22. Бунт из-за постного масла

Олекса Кирий

Все были удивлены, когда я на другой день вышел на улицу. Сверстники подбегали ко мне и спрашивали: «Чего ты вернулся из города?» Я отвечал: «Не захотел больше служить у хозяина».

На вопросы селян, почему Алеша приехал из города домой, отец и мать говорили: «Не захотел служить… Работа тяжелая, а у него здоровье слабое». Но все же люди надо мной посмеивались, говоря: «Хозяин его выгнал из лавки. Куда ему служить в городе в лавке! Пусть пасет чужой скот. Он больше ничего не умеет делать».

Товарищи дразнили меня: «Приказчик! Приказчик! Приказчик!»

Мне больно и обидно было слушать такие слова, но я скрепя сердце молчал и продолжал пасти чужой скот.

Лежа в траве на спине, закинув руки под голову, я всматривался в голубое, ясное, высокое небо. Смотрел, как облака плыли вдаль одно за другим, исчезая где-то вдали; как тучи стояли в небе большой белой громадой и потом расползались в разные стороны; как солнце медленно скользило по небу. «Откуда это все взялось?» – думал я. Вспоминал я тогда попа отца Леонида, который преподавал в школе Закон Божий и говорил нам: «Бог создал землю и небо в семь дней». Я усомнился в этом, но не знал, правильно ли это или нет.

Однажды я нарвал букет цветов и понес его в школу учителю и учительнице. Они были очень рады мне. Учитель сказал: «Молодец, что нас не забыл». Я попросил у учителя книжку. Он дал мне «Рассказы о великих и грозных явлениях природы». Из этой книги я узнал, откуда берется гроза, как получается гром, и многое еще узнал из этой книги. Я стал смотреть на природу иными глазами и понимать ее.

По вечерам, в особенности в воскресные дни, парни и девушки собирались возле нашего двора и пели украинские песни. Я слушал их с большим увлечением. Мне вспоминается такой случай. Когда парни уходили к другим девушкам и девушки пели песни сами, к ним подходил парень Василий Лисицын и начинал безобразничать. Девушки сказали об этом моему отцу.

Как-то раз отец вышел на улицу, сел между девушками, запнулся платком и стал поджидать Василия Лисицына. Во тьме нельзя было разобрать, где отец.

Песня очаровательно лилась, летела вдаль, словно птица, и звуки ее звонким эхом отражались в темных лесах.

Вдруг подошел к девушкам Василий Лисицын. Он поднял ногу и… раз, другой, третий. Отец встал, подошел к Василию, сбросил с себя платок, взял его за грудки и спросил: «Ты будешь этим заниматься?»

Василий рванулся, но руки отца держали его крепко.

– Ты будешь этим заниматься? Говори!

– Нет, не буду. Отпустите меня, Андрей Иванович!

– Смотри, чтобы этого больше не было! – сказал отец и грозно толкнул Василия так, что тот полетел и уткнулся носом в песок.

Девушки рассмеялись.

После этого Василий не подходил к девушкам и не безобразничал.

Мне очень нравилась игра на скрипке Ивана Глебова. Ах, что это была за игра! Все присутствовавшие заслушивались. Скрипка порой будто плакала жалобно, порой смеялась весело. Этот самоучка играл с большим мастерством. Я не мог никак наслушаться. Мне хотелось самому так играть на скрипке.

Выгоняя на пашу скот, я брал с собой досточку и мастерил себе скрипку. Натягивал на нее из ниток струны, делал из конского хвоста смычок, натирал струны и смычок сосновой смолой и начинал «пиликать».

Пастух Антон бросал свой скот, выходил ко мне из своей левады с кривой сосенкой, напоминавшей собой музыкальную трубу, и мы садились возле канавы под вербами и вместе «играли». Языки наши выводили тогда такие трели, такие мотивы, что ни один композитор не смог бы записать их на ноты.

Я забывал тогда все свои невзгоды, забывал город Нежин, причинивший мне столько горя, беспокойства и горьких слез.

Отец и мать были довольны моей «скрипкой» и говорили: «Из тебя выйдет музыкант».

Мать каждый день приходили звать на работу – отрабатывать за позыченную муку, позыченный хлеб. Богачки приносили ткать полотно.

Как-то отец пришел домой с молотьбы поздно вечером раздраженный, сердитый. Он поставил свой цеп в сенях, вошел в хату, бросил картуз на лавку и сказал:

– Пусть Ваське и Акиму черти работают, а не люди… Им жалко помазать кашу молотникам постным маслом… У самих четыре клуни, наполненных хлебом. Около клунь стоят скирды, как горы… А кто им это нажал, накосил, как не мы, крестьяне? Четыре коморы полны зерна… А кто его намолотил, как не мы, крестьяне? Пять коров доится! Несколько кадок стоит сала… Кур, гусей, индюков, уток ходят тысячи во дворе… А молотникам дают вместо хлеба камень!

– Да что ты такое говоришь? Ты расскажи нам толком, – попросила мать.

– Мы молотили сегодня у Васьки и Акима до самого вечера рожь. Позвали нас вечерять. Мы пришли, сели за стол, все двадцать молотников, и стали ожидать вечерю. Вот нам подала Васька на вечерю пшенную кашу в мисках. Я посмотрел, а каша не помазана постным маслом. Я сказал молотникам, чтоб никто не ел каши. Никто и за ложку не взялся… Входит к нам Васька и спрашивает: «Почему вы не кушаете кашу?» А я ей: «Помазать нужно, а то сухая, в горло не лезет!»

– Ох, я забыла помазать.

Взяла кашу, покрутила над мисками пустой бутылкой и вновь нам подала ее… Мы опять сидим, никто за ложку не берется. Васька к нам:

– Чего ж вы, молотнички, не кушаете?

– Кашу помазать нужно, – говорю я ей сердито. – Мы силы своей не жалеем для вас, а вам жалко помазать нам кашу постным маслом! Если постного масла нет, то мажьте коровьим или салом… Вы ж, – говорю, – закопали в землю две кадки червивого сала, а молотникам не дали ни кусочка…

Она взяла бутылку с маслом, помазала нам кашу и говорит:

– Это ты, Андрей, молотников бунтуешь!

– Какой же это бунт? – говорю я ей. – Это справедливость!

– Чтоб ты не приходил больше к нам молотить! – сказала Васька.

– Ну ее к чертовой матери! – ответила мать. – Чтоб ты, Андрей, больше не ходил к Ваське молотить!

– Ни за что не пойду!

– Ты, Алеша, – обратился отец ко мне, – иди в город, поступай на завод или в лавку, служи там, только не сиди в селе. Тут будешь вечным батраком у богатеев… Пусть уж наша жизнь проходит в бедности, в батрачестве, а ты, может быть, станешь человеком, – закончил отец.

Так проходило время.

Народ говорил в селе: «Кто убьет змею, тот победит большое зло и станет храбрецом». Мне захотелось убить змею. Однажды, идя травой с кийком в руках, я увидел, как ползет между травой большая серая змея. Я отскочил, испугался, а потом снова подошел к ней с поднятым кийком. Змея подняла голову и зашипела. Я ударил ее со всей силой кийком по голове. Змея скрутилась в клубок, потом расправилась, и так я бил ее, пока вся голова ее не была разбита. «Я победил зло, я стал храбрецом! Нет, не победил я еще никакого зла. Не стал я еще храбрецом. Вот если бы мне так разбить голову сплетницы Елизаветы Семеновны, тогда бы победил большое зло, тогда был бы храбрецом», – подумал я и забросил свой киек далеко в траву…