19.04.1841 г. Ф. А. Кони

Вот же Вам, мой добрый и любезный Федор Алексеевич, давно изготовленный «Ботфорт». Он стачан кое-как, и не знаю, придет ли на ножку интересной, часто веселенькой, иногда унылой, иногда шутливой, острой, едкой, но всегда миленькой «Литературной газете». Не нужно ли его будет разбить или посадить по колодкам Вашим. Делайте как хотите, когда из него что можно сделать. Сказал бы, что готов и вперед служить, но боюсь солгать; так много на шее разных обязанностей, что, именно, не знаю, как управиться; и потому, что можно, то и будет, и без обещания.

Я уже не надеялся живого слова от Вас слышать, знавши по опыту всю обузу, на Вас лежащую. Да, по опыту. Журнальное дело знакомо мне. В [1]816-м году (родились ли Вы тогда?) я здесь, в пустыне, состроил журнал («Украинский вестник»), поселял понятие о издании, печатании, читании журнала, так знаю, как солона каждая строчка. Только и полегче было, что тогда не было лаятелей, ругателей, почитающих себя и именующихся уважаемым званием критика. Ну, да черт с ними!

Буду свое и с Вами говорить. Так я уж и не думал получить от Вас какую-то весточку, как вот праздничные почты доставили мне удовольствие читать, что Вы не выкинули меня из памяти и среди недосугов, нашли время потешить меня. Благодарю Вас за все и снова, Анна Григорьевна моя благодарит Вас за заботы о чепчике. Теперь просит Вас покорнейше, если «Ботфорт» заслужит Ваше внимание и стоит того, выслать ей с первою почтою шляпку, разумеется, летнюю, разумеется, Вами, как законодателем мод и одаренного вкусом, избранную по всем требованиям моды и изящности вкуса. Приказывая об укладке, потрудитесь подтвердить, чтобы заделан ящик был аккуратнее, ибо крышка на ящике с чепчиком была проломлена. Чепчик не мог пострадать, но шляпка, потерпев такое насилие, крепко, как говорят наши здесь, оконфузится. Дальнейших комиссий, изъясненных в первой записке, осенних, и ныне, по весеннему времени, необходимых, как-то бурнус и под. тому, не смеем препоручать, не имея еще возможности удовлетворить Вас за них.

NB. Шляпка должна быть со всеми принадлежностями как извне, так и внутри, цветы, ленты и проч. употребляемое. Если можно добавить к тому ручной зонтик, много сим одолжите, но все при условии, если можно.

Повторяю еще: набежит свободное время – напишу для Вашей милой газеты, которую исправно от Вас получаю и которою тешусь с людьми, знающими толк. Доволен очень, что Вы не о всех без изъятия вновь выходящих книгах рассуждаете. О не заслуживающих внимания стоит ли говорить в листочках? О важном издании известите, о смешном также известите и позабавите извещением, как прекрасно рассказано было о «Леонарде» в Харькове. Нет, что хорошо, то хорошо.

«Пантеон» – молодец. Идет бодро, важно, величаво, солидно. Искренно жалею, что не знаю его коротко, и благодарю за обещанную высылку, которую надеюсь получать своевременно. Не дорожите жужжанием насекомых. Они пишут, как соусы стряпают, и все исходит потом обыкновенным каналом. А Ваши труды, говорю вообще, остаются и в голове, и в сердце, и в памяти; и надо-о-о-олго останутся в памяти.

К этому рассказ. Двое шли по улицам Таганрога. Один из них собирался ехать в Петербург. Это было осенью. Встречают чумаков, хохлов с фурою. «Откуда фура?» – спросил один. «Аж из самого Харькова», – отвечает чуб. «А какова дорога?» – спросил располагающий ехать на север. «О-о-о-о-о-о, грязно!» – пропел хохол. Спрашивавший потребовал изъяснения у товарища, понимавшего хохлацкую песню. «Видите ли, – отвечал тот, – если бы он сказал просто: «Грязно», это бы означало легкую, пустую грязь; но по мере протяжения его «о-о-о» он выражает обилие грязи, и потому на переводе значит: «Грязь невылазимая».

Что же Вы сделали с «Шельменком»? Шикали бы на него сколько хотели, я и не слыхал бы; но зубоскалы-журналисты подхватят на зубки, только оглядывайся, как от напавших собак. В каком виде предстанет пред публикой Шельменко? В своем виде он не будет понят. Его природная трусость, робость, увертывание от действия, а между тем где надобно уже действовать, тут он так огораживает себя, чтобы во всяком случае быть ему правым; притворясь дурачком, выглядывает слабую сторону у противника, подметив ее, тут же и оседлает его. Не знающие языка и изворотов его, не поймут ничего. В русском же виде он будет странен и похож на настоящего фофана. Прочие лица, все наши, все здешние, вовсе будут непоняты и, глядите, чтобы не навели зевоты и дремоты. Нет, не для Вашей публики комедия эта писана. Жду и наперед отгадываю, что скажут и как кто скажет.

Всем Вашим, а потому и нашим, прошу сказать мою благодарность за добрую память и добрые слова. Будь у меня свободное время, всех бы закидал статьями по приличию каждого. Ей, не управлюсь. Вовсе почти не пишу. Не думаю и отгрызаться от бешеной брани Сенковского. Утешаюсь тем, что он, проповедуя о законах критики, вовсе не держится ее и не понимает.

Пишу к Вам в рассеянии и беспрестанно отрываюсь от письма.

При свободе, хоть и не получу от Вас письма, напишу побольше и аккуратнее.

Верьте уважению и дружбе.

Григорий Квитка

Примітки

Вперше надруковано у вид.: Квітка-Основ’яненко Г. Ф. Твори у восьми томах, т. 8, с. 243 – 245.

Автограф невідомий.

Подається за першодруком.

«Ботфорт» – оповідання «Ботфорт. Рассказ штаб-лекаря Пампушкина» опубліковане в «Литературной газете», 1841, № 53, с. 209 – 212; № 54, с. 213 – 216.

… я здесь, в пустыне, состроил журнал… – Г. Квітка говорить про свою співучасть у виданні журналу «Украинский вестник» (1816 – 1818) разом із Р. Т. Гонорським і Є. М. Філомафітським

Что же Вы сделали с «Шельменком»? – Йдеться про публікацію п’єси «Шельменко-денщик» в журналі «Пантеон русского и всех европейских театров» (1841, ч. 1, № 3, с. 1 – 33).

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1981 р., т. 7, с. 304 – 306.