29. Помпей идёт на Кубань

Даниил Мордовцев

Много дней нужно было употребить войску Помпея для перехода от устьев Алонтаса, нынешнего Терека, к устьям Гипаниса, нынешней Кубани. Много нужно было иметь энергии и выносливости, чтобы одолеть эту бесконечную пустыню на протяжении не одной тысячи верст и найти пропитание среди безлюдных степей, где только колыхалась степным ветерком от века, никем не тронутая трава, да около рек шептались непролазные камыши, своею могучею растительностью не уступавшие исполинским тростникам Нила, и где только птицы да орлы гор Кавказа оживляли безмолвную, величавую в своем безмолвии природу.

Но то были римляне, удивительный в истории всего мира народ, для которого на всем земном шаре не было ничего невозможного. Эти безмолвные безбрежные степи, эти леса прибрежных камышей давали легионам Помпея и приют, и пропитание: драхвы и другие птицы степей, дикие кабаны камышевых зарослей, степные газели, дикие козы, сайгаки – все это предоставляло для продовольствия римского войска образцовое интендантство самой природы.

По вечерам, после дневных переходов под знойным солнцем пустыни, зажигались сотни костров, сначала на берегах Алонтаса и нынешней Малки, потом на берегах Гипаниса, и в походных котлах закипали варева с обильным приварком из мяса газелей и коз, а на громадных железных вертелах шипели туши жирных кабанов и сайгаков, в то время когда, по-легионно, хоры воинов оглашали воздух пустыни песнями далекой родины, песнями самнитян и вольсков, древними песнями этрусков, и к мелодии этих песен прислушивалась красноречивая в своем величавом безмолвии пустыня.

– Чем наши пиры беднее пиров Лукулла? – говорил Помпей, нацеживая из бурдюка в чашу Ауфидия вино погребов Тиграна из Артаксаты. – Не достает только гетер.

– Но нам невидимо прислуживает сын Троса, богоравный златовласый Ганимед, виночерпий богов, – мечтательно возражал старый Ауфидий. – Я чувствую веяние его крыльев в этом дыхании ветерка пустыни, слышу плескание Наяд в тихом журчании речной воды.

– Неисправимый мечтатель! – улыбается Помпей, прислушиваясь к песням старой Этрурии. – Что-то теперь поделывает Красс, Лукулл, Цицерон, Катилина и молодой Цезарь, с которыми я перед отъездом на Восток в последний раз пировал у Лукулла в виду дымящегося Везувия?

– Готовят невидимый доселе Римом триумф победителю Митридата, борцу за всемирное владычество, – промолвил Квинт Теофан, обгладывая кость молодого, жирного сайгака.

– О, Митридат! – проговорил Помпей. – Я благодарен ему за то, что он дал мне возможность побродить по невиданным странам Востока, возлежать вот здесь, у костра…

– Дым которого, как фимиам курений, возносится к престолу божества, – торжественно и молитвенно возгласил Ауфидий.

– Выпьем же за здоровье Митридата, царя Понта и Босфора! – предложил Помпей.

– И пленника в триумфальном шествии Помпея! – дополнил Квинт Теофан.

Трапезующие выпили.

– С каким удивлением смотрит теперь с высокого темного неба бессмертная дочь Гипериона и Тейи, младшая сестра лучезарного Гелиоса, видя нас в пустынях Скифии, куда не достигал и Александр, сын Филиппа, – восторженно произнес Ауфидий, указывая на тихо плывшую по небу луну.

– О, да! Сколько десятков раз кроткая Селена меняла свой лик с тех пор, как мы оставили державный Рим! – вторил Ауфидию Эмилий Самнит, слепо веровавший, что Селена, действительно, взирает с неба на костры римлян в пустынях Скифии.

– Да, не одну и не две сотни раз и лучезарный Гелиос погружался на покой в волны далекой Атлантии, – подтвердил Ауфидия и старый Корвус, невольно воспоминая безлунные ночи во время похода под Нуманцию с Сципионом и молодым тогда Марием и Югуртою.

Вспомнив это, старик задумался над участью смертных в загробном мире.

– Где-то теперь нетленные души моих бывших начальников Сципиона и Мария? – вздохнул он со старческою грустью.

– В Аиде они, откуда уже нет возврата через огненный Флегетон и мутные волны Леты, – сказал авторитетно Ауфидий.

– А прах Сципиона покоится со слезами плакальщиц в урне, в фамильном колумбарие Сципионов; прах же Мария развеян по ветру Суллою, и только частица его великой души осталась на развалинах Карфагена, где эта великая душа так много выстрадала – с глубоким чувством проговорил Помпей.

– Выпьем же за душу, за кровавую память Мария! – предложил Квинт Теофан и коснулся своею чашей чаши Помпея.

Песни смолкли. После утомительного дневного перехода и после сытного ужина воины давно спали, и слышалось только однообразное стрекотание цикад пустыни.

– Говорят, мертвая пустыня, без городов и людей, мертвая ночь, молчание ночи, – рассуждал сам с собой Ауфидий. – А этот говор цикад, это Дриады своими голосами оживляют молчание ночи… мне слышатся тысячи голосов, и эти голоса, голоса невидимых богов, которые сливаются с природою, с этою ночью… Ночь говорит, молчание ночи говорит моей душе… Кроткая Селена! Тебе эти гимны цикад, гимны ночи. Это земля дышит могучими легкими…

– Святой ребенок! – положил ему руку на плечо Помпей. – Видят боги, что я завидую тебе, я, с моими заботами… Тебе – вся вселенная, мне Рим – и его слава, его мировое владычество, чтобы senatus populusque romanus твердо уверенно могли воскликнуть urbi et orbi: наш orbis terrarum, наш мир, наш Египет, наша Галлия, наша Сирия и Иудея, все наше под солнцем!

– Но ты прислушайся к говору ночи, – перебил его Ауфидий. – Разве ты не слышишь, что Дриады голосом цикад говорят: «все покорно Риму, даже хабарены»…

– Кто такие хабарены? – спросил удивленный Помпей.

– Хабарены, Χαβαρηνοί, это каннибалы, которые, если верить Эвдоксу, пожирают сырыми груди пленных женщин, а для детей этих женщин устраивают пиршества [Εύδωξος. Fragmentum 12].

В это время к Помпею подошли армянские купцы.

– Мы должны предупредить тебя, господин, что завтра мы вступим в земли, населенные сарматами, – почтительно сказал один из них, – это кочующее племя сираков, которые хотя не знают еще употребления железа, все-таки довольно опасные наездники. Мы заручались обыкновенно их расположением тем, что давали их царю и другим вождям подарки, несколько кусков индейских тканей для их жен, и они нас не трогали. Хотя они для твоих непобедимых воинов и не опасны, но все же осторожность с варварами никогда не бывает лишнею.

– Благодарю вас за предупреждение, – сказал Помпей. – но что это за народ? Какое их вооружение, если они не знают употребления железа?

– За неимением железа, господин, сираки делают из костей очень острые наконечники для своих копий, а лук и стрелы из очень твердого дерева, а острия к стрелам вытачывают тоже из костей.

– Но в чем они особенно большие мастера, это в изготовлении лат или панцырей, – сказал другой купец. – Они замечательные наездники, и у них большие табуны лошадей, мясом которых они питаются и лошадей же приносят в жертву своим богам, сохраняя только копыта. Копыта эти они собирают, и, вычистив и отполировав лучшие из них, делают из копыт нечто вроде змеиной чешуи или зеленой сосновой шишки, потом прокалывают их острым шилом и сшивают сухими лошадиными или воловьими жилами, и потом употребляют их в качестве панцырей. Панцыри эти очень красивы и так крепки, что не уступают ни римским, ни греческим и нисколько не портятся, когда в битве в них попадают стрелы или метательное копье. Этих варваров много в войске Митридата.

– Интересно видеть этих варваров, не знающих употребления железа, – сказал Помпей.

– И взять некоторых в плен, чтобы украсить ими твой триумф в Риме, – добавил Квинт Теофан.

Луна поднялась уже очень высоко, и весь стан римлян погрузился в сон под неумолчное, монотонное и убаюкивающее стрекотание цикад.

Слышно было только, как верблюды аорсов пережевывали свою жвачку, да в прибрежных камышах Гипаниса глухо стонала птица выпь.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 16], с. 130 – 134.