7. Горький хлеб

Олекса Кирий

Уборка хлебов закончилась. На полях, поблескивая на солнце, как золотые слитки, стояли большие копны ржи.

Однажды утром мать сказала мне:

– Собирайся, Алеша, пойдешь со мной на поле. Сегодня приказчик будет отмечать наши копны.

Мне очень хотелось посмотреть, как это приказчик будет отмечать наш хлеб, и я охотно пошел с матерью.

Мать шла быстро. Ухватившись за ее юбку, я едва поспевал за нею.

Солнце было уже высоко, когда мы пришли на поле пана Дементовича. Селяне-батраки, такие, как и моя мать, стояли у копен убранной ими ржи.

Приказчик был уже на поле, ходил между копнами, осматривал и втыкал в некоторые из них палки.

Невдалеке от наших копен стояли дрожки приказчика с серой красивой лошадью. Я подошел к дрожкам и начал трогать сиденье, подножки.

– Пошел вон отсюда! – грубо крикнул на меня приказчик.

– Иди сюда, Алеша! – позвала меня мать. Я подбежал к матери и спрятался за ее спину, пугливо и в то же время с ненавистью поглядывая на приказчика.

Невысокого роста, рябой, в рубашке навыпуск, подвязанной зеленым шнурком, в шляпе и новых сапогах приказчик лениво, как пан, шагал по полю, помахивая длинной ременной плетью.

– У, ирод окаянный! – прошептал я, когда он начал приближаться к нам.

– Молчи! – дернула меня за руку мать и низко поклонилась приказчику.

Тот проворчал что-то невнятное, обошел несколько раз копны, уложенные матерью и начал вставлять палки в самые тощие.

– Семен Константинович, прошу вас, отметьте мне вот эту! – попросила мать, указав на одну из самых больших копен. Приказчик, не обратив внимания на просьбу, молча продолжал свое дело.

– Семен Константинович, прошу! – повторила мать громче.

– Что? – огрызнулся грубо приказчик. – Не будет по-твоему. Ишь, для себя сложила копнищу! Не будет!

– Прошу… У меня пятеро маленьких детей. Мы живем впроголодь, а пану все равно, у него много хлеба… Прошу, Семен Константинович… пятеро маленьких детей! – слезно бормотала мать.

– Пятеро, пятеро! – зло усмехнулся приказчик. – Не надо было плодить… Что отметил, то и бери! Понятно?

Он хлопнул плетью себя по сапогу и пошел дальше.

Мать расплакалась и сквозь слезы гневно бросила вслед приказчику:

– Заелся! Камень, а не сердце у тебя… У самого хлеба – горы, а у нас горе… Постой, постой, рябая собака, – добавила она приглушенно, – придет наше время. Тогда припомним тебе, ироду, все… Обделил нас, панский пес!

Мать взяла меня за руку:

– Пойдем, сынок… Пойдем. Нет на свете правды!

До самого села она шла молча. Молчал и я.

– Мамо, а скоро придет то время, когда мы припомним приказчику? – спросил я мать у ворот нашего двора.

– Скоро, скоро, сынок! – уверенно промолвила мать и, оглянувшись в сторону панского поля, повторила тихо: – Не может быть, чтоб то время не пришло!

На следующий день мать наняла у соседа лошадей для перевозки заработанной ржи. За перевозку пришлось отдать большой кусок полотна.

Так мать зарабатывала хлеб. Горький был этот хлеб – горький от вечных слез нашей бедной матери.