13. Забрёха пролетал своё сотничество
Григорий Квитка-Основьяненко
Смутен и невесел стоял, повесивши голову даже на грудь, пан конотопский сотник, Никита Власович Забрёха, в Безверхом хуторе, подле панских хат, смотря, что панна хорунжевна, Олена Осиповна, сидит на посаде с паном судьенком, Демьяном Омельяновичем Халявским; подле него стоит… Солоха! Девка красивая, опрятная, разодетая… Что было на ней к венцу выпрошено, плахта ли, свита, или намисто, или ленты, все это люди свое поснимали, а она и осталась с голою головою, босая, сорочка грязная, дырявая, разорваная, и только-что куском старой плахты закрылась, да и полно. Вот весь убор не ней!
Вот так-то удружила ему Явдоха Зубиха, конотопская ведьма, за то поругание, что он ей на реке и подле реки при всей громаде сделал. А и не он же: когда по правде сказать, то управлялся над нею пан Пистряк; он и пана сотника на это навел; ну, да знаете, что на свете все так идет: что писарь сбездельничает, так ему ничего; а судья сдуру, не знавши дела, подпишет, так он и в ответе; на нем все беды и обрушатся.
Стоял-стоял пан Власович долгонько, и ума не приберет, что ему теперь делать! Забежал бы на край света, так все браку не разорвать; что при венчании говорил, что не оставит ее до самой смерти. А как глянет в окно, его панна Олена сидит подле пана Халявского; как услышит, что дружечки припевают не ему, а Демьяну; а слепой скрипач, сидя в сенях, что есть мочи скрипит Дербентский марш; а бесовская Явдоха Зубиха, вместо матери, сидит в красных юфтовых сапогах с подковами в четверть, а на голове кибалка, что это зять, пан Халявский, надарил; да еще она выглянет в окно и насмехается над ним, так он даже о полы бьется руками и зубами щелкает.
Пан Григорьичь хотел, было, оставить свое бояринство и пристать к чужой свадьбе, потому что видел, что тут кушанья всякие отличные, и горилки много, и потчуют в ряд всех без разбору, кто первую пьет, а кто уже и пятую. Поткнулся было, так ему и чарки понюхать не дали и в хату не пустили. «Иди – говорят – себе на свою свадьбу». Вот он подумал что – говорит – живое покину, а мертвого пойду искать, плюнул им через порог, да пошел к своему поезду.
Вот дружко их собрал всех, и говорит:
– А что ж, пан сотник! Какого пива наварили, такое станем пить: чего тут будем глядеть? Надо как начали, так по закону и оканчивать; уже и нерано.
Поехали, приехали, сяк-так дали порядок, стали кое-чего у пана Власовича из вещей матери его, прикрыли грешное тело Солохи; стала хоть немного не так гадка; посадили молодых за стол; кушанья же всякого было наготовлено; была и горелка, была и варенуха. Таки нечего сказать, дело было на порядке.
Пели ли дружки, или нет; танцевали ли парубки с девками, или нет, а скорее разделили каравай.
На другой день пану Власовичу крепко досадно было видеть, как пан Халявский с своею молодою приехал на таратайке в город покрываться. Впереди везут на предлиннейшем шесте шелковую запаску, да красную-красную, как есть самая настоящая калина: и лошадям чубы, а музыканту руки, скрипку, и чуб, и один ус красными лентами перевязали. А у пана Забрёхи этого ничего не было.
Собрались у него люди, приготовляются калач разделять; а он есть сотник над сотнею, старшина; безделицею не удовлетворишь его; а он потом с тебя и больше еще взыщет; придерется к чему-нибудь. Вот советуются между собою: иной хочет барашка подарить, другой поросенка, тот теленка; и пан Пистряк, известно, как писарь, взявши уголь в руки, хочет записывать на стене, кто что подарит, а дружко собирается выкрикивать всякими голосами, какую кто скотину или птицу подарит – как вот вбежал казак из Чернигова, и подал письмо к пану сотнику от самого полковника черниговского.
Надулся наш пан Забрёха, как индейский петух, и начал шикать, чтоб все замолчали, и говорит: «Цытьте-ка, молчите. Пан писарь! А прочитай мне этот рапорт. Видишь, мне некогда, я теперь на посаде сижу, я молодой. А читай, читай; нет ли какой новины, или какой милости? Да громче читай».
Пока пан Пистряк читал по складам да зацеплялся над слово-титлами, так еще ничего; как же стал по верхам читать, так ну! Фить-фить, да и только. Там было написано, что пана Забрёху, нашего Никиту Власовича, зачем не послушал пана полковника Черниговского, как ему было написано; а вместо того полоскал в пруду конотопских молодиц, да старых баб, словно белье, да с полдесятка на смерть утопил; а потом как выискал между ними ведьму, так ей и поддался, и черту душу укрепил, да и летал, как птица заморская, что все люди видели, и удивлялись, и перепугались, а кое-каким малым детям и переполох выливали – так-то славно командовал пан сотник над своею сотнею: так за то его с сотничества сменить…
Как это услышал народ, так и удивились, и стоят разинувши рты! А наш сердечный Забрёха сидит, словно горячим борщом поперхнулся… и говорить бы так горло захватило; и побледнел, и посинел, и запенился, и слезы распустил. А Григорьич и говорит ему:
– Вот так же, пан сот… или бишь уже, пан Никита! Так тебе и надо! Ты было крепко разобрался, и даже писаря не слушал, и думал быть умнее его; да видишь, под небесами летал, да и сотничество и пролетал. Это же еще на первом листе написано, а вот перевернем на другой, что там прочтем. Может, и наш верх будет. Цыть-те же все, слушайте! Кого начитаю над вами сотником, так тотчас покланяйтесь ему и идите поздравлять с гостинцами…
Да и перевернул бумагу, усы разгладил, окинул всех глазом, чтоб смотрели не него, и кашлянул три раза по-школярски, и стал читать… Как же начитал, что конотопским сотником поставили не его, как он желал и крепко надеялся, и затем и Забрёху свертел с сотничества; а взяли с другой сотни судьенка, Демьяна Омельяновича Халявского – как прочел это Пистряк, да и письмо уронил, и голову повесил, и долго думал-думал, потом поднял голову и говорит себе:
– Нужды нет! Подобьюсь под нового, да и буду им управлять. Недолго будет пановать. И этого в дураки пошлю: как его сменят, тогда наверно буду я. Оставайся же, пан сот… или бишь, пан Никита с своею Солохою; а я иду к новому пану сотнику Демьяну Омельяновичу; и тот подарок, что готовил тебе на свадьбу, понесу ему на поздравление. А кто, хлопцы, со мною?
– Я – я – я – я – заревела громада, и шарахнули из хаты, не уважая, что и чарки были налиты, и дружко калач разрезал. И что-то: все, и дружко, и под-дружний, и бояре, и все разошлись; остался сам Никита с Солохою; некому было приготовленного есть и налитого пить. Вот такая-то свадьба у Никиты Власовича Забрёхи, что был когда-то в славном сотенном местечке Конотоп паном сотником!