава Богу, слава Богу!

Я подбежал к отцу, протянул к нему руки.

– Алеша, мой сынок, – дрогнул голос отца.

Он поднял меня на руки, начал целовать, и я ощутил на щеках его слезы.

– Алеша помогал мне все лето! – сказала мать.

– Молодец, молодец, сынок! – улыбнулся отец, прижав меня к груди еще крепче.

К нему подошла Катя и в одно мгновение очутилась на другой руке.

– А Катя все лето пасла скот у Игната! – заметила мать.

Отец поцеловал Катю, затем, опустив нас на землю, обнял и расцеловал по очереди Дуню, Сашу, Маню.

– Ну вот, слава Богу, что все мы живы и здоровы! – сказал отец, сбрасывая поддевку. – Теперь я раздам вам гостинцы.

Он принялся развязывать свои мешки, а мы, толкая друг друга, заглядывали через его плечи в мешки.

Отец вынул большой теплый платок, отрез черного сукна и кусок ситца и все это подал матери:

– Это тебе, Пелагея!

В его руках появилась новая смушковая шапка и кусок серого полотна.

– Это тебе, Алеша!

Каждая из сестер получила цветастый платок и ситец на платья.

Нашей радости не было границ.

Все заработанные деньги – восемьдесят рублей – отец передал матери. До самого утра мы не спали и слушали рассказы отца о Кубани, о казаках, о черкесских аулах…

Два дня отец исправлял сарай, а на третий вместе с матерью отправился на ярмарку покупать корову.

Весь день мы ждали с волнением возвращения отца и матери.

Этот день тянулся бесконечно долго. Мы то и дело выбегали за ворота: не идут ли?

Зашло солнце, на землю спустились сумерки, а отец с матерью все не шли.

Начал моросить холодный дождь. Мы с сестрами зашли в хату и уселись у окна. Уже совсем стемнело, когда открылись ворота и я услышал голоса родных.

В хату вошла мать.

– Привели коровку? – обступили мы ее.

– Привели, привели ласиечку! – ответила с радостной улыбкой мать. – Теперь у нас есть коровка. Будем жить по-людски. Завтра надою вам молочка!

Мы прыгали, хлопали в ладоши. Нам очень хотелось взглянуть на нашу ласиечку, но мать не пустила нас под дождь.

Вскоре в хату вошел отец.

– Ну, детки, мы с коровой! – промолвил он весело и, взглянув на меня, добавил: – Весной ты, Алеша, будешь пасти нашу корову!

– Буду, буду, татусь! – ответил я с гордостью.

Рано утром мы уже были в сарае, рассматривали корову.

Мне казалось, что я никогда не видел таких красивых коров. Она была какого-то пепельного цвета, с белыми пятнами на лбу и на боках. Медленно пережевывая сено, она глядела на нас умными большими глазами.

Я первый подошел к ней и погладил ее по спине.

Вслед за мной то же самое сделали сестры.

– Ласийка! – нежно промолвил я.

– Ласийка, Ласийка! – повторяли сестры.

Это имя так и осталось за нашей коровой.

Вскоре отец купил леса для постройки хаты и приобрел небольшой участок земли – луг с болотом и ольховой рощицей. Это место называлось Дацьковым.

Мы стали жить немного лучше, но отец по-прежнему батрачил у богачей, так как хлеба нам не хватало.