В.А.Чивилихин о русской историографии
Жарких Н.И.
Высказаться по этому вопросу автора побудили, во-первых, норманисты, во-вторых, Л.Н.Гумилёв. Главное своё открытие в областии историографии автор формулирует следующим образом:
"В общественной жизни Росии шла борьба патриотов и антипатриотов, не затухала ожесточённая полемика между норманистами и их противниками, которые с помощью бесспорных материальных доказательств пытались развеять мёртвый дух норманизма". [с. 581]
Напрасно автор прибеднялся, говоря, что не имел цели сделать научные открытия; за одно это откровение, появись оно в годы борьбы с космополитизмом, автор несомненно удостоился бы учёной степени доктора исторических наук. Шутка дело – борьба патриотов с антипатриотами! Такого даже самые бойкие антикосмополитисты и антинизкопоклонцы перед буржуазной наукой вкупе с непреклоненцами перед Западом не выдумали! А ну как кто-нибудь из любознательных читателей, дойдя до этой страницы, возьмёт и объявит: "Борьба патриотов и антипатриотов по мере продвижения к коммунизму обостряется!" Что мы тогда будем делать? Придётся выявлять антипатриотов, хватать, сечь и ссылать, придётся исполнять этот закон… Прост-прост наш автор, а смотрите, какую ядовитую и опасную штуку выдумал!
Но если забыть о возможностях практического прменения термина "антипатриот", то то выйдет пример очень крупного историографического ляпсуса, который, согласно тезису автора, не следовало бы популяризировать. Во-первых, антипатриотов как таковых в истории русской общественной мысли нет и не было; все мыслители и писатели русской земли, имевшие хоть какое-то общественное значение, неизменно являют нам примеры именно высокого патриотизма. Другое дело, что каждый из них мог любить родину на свой лад, за особые, излюбленные именно им черты, но мы не имеем права объявлять свою любовь к родине единственно правильной и на этом основании отрицать за другими право любить её по-своему. Собственно говоря, обвинения в антипатриотизме обычно являются в качестве клеветнического преувеличения таких сторон любви к родине, которые неприятны обвинителю. Стоит ли говорить, что истинно лучшие умы России не только сами никогда не обвиняли в антипатриотизме других, но напротив, признавали за всяким право любить родину по своему, независимо от того, как любят её другие и как приказывает любить начальство. Презумпция патриотизма была у них общим принципом отношения к деятелям мысли.
Во-вторых, даже в частном вопросе отношения к научной проблеме происхождения государства на Руси в 1872 году, к которому автор приурочивает открытую им борьбу, спектр мнений был намного более сложным, чем это представляется автору.
1. Была группа сторонников чисто учёной разработки вопроса, представленная норманистом М.П.Погодиным и др., антинорманистами Н.И.Костомаровым, С.А.Гедеоновым и др. Я их объединяю в одну компанию на том основании, что в дискуссиях между собой они все исходили из признания одного принципа – вопрос о происхождении Руси от варягов настолько важен, что ему стоит посвящать целые тома.
2. Были сторонники иронического взгляда на этот вопрос; эта точка зрения представлена Н.А.Добролюбовым и Г.З.Елисеевым в "Свистке":
"Наши учёные зорко следили за 'Свистком'. Открылось это благодаря исследованиям г.Костомарова о начале Руси. Само собою разумеется, что сам г.Костомаров не предполагал таких результатов от своих исследований о варягах. Но такова уж участь великих открытий, что они делаются случайно. Очень вероятно, что и г.Чичерин, работая над своей диссертацией о русских областных учреждениях 17 в., не предполагал, что диссертация эта поведёт к открытию слабости профессора Крылова в латинских склонениях; а вышло так […]
Утверждали, что Погодин вызвал Костомарова на дуэль и что они просили на это разрешения, но не получили. Некоторые находили это похвальным, другие же не одобряли запрещения дуэли, говоря, что хоть вообще дуэль безнравственна, но в этом случае без неё нельзя было, ибо варяжский вопрос сам по себе есть для нас вопрос жизни и смерти […] Утверждали, что дело на диспуте в университете будет решаться всеми присутствующими, на голоса, и таким образом несомненно уже будет, кого Русь лучше хочет – норманнов или литовцев. Кроме того, рассказывали, что среди университетской залы будет устроен костёр, на котором сожгут сочинения побеждённой стороны" [2].
Причины такого отношения Добролюбова к варяжскому вопросу легко понять, если вспомнить общие черты его мировоззрения. Он воспользовался вниманием к диспуту 1860 г., чтобы напомнить о нескольких излюбленных своих (и моих) идеях. Во-первых, наука не должна заниматься пустяками, должна помнить об истинной величине разбираемых ею вопросов, не должна впадать в легкомыслие. Основополагающая статья Н.А.Добролюбова, в которой впервые было описано легкомыслие ("Письмо из провинции"), появилась именно в "Свистке" (указанное издание, с. 18 – 26). Во-вторых, в решении научных вопросов не следует апеллировать ни к авторитетам (указанное издание, с. 94 – 95), ни к мнению невежественного "большинства". В-третьих, учёный имеет право отстаивать своё мнение, и это право нельзя нарушать оргвыводами. Ироническое отношение к претензиям того или иного учёного, той или иной школы на монопольное обладание истиной – безусловно, лучшее средство остудить рвение неумеренных пропагандистов, восклицающих: "Доколе же будут предоставляться страницы журналов для популяризации этих ничего не имеющих общего с истиной воззрений?"
На эти причины иронического отношения к варяжскому вопросу прямо указывает Г.З.Елисеев:
"В наше время идти вперёд – значит неутомимо обсвистывать всех передовых, чтобы они не завели любезного отечества в непроходимые дебри, из которых впоследствии не в пример труднее будет выдираться, чем из дебрей норманских, устроенных М.П.Погодиным и другими почтенными исследователями русской истории в давнопрошедшее время" [3].
3. Были люди, считавшие, что основное в варяжском вопросе – не выяснение конкретных фактов, а варяжская легенда.
"Сказание о призвании варягов есть не факт, а миф, который гораздо важнее всяких фактов" – так формулировал эту точку зрения И.В.Павлов в письме М.Е.Салтыкову 13.08.1858 г. [4]
Политическая легенда – это форма общественной мысли, которая для аргументации своих положений ссылается на исторические факты, может быть недостоверные, но представляющиеся достоверными авторам и/или потребителям легенд. Например, происхождение московских великокняжеских регалий от византийских императоров, как оно изложено в "Сказании о князьях владимирских" – легенда, но на эту легенду ссылались теоретики государственной власти России в 16 в.; легенда о происхождении рода литовских князей от римского императора Августа – тоже сказка, но ею "Хроника Быховца" обосновывает власть этих князей; и мнение, будто революцию 25 октября 1917 г. совершил пролетариат – опять-таки сказка, но на неё ссылаются, когда хотят учинить очередную пакость.
Политическая легенда развивается по своим собственным законам, раскрытие которых – задача истории общественной мысли, и не подчиняется законам развития исторического знания, хотя между этими сферами общественной мысли есть взаимодействие. Мнение о тождественности политической легенды и исторического знания основано на внешнем их сходстве, на общности материала, с которым они имеют дело. Иногда историческая концепция определяет очередной шаг развития легенды – например, мнение норманистов 1 половины 19 века легло в основу празднования юбилея 1000-летия России в 1862 г. и таким образом приобрело статус официальной версии о корени происхождения глуповцев; иногда легенда навязывает если не точку зрения, то форму её изложения – например, сейчас необходимость быть антинорманистом (во избежание обвинения в антипатриотизме, антиисторизме, антибольшевизме и ещё бог знает в чём) диктует историкам бранные выражения по адресу норманистов и легенда о непроисхождении Руси от варягов водит пером историка.
Самый известный представитель третьей точки зрения – А.К.Толстой в "Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашёва"; вещь эта хрестоматийная и цитировать её нет надобности. А вот как подаёт варяжскую легенду М.Е.Салтыков:
"Пришли, значит, три брата, а как земля наша велика и обильна, то и выходит, что им втроём управиться в этом изобилии неспособно. И пошли у них братцы поменьше, примерно, хоть ты и я: чем больше порядку, тем больше братцев, и до того, сударь, дошло, что кроме порядка, ничего у хозяев-то и не осталось. Где было жито – там порядок; где худоба всякая была – там порядок; где рощицы росли – и там завёлся порядок. И стало хозяевам куда как радостно: земля, говорят, наша хоть и не изобильна, да порядок в ней есть… Резон!" [5]
Из факта наличия второй и третьей групп мнений по вопросу о варягах следует, что вопрос этот действительно занимал важное место в общественной жизни России в ту перестройку, но вовсе не по той причине, которую выставляет В.А.Чивилихин. Увы! с тех пор широкий и всесторонний взгляд на историю и общественную жизнь, которым прославилась русская интеллигенция 19 в., утрачен безвозвратно. Свидетельством упадка нашей общественной мысли после 1917 г. служит и литература варяжского вопроса: И.П.Шаскольский написал целый трактат [6] для опровержения норманистов, книги которых нам недоступны – это называется "отпор буржуазной идеологии"; М.Ю.Брайчевский на тему
Геляндри и Варуфорос –
Вот два моих столба!
На них мою теорию поставила
Поставила судьба [7]
– сочинил пространную статью [8]; В.А.Чивилихин хотя и не объяснил эти названия из осетинского языка, но зато получил изрядный гонорар за трактат, наполненный выражениями вроде
"измышления … норманист-чудовище … наёмные историки и политиканы [с. 435] продолжают выводить ту же мелодию на своей губной гармошке … бумагомарака, не имеющий никакого отношения к исторической науке [с. 436] талдычит … в духе давно протухшего норманизма [с. 473] … промямлил в печати на своём немецко-русском научном жаргоне [с. 581]".
Так аттестует В.А.Чивилихин своих собратьев по перу, которые провинились только в том, что не разделяют во всех тонкостях воззрений нашего автора…
Печальной закономерностью нашей историографии (и тут В.А.Чивилихин, увы, не составляет исключения) является легкомыслие вообще и в варяжском вопросе в частности. Неумение взглянуть на предмет своих учёных разысканий с точки зрения человека, для которого предназначен этот духовный корм, приводит к смешному и нелепому сочетанию двух несовместимых положений: с одной стороны, все аргументы норманистов объявляются самоочевидно нелепыми и не заслуживающими серьёзного внимания; с другой стороны – наша публика нуждается-де в защите от этих тлетворных и вредных аргументов, не будучи-де в состоянии сама заметить их нелепости. Получаются две меры для измерения одних и тех же высказываний – для специалистов используется такая мера, в которой аргументы нелепы, а для публики – такая мера, в которой они же значительны и убедительны. Из всего этого вытекает презрение к мыслительной способности публики, которую нужно ограждать от самоочевидных нелепостей полицейскими мерами и бранными словами. Прежде к публике было больше доверия:
И меня вопросил он тогда,
Зачем Эверса я преложил:
"Не годится ведь он никуда,
Ибо с юга он Русь выводил".
Я в ответ ему скромно сказал:
"Для того перевёл я его,
Чтоб негодность его увидал
Русский люд из него самого". [9]
А ныне мы видим поток диссертаций, статей и ругательств и можем предложить только одно объяснение: что сами авторы этих трудов находятся ещё на такой степени развития, на которой варяжский вопрос представляется сложным, а измышления бумагомарак в духе протухшего норманизма – заслуживающими пространного и всестороннего опровержения.
Пользуясь тем, что современной читающей публике не предоставлено увидеть негодность норманизма из него самого, В.А.Чивилихин продолжает своё победное наступление таким образом:
"Все главные события средневековой Руси и до сего дня ставятся в чрезмерную зависимость от деятельности пришельцев, чтобы доказать неспособность наших предков к самостоятельному историческому развитию, к созданию государственности. [с. 434]
Политические спекулянты разных мастей толковали и толкуют призвание Рюрика как цивилизаторскую и даже расовую миссию германца в 'неполноценных' прарусских и других восточноевропейских племенах, якобы неспособных создать своей государственности. [с. 474]
Не было, кажется, в исторической науке течения более вредного, чем норманизм, – своего рода многовекового наукообразного террора, унижавшего русский народ, искажавшего его историю! И пришла пора окончательно похоронить норманизм, так как за бесконечными спорами на эту тему исчезало куда более важное – историческая суть, подлинные задачи науки, [которые В.А.Чивилихин видит в том, чтобы] восстановить подлинную историческую картину средневековой, древней и древнейшей жизни наших предков, с достоинством ввести её в русло мировой истории, в просветление!" [с. 479 – 480; здесь и далее подчёркивания в цитатах из "Памяти" принадлежат В.А.Чивилихину. – Н.Ж.]
Оставим в покое открывающееся автору "просветление", в которое несётся "эх-птица-тройка", сконструированная "народом-богоносцем", и обратим внимание на цели норманистской историографии в изображении В.А.Чивилихина. Этих целей несколько, и все они какие-то гнусные: принизить русский народ, исказить его историю, выгнать его из общечеловеческой истории, оклеветать, оболгать и вообще обмануть. Отказывает им В.А.Чивилихин только в одной цели – открыть историческую истину; игнорируя презумпцию невиновности, согласно которой всякому писателю следует приписывать цель открытия истины, пока не доказано нечто иное, и предвзято упрекая всех норманистов скопом в стремлении подогнать исторические факты к наперёд заданной цели, автор не замечает, что ставит самого себя в неловкое положение, так как, опровергая с жаром и увлечением своих оппонентов, он становится на одну доску с ними, наводит нас на мысль, что у него тоже есть наперёд заданная цель – возвеличить русский народ, умыть его, причесать и с достоинством куда-то ввести…
Итак, цель историка, по В.А.Чивилихину, – не открыть истину, а принизить или возвеличить русский народ. Предсказательная сила этой теоремы прекрасно проявляется в его полемике с Л.Н.Гумилёвым:
"– Может быть, я чего-то недопонимаю, говорит Любознательный Читатель, – но мне кажется, что умозрительными построениями Л.Н.Гумилёва очень легко объяснить причины любой войны или агрессии.
– Вы отлично всё поняли… И не столько объяснить, сколько, как это ни покажется чудовищным, оправдать! [с. 627]
А Л.Н.Гумилёв настойчиво продолжает поиск оправдательных причин военной степной агрессии 13 века…" [с. 633]
В простоте душевной автор признаётся, что в его представлении причины могут быть обвинительными и оправдательными. Например, с самолёта "Юнкерс-88" упала бомба и произвела взрыв на Невском проспекте. Какая тому причина?
– Ну, – скажет какой-нибудь растяпа-объективист, – известно, что ежели тело с некоторой высоты сбросить, то оно по закону всемирного тяготения…
– Нет! – кричит ему бдительный патриот, – этак легко можно объяснить причину любой агрессии! и не только объяснить, но и оправдать! Закон всемирного тяготения – это оправдательная причина, а вы мне обвинительную найдите!
– Да чего тут искать, – скажет другой патриот, – известно, что германский империализм… А закон всемирного тяготения – не более как умозрительное построение, которое пора окончательно похоронить!
– Знаем мы этих объективистов! – закричит третий, – разговорами об объективных причинах они хотят прикрыть агрессивные устремления и отвлечь трудящихся от насущных задач антиимпериалистической борьбы! Держи вора! держи объективиста-антипатриота! держи!
Однако не смотря на все эти возгласы, надо всё-таки признаться, что без участия всемирного тяготения дело не обошлось. Рассудите сами – не было бы тяготения, ан бомба, гляди, не упала бы на землю, а если и упала бы, то не Невский проспект, а куда-нибудь на пустырь… Невдомёк нашим горе-мыслителям, что коль скоро установлена причинная связь между двумя явлениями, то уж не может быть речи об оправданиях и обвинениях; этическая и юридическая квалификация событий основывается на идеях свободы выбора и вменяемости поступков и недействительны в применении к объективным закономерностям. Нельзя привлечь к судебной ответственности всемирное тяготение по делу о падении бомбы на Невский проспект и нельзя давать юридическую оценку действиям масс людей, не зная пределов свободы их выбора… Но это рассуждение уже из области историософии, а мы, заканчивая разговор об историографических взглядах В.А.Чивилихина, резюмируем, что в основе их лежит примитивно трактованный принцип партийности: истинно то, что выгодно той группе людей, с которой связан автор, и вся его роль сводится к искажению истины в угоду этим групповым интересам.
Примечания
[2] Добролюбов Н.А. Наука и свистопляска. – "Свисток: собрание литературных, журнальных и других заметок", М., Наука, 1982 г., с. 84, 88.
[3] Елисеев Г.З. 862 – 1862, или Тысячелетие России. – там же, с. 233 – 234.
[4] Салтыков М.Е. Собрание сочинений в 20-ти тт. – М.: ГИХЛ, 1965 г., т. 3, с. 559.
[5] Салтыков М.Е. Гегемониев. – Собр. соч. в 20-ти тт., М., ГИХЛ, 1965 г., т. 3, с. 12.
[6] Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке. – М.-Лг.: Наука, 1965 г.; Шаскольский И.П. Антинорманизм и его судьба. – Проблемы отечественной и всеобщей истории, 1983 г., т. 7, с. 35 – 51.
[8] Брайчевский М.Ю. "Русские" названия порогов у Константина Багрянородного. – "Земли южной Руси в 9 – 14 вв.", К., Наукова думка, 1985 г., с. 19 – 29.