2. Митридата провозглашают царем

Даниил Мордовцев

Мать Митридата была родом из Пергама. Отец ее, Аттал III, в исступлении безумного деспотизма, умертвил свою мать и многих родственников, а потом завещал свое царство Риму.

Дочь наследовала это безумие отца, хотя оно и не проявлялось в такой, как у отца, дикой форме. В Пергаме, как известно, процветала скульптура. Знаменитый, находящийся в музее Капитолия, в Риме, «умирающий гладиатор-галл» (gallo morente), доселе привлекающий путешественников всего мира, принадлежит пергамской школе.

Эта дивная статуя вдохновила Байрона и вызвала этот гениальный стих великого поэта:

Боец лежит смертельно поражен,

Опершись на слабеющие руки;

Не жить ему, но мужественно он

Выносит боль своей предсмертной муки.

И падает из раны тяжело,

По капле, так как дождь перед грозою,

Густая кровь, и бледное чело

Склоняется все ниже над землею…

В безумии восторга своего

Толпа шумит и в исступленьи диком

Приветствует соперника его

Безжалостным бесчеловечным кликом.

Он слышал все, но кликам не внимал;

Не думал он о жизни угасавшей,

И мутных глаз своих не обращал

К толпе, вокруг безумно ликовавшей;

Нет, взор его был с сердцем вместе – там,

У хижины, на берегу Дуная,

Где бегали беспечно по полям

Его малютки, весело играя;

И мать их там… Но где же их отец?

Зарезан он для развлеченья Рима.

Восстаньте же, о готы, наконец!

Пусть будет месть грозна, неумолима!

Казалось бы, воспитанная при дворе отца, страстного любителя искусств, Атталия, мать Митридата должна была также быть ценительницей искусств; но, вместе с безумием отца, она унаследовала ненависть к скульптуре, к статуям: статуи казались ей непохороненными трупами, и она, при виде их, содрогалась, как при виде мертвецов.

Другая ненормальность ее чувств была непреодолимая нелюбовь к старшему сыну, к Митридату. К этому же чувству примешалась безумная любовь ее к младшему сыну, изнеженному Атталу, названному так в честь деда, последнего царя Пергама.

Эти-то ненормальные чувства и толкали ее на преступление, на государственный переворот, на убийство или отравление старшего сына и на поголовное истребление всех приверженцев Митридата.

Но кровавый замысел ее не укрылся от глаз друга Митридата, молодого Тиридата, родственника дому царей Армении. Он-то и спешил уведомить своего друга о замысле Атталии и советовал искать помощи у наместника Артаксаты, северной столицы армянского царства.

Помощь Армении, однако, не понадобилась.

Настал день праздника Посейдона-Нептуна. В столице Понта, в Синопе, праздник этот совпадал с днем летнего солнцестояния, когда бог морей бывает наиболее благосклонен к смертным, и обыкновенно бурный Понт Евксинский делается особенно спокойным. С утра все население Синопа, точно море в бурю, волновалось около храма бога морей, заливая собою весь морской берег. Храм Посейдона-Нептуна стоял на самом конце мыса, полукруглым рогом вдававшегося далеко в море. В мраморном обширном углублении, в виде исполинской раковины, на высоком бронзовом пьедестале возвышалась гигантская статуя бога, изваянная из белоснежного мрамора искуснейшими мастерами Пергама. Посейдон-Нептун изображен был плывущим по морю в тупоносой ладье, влекомой морскими конями с развевающимися гривами и рыбьими хвостами. Посейдон стоял в ладье, держа в одной руке трезубец, в другой извивающегося огромного дельфина, и грозно всматривался в морскую даль, как бы отыскивая там для себя жертвы, или же, напротив, грозя ветрам: «вот я вас!»…

У подножия статуи, в огромных бронзовых и мраморных сосудах, словно в писцинах, плавали жертвенные рыбы, отчасти предназначенные для всесожжения на жертвеннике божества, отчасти же для жертвенной трапезы служителям бога морей. Вдоль берега уже пылали костры, на которых, при помощи вертелов, жарились всевозможные рыбы и октоподы для всенародного пиршества в честь празднуемого бога.

Скоро из города потянулась процессия. Впереди, в белых ризах, шли жрецы Посейдона и под звуки флейт оглашали воздух торжественным гимном морю:

О, всемогущее,

Необозримое,

В гневе – ужасное,

Смертью разящее,

В милости – доброе,

О, всемогущее!

К смертным будь милостиво!

Голоса жрецов сливались с нежными голосами молоденьких девушек, дочерей знатнейших особ Синопа. Украшенные розами, они несли гирлянды цветов для увенчания ими изображения божества.

Далее следовала придворная знать с царевичем Митридатом во главе. Царица же следовала к храму Посейдона из дворца, расположенного по другую сторону синопской гавани-залива, морем, на богато убранной двенадцати-весельной ладье. С нею находился и ее сын-любимец, изнеженный Аттал.

За придворною знатью шли воины, дворцовая стража царицы и ее телохранители, в такт ударяя копьями по щитам.

Когда процессия остановилась перед лицом божества, и служители храма стали возжигать благовонные курения, весь берег моря огласился могучим гимном жрецов, подхваченным всенародною толпой, в таких выражениях возносившей моление грозному богу морей:

Владыка бездонных пучин,

Надежда и страх мореходов,

Всесильный и добрый Посейдон!

К тебе мы возносим молитвы,

Да правит трезубец твой мощный

Ветров благодатным дыханьем,

Чтоб крепкий корабль мореходный,

Равно и ладья рыболова

Спокойно морские пучины

Во славу твою преплывали.

Внемли нам, великий Посейдон!

– Но великий Посейдон, повидимому, не внемлет нашим молениям, – тихо сказал Митридат стоявшим около Гаю Постуму и Тиридату и многозначительно посмотрел на море.

Несмотря на ясный июньский день, море страшно бушевало. Западный ветер, перешедший в ураган, гнал и вздымал бушующие, с седыми гривами, валы с неимоверною силой. От храма Посейдона видно было, с какими страшными усилиями билась в кипящей и клокочущей разъяренной стихии ладья царицы, державшая от дворца курс к храму бога морей. Она то совсем, повидимому, исчезала в волнах, то выносилась на седые их гривы, точно легкая яичная скорлупа.

– Свирепый Эол, кажется, развязал все свои меха и распустил ветры на все четыре стороны, и они жестоко борются между собою, Нотус с Евром, Аквилон с Бореем и Афром, – говорил Постум, следя глазами за погибающей ладьей.

Взоры всей многолюдной толпы с тревогой наблюдали за борьбою утлой ладьи с рассвирепевшею стихией.

– Гневен старик Эол, – с злою улыбкою тихо сказал виночерпий Митридату. – Но более могучие боги за тебя, царь…

– Царь?.. Еще нет, – так же тихо ответил Митридат.

Видя неминуемую гибель царской ладьи, хор жрецов с особенной силой вновь огласил бушующий воздух гимном богу морей:

Владыка бездонных пучин,

Надежда и страх мореходов,

Всесильный и добрый Посейдон…

Но хор жрецов уже не был поддержан сочувственным голосом народа… Царица не была любима народом за свое высокомерие.

Новый бешеный вал налетел на ладью, и она исчезла под водою.

Глухой гул испуга пронесся над толпою.

– О, Посейдон! Бог немилостивый! – прошептал верховный жрец храма, поднимая руки к статуе бога.

– Бог не внял нашим молениям, – говорили другие жрецы, с тревогой глядя на то место моря, где исчезла царская ладья.

– Царица молилась только богам Пергама, а не богам Понта, и вот… – заметил кто-то.

Митридат и Мосхин переглянулись. В глазах виночерпия блеснули искры злорадства. Митридат понял своего любимца и улыбнулся… только глазами…

Море продолжало бушевать. Но за седыми гребнями волн виднелись несколько голов. То утопавшие боролись со смертью. Но среди утопавших никто не видел ни царицы, ни царевича.

– Лодки! – с страшной силой крикнул верховный жрец, который только теперь опомнился.

Но что могли сделать лодки в этом адском бушевании стихий!

Первые две, с трудом спущенные на воду, моментально были опрокинуты новым, точно с цепи сорвавшимся порывом, и смельчаки, бросившиеся спасать царицу, теперь сами боролись со смертию.

Между тем, на месте исчезнувшей царской ладьи виднелась теперь только одна голова, все остальные гребцы пошли ко дну за своей царицей и царевичем.

Тот, кто остался на поверхности, отчаянно боролся с волнами.

– Это Артос из Колхиды, – замечает кто-то.

– Кормчий царской лодки… Лучший Понта пловец… этого и Посейдон не утопит.

– Да, Артос плывет сюда… этот колх плавает, как дельфин.

Тот, о ком говорили, все более и более приближался к берегу, к мысу, на котором высился храм Посейдона, и где в безмолвном смущении стояли жрецы.

– Боги Пергама бессильны были спасти ее, а боги Понта отвернулись от нее за ее неверие, – сказал верховный жрец так громко, чтоб все слышали его.

Артос, наконец, у берега. Он выходит из воды и, поднявшись к храму, падает на колени перед статуей бога морей.

– О, великий Посейдон! Ты не захотел сжалиться над царицей и ее сыном… Когда лодка, управляемая моею твердою рукой, уже преодолевала последнюю опасность, последний грозный вал бога Тритона, ты, о грозный бог! Я это видел, своим могучим трезубцем пробил бока, и дно лодки, и она…

– Так ты видел самого бога! – вскричал верховный жрец.

– Видел… Он мгновенно показался из воды… Его кони страшно фыркали.

– А царица и царевич?

– Они при виде гневного бога тотчас лишились чувств, и морская вода мгновенно наполнила их внутренности.

– О, боги Пергама! – патетически воскликнул верховный жрец. – Это ваша жертва! Это вы погубили мать нашего царя, Митридата Пятого!.. Храните же его, боги Понта! На щиты нового понтийского царя, Митридата Пятого! – закончил он.

И те, которые по условному знаку коварной Атталии должны были броситься на ее сына, арестовать его, а, быть может, и убить, теперь пали перед ним на колени и преклонили щиты.

– На щиты! На щиты! Царь Понта! – возглашали воины.

– На щиты! Митридат, царь Понта! – вторили им жрецы.– На щиты, на щиты, на щиты! – волною прошло по всему берегу и заглушило рев моря.

Воины из щитов мгновенно сложили площадку у ног Митридата, а свита его, поддерживая своего молодого царя, поставила его на эту площадку из щитов, которую, вместе с стоявшим на ней Митридатом, и подняли на копьях.

Исполинский рост Митридата, казалось, еще выиграл от такого положения. Казалось, что над головами воинов высилась гигантская статуя бога войны.

Раздались оглушительные приветствия под удары копий о щиты.

– Да здравствует Митридат, царь Понта!

А в это время Мосхин виночерпий таинственно перешептывался с царским кормчим Артосом, угощая его вином из громадного турьего рога, чтоб согреть прозябшего в море и мокрого пловца-колха.

– Ты сказал им, будто Посейдон пробил трезубцем ладью, – говорил виночерпий. – А если она всплывет на поверхность и на ней не окажется знаков от мнимого трезубца, а?

– Не всплывет, – чуть заметно улыбнулся Артос. – Уж она давно бы всплыла, если б я не выбросил якорь, и он, конечно, зубьями своими крепко уцепился за песок и водоросли… Я хорошо изучил там дно моря… боги Колхиды помогли мне.

– Значит, я прав был, когда узнал о коварном замысле погубить Митридата в праздник Посейдона, – сказал виночерпий; – я говорил тогда, что скорее Посейдон примет ее в свое холодное царство, чем погибнет Митридат.

Так совершилось восшествие Митридата на трон предков, через трупы матери и брата, которые через несколько дней и были выброшены морем у самого храма Посейдона.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 16], с. 7 – 13.