29. В станице Прохладной

Олекса Кирий

В Ростове я сел в поезд, который шел на станицу Прохладную. Конечно, сел без билета, зайцем. Ах, как это было для меня неприятно! Все люди с веселыми лицами сидели спокойно, разговаривали, шутили, смеялись, а я должен каждую минуту быть на страже, следить, не идет ли кондуктор, чтобы вовремя спрятаться под лавочку.

Поезд прошел одну станцию, другую, третью, а кондуктора все не было. Я думал: «Слава Богу, что его нет». Мне хотелось плакать.

Вот наконец зашумели тихо голоса по вагону:

– Идет контролер.

Все полезли в карманы за билетами.

Петр Момот крикнул мне:

– Алеша, лезь под лавочку!

Я полез под лавочку и вмиг свернулся там в клубок, стараясь не дышать.

– Господа, сядьте, пожалуйста, на лавочку, – начал говорить торопливо Петр Момот, – и прикройте ногами мальчика. Это бедный мальчик, едет на заработки, и у него нет билета, – говорил он пассажирам.

Пассажиры сели в ряд на лавочке, свесили ноги под нее таким образом, что меня нельзя было заметить.

Один пассажир ударил меня нечаянно каблуком по голове, да так сильно, что у меня искры посыпались из глаз, но я не пикнул.

Вдруг я услышал:

– Господа! Предъявите билеты!

И вслед за этим послышалось щелканье щипцов.

– Что, у вас зайцев нет? – спрашивал голос.

– Какие у нас зайцы! Чай не в лесу находимся! – ответил пассажир.

Я лежал без движения, задыхаясь от недостатка воздуха и запаха сапог, смазанных дегтем, а сердце билось у меня в груди так сильно, что, казалось, вот-вот разорвется. Но это продолжалось недолго, всего несколько минут.

– Ну, «зайчик», вылезай! – сказал кто-то из пассажиров, – охотники с собаками уже ушли.

Я вылез бледный как смерть. Голова моя кружилась.

– Что, плохо под лавочкой? – спросил меня пассажир.

Я молчал, а пассажиры, глядя на меня, смеялись.

Я посмотрел вслед контролеру. Высокий, толстый, красивый мужчина с длинными запорожскими усами, в синем костюме и форменной фуражке щелкал билеты, а около него стояли еще два: один низенький, до безобразия толстый мужчина – обер-кондуктор, с фонарем в руке, и второй, немного потоньше, с большой курчавой бородой, – кондуктор. Он шарил глазами по полкам, заглядывал под лавочки – выискивал зайцев. «Это значит, контролер – охотник, а обер и кондуктор – собаки», – подумал я, вспомнив слова пассажиров, и сам рассмеялся.

Так приходилось мне несколько раз лазить под лавочку и прятаться от «охотников и собак».

Из поезда я увидел впервые город Пятигорск, гору Бештау.

Я удивлялся и любовался новыми, невиданными еще картинами природы Кавказа, и это оставляло глубокий след в моей душе, в моей памяти, особенно гора Бештау.

Так поезд уносил меня все дальше и дальше. Уже оставалось два пролета до станции Прохладная. Как вдруг – контролер. Забрался я под лавочку и затих, но кондуктор заметил меня: он со злостью вытащил меня и начал спрашивать:

– Куда ты едешь?

– В Прохладную.

– Кто ты такой? Откуда сам?

Я, бледный, испуганный, стоял перед ним и молчал.

– Молчишь? Вот мы сейчас заставим тебя заговорить!

Он ударил меня по лицу и велел собираться.

Слезы катились у меня из глаз градом. Я глотал их и, тихо всхлипывая, смотрел на Петра Момота.

– Насколько мне известно, – заговорил Момот, – этот мальчик едет только один пролет в станицу Прохладную. Сколько стоит билет, я за него заплачу.

– В трехкратном размере, – сердито ответил кондуктор.

Петр Момот уплатил кондуктору в трехкратном размере за билет. Эти деньги кондуктор бросил в свой глубокий карман, который находился в широких кондукторских штанах. Деньги звякнули там, словно в пропасть, и кондуктор ушел. Этим дело и кончилось.

На станции Прохладная мы с Момотом встали с поезда и пошли к нему домой.

Уже всплывала из-за гор бледная круглая, как кадушка, луна и озаряла пустынную станицу. Ярко мерцали в синем небе звезды. Ночь напоминала мне ночи, какие бывают на Украине.

Я вспомнил свое родное село, мать, отца, и сердце мое защемило.

Грусть и тоска по родному селу охватили всю мою душу. Мне хотелось плакать. Хотелось эти чувства записать на бумагу, и вот я начал сочинять стихи. Вот какой стишок вылился в моем сердце, пока мы шли домой к Момоту:

Далеко-далеко на чужбине

Вспоминаю родное село.

О, родная моя Украина,

Нет дороже тебя ничего.

К тебе думы мои все несут,

Я хотел бы там жить, но нужда.

На богатеев, на панов наш труд.

Из села гонят слезы, беда.

Засеваем поля, но не нам.

Все в нужде да слезах бедняки,

Урожай собираем панам,

Богатеют паны, кулаки.

О, родные луга и леса.

Плачу я по лесам и лугам,

Что наш труд и твоя, Украйна, краса,

Мироедам достались, панам.