11. Олена венчается с Халявским
Григорий Квитка-Основьяненко
Смутная и невеселая убиралась в своей хате панна хорунжевна, Осиповна Олена, на своем Безверхом хуторе, что на Сухой Балке. И убирается и не убирается; нужно бы и поспешать, потому что в селе прозвонили уже к утрене в один колокол и начали трезвонить; нужно ей поспешать к церкви, потому что вчера на «договорах» (девичнике) так положили, чтоб ей тут и свенчаться с конотопским сотником, паном Забрёхою, Никитою Власовичем; а от хутора до села, где венчаться, будет верст пять или две; вот нужно ей поспешить, чтоб выспеть… так руки не поднимаются!
Уже она и расчесалась, уже и длинные, толстые свои косы в мелкие косички поплела, стала ленты на голову накладывать… глядь! что ни лучшая лента, то ей подарил пан судьенко… Ее так и подрало морозом по спине!.. вспомнила его, ей взгрустнулось, и она немного всплакнула. Зубиха же тут так и рассыпается! И сюда мечется, и туда бросается; и намисто навязывает Олене не шею, и голову цветами убирает; а нарядила ее совсем, то и выбежала скорее из хаты, повернулась на одной ноге против солнца, три раза пошептала что-то себе, обвела рукою в ту сторону, где село, и сказала:
– Кто думает поспешать, пускай не выйдет из хаты; и чтоб до восхода солнца не нашел ни дверей, ни оконца.
Вошедши опять в хату, стала снаряжать панночку Олену к венцу; велела ей три раза поклониться в ноги отцу и матери, коих для такого случая приискали, а потом и братцу родному. Старшей дружке дала пару свеч пятикопеечных, венцы держать, платок – руки связать, рушник под ноги, и грош под рушник пономарю за светильник. Потом тихонько, чтоб никто не видел, дала той же дружке какую-то косточку, да какой-то репеек, и научила ее, что и когда с ними сделать. Вот и пошла наша молодая с старшею дружкою в село, поспешая к заутрене, чтоб там венец принять с паном Забрёхою, конотопским сотником, Никитою Власовичем.
Что же делала Явдоха, оставшись на Безверхом хуторе? Там девствовала лет сорок девка, звали ее Солоха. Бедная да пребедная! Не было у нее ни одежи и нечего. Волос на голове мало: у щеке шрам, зубов недочет, горбата, курноса, на одну ногу хрома, а правой, их искривленной руки ко рту не донесет.
Вот такую-то кралю Зубиха взявши, убрала в ленты и вместо кос распустила концы лент, одела в чужую свиту, выпросила намиста и навязала ей на шею. Как уже совсем прибрала, Явдоха посадила ее верхом на палочку, сама села на другую, цмокнула, нукнула… Палочки помчались изо всей силы, только пыль столбом за ними. Прибежавши в село к церкви, Явдоха и говорит Солохе:
– Стой же ты, девка, на крыльце, да держи в руке вот эту маковку. Какой казак приедет, да возьмет тебя за руку, да подведет венчаться, не упрямься, не церемонься, венчайся смело. Смотри же, ожидай до восхода солнца…
Солоха стала и дожидает, а Явдоха к своему делу.
Олена же с старшею дружкою знай идут да поспешают в село, чтоб застать заутреню. Олена идучи расхваливает Забрёху: какой-то он красивый, чернявый, полновидный; какие у него усы хватские, и какой сам весь славный и проворный. Как они идут, то где только взойдут на перекрестную дорогу, то старшая дружка косточкою, что дала Явдоха, три раза панну Олену в спину тихонько: стук, стук, стук! Да и примолвит: «Прочь, нелюбый!» – То Олена ее и спрашивает: «Что ты, сестричка, меня в спину толчешь?
– Да то я, панночка, перьецо сняла; на кунтуш пристало было.
То Олена и начнет опять про пана Власовича говорить, да уже не так его похваляет: что у него глаза не такие, как у пана судьенка. На другом перекрестке и усы не так хороши, чем у пана Халявского; после он уже и сякой, и такой, и стыдок, и гадок, и мерзок и дурень. А как дошли к церкви, то старшая дружка тихонько сзади и развязала шнурочек, на котором повешен был мешочек, что привесила было Явдоха с разными снадобьями. Вот, как развязала, а тот мешочек и упал, так что Олена и не почувствовала. Она тот же миг и закричала: «Цур же ему, пек ему, этому Забрёхе; не хочу, да и не хочу за него замуж. Воротимся, сестра, домой!…
– Постойте хоть немного в церкви; когда же пан сотник к тебе подойдет, чтоб венчаться с тобою, то ты тут ему и откажи. Это ему еще стыднее будет, что ты при людях такую насмешку ему сделаешь.
– Вот это точно хорошо, – сказала Олена, – таки-тут ему в глаза и плюну. Пойдем же в церковь.
Вошли в церковь. Панна Осиповна глядь-глядь по церкви – нет пана Власовича. Уже скоро и выйдут, а его нет. Вот она, то покраснеет как мак, то побелеет как полотно; все боится, чтоб он не вошел, да чтоб не потянул ее к венцу. Как вот, только-что начали читать к концу, как… шасть в двери! Свашки, светилки, бояре, дружко, подручный, старосты: да все не простые, все с панских, что только поцмокай!…
Еще важнее были, чем у нашего школяра, что до философии ходил, да женясь у нас в селе свадьбу играл. А за таким-то поездом вошел и молодой… Кто же такой? Олена так и задрожала, как увидела, что это… пан Халявский, Омельянович, кого тем репейком, что ведьма дала, скорее ее в спину толк! И проговорила тихонько: «Прицепись опять». Олена после этого и сгорела, да промеж народу протерлась к пану Халявскому, да его за руку дерг! И говорит:
– Бери меня, как хочешь, а бери. Когда же у тебя есть другая, то покажи, где она? Я ей тут же глаза выцарапаю. То я было с ума сошла; а теперь умру, когда меня оставишь!
– Да я же за тем, панночка, и пришел, чтоб с тобою закон принять, – сказал пан судьенко, да и потянул ее к налою. Не замедлили, пропели «лозу плодовитую», обвели около налоя, сказали молодым поцеловаться; получили с молодого двадцать пять копеек, и отпустили домой; а сами собирались уже свечки гасить и другое-прочее.