4. Посольство к дельфийскому оракулу

Даниил Мордовцев

По восшествии на престол Митридат созвал совет из приближенных, чтоб обсудить предстоявшие ему государственные дела. Конечно, на первом плане были военные дела. Еще не будучи царем, Митридат мечтал о борьбе с Римом. От своих учителей, особенно от греческого мудреца Фокиона, он давно знал, каким путем создалось величие Рима: оно покоилось на воинской мощи народа, на железе. Это железо слепо шло за легионными орлами и покоряло весь мир. Но было и еще нечто, без чего железо было бы бессильно, и без чего крылья легионных орлов опустились бы в бессилии. Это было то, что Рим получил в наследие от растоптанной им Эллады, эллинскую культуру и мудрость. Оттого на самой вершине своего могущества Рим прибегал нередко к советам и указаниям этой испытанной им мудрости, которая хранилась не в одних творениях таких светил античного мира, как Сократ, Платон, Аристотель. В тяжкие минуты своего существования Рим прибегал не к философской, а к практической, к политической мудрости растоптанной и заклеванной его легионными орлами Эллады.

Так, когда гордый Рим потерпел от Ганнибала беспримерное поражение при Каннах, где пал и славный полководец его, Эмилий Павел, державный Рим не постыдился искать мудрости у заклеванной его легионными орлами Эллады. Рим обратился… к Пифии! А устами Пифии говорила эллинская мудрость – жрецы Аполлона…

Поэтому, когда совет, созванный Митридатом, не мог придти ни к какому положительному решению, на сцену выступила и тут мудрость Эллады.

– Царь Понта и доблестные его советники! – обратился к совету Фокион. – Послушайте моего старческого голоса.

– Мы слушаем тебя, благородный, мудрый учитель, – сказал Митридат, – говори, твои советы всегда были полезны.

Старик обвел присутствующих грустным взором. На глазах его показалась слезы, которые он и смахнул дрожащей рукой.

– Вы знаете, – говорил он старчески разбитым голосом, – знаете, как унижена Римом моя священная родина, дорогая Эллада. Благородные сыны ее, лишившись и значения, и достояния, рассеялись по всему миру, как бесприютные скитальцы, к числу которых принадлежу и я…

– Нет! – горячо перебил его Митридат. – Нет, дорогой учитель! Мой дворец – твой дворец, мой хлеб – твой хлеб!

– Благодарю, великий царь, – смиренно поклонился Фокион. – Но загляните в Италию, в Рим… там благородные сыны Эллады из-за нужды, из-за куска хлеба превратились в жалких скоморохов, в публичных танцовщиков, в наемников и в лучших случаях в торгашей, и только немногие имеют счастье предаваться художествам и наукам, каковое счастье выпало и на мою долю.

– Да, – сказали в один голос и Гай Постум, и Сервилий, – благородный Фокион говорит святую истину, и мы видели в Риме и во всей Италии то, что он видел.

– Да, боги свидетели, я видел все это, – сказал Фокион и гордо поднял седую голову.

Казалось, он сразу вырос.

– Но мудрость Эллады не заклевана легионными орлами Рима, не рассеялась, как ее благородные сыны, не исчезла, – продолжал старик. – Она приютилась в Дельфах, при священном храме Феба-Аполлона… Она в устах дельфийского оракула, и ее изрекает в священном экстазе Пифия… И гордый Рим нередко прибегает к мудрости Дельф, особенно в трудных обстоятельствах… О, великий повелитель Понта! Верь мне, дух Эллады не умер… Над нею витают тени великих мужей и вдохновляют тех, которые провидят судьбы народов и царств…

Старик говорил теперь с юношеским жаром. Голос его окреп.

– Царь Понта! – обратился он прямо к Митридату. – Прибегни к вещим мужам Эллады, к мудрым жрецам дельфийского бога, которым ведом язык Феба-Аполлона, влагаемый божеством в уста смертной, в уста Пифии. Отправь в Дельфы посольство с дарами, и пусть посол твой упросит оракула поведать будущую судьбу твою и твоего царства и наставить тебя, какие деяния ты должен совершить.

Митридат казался сильно взволнованным. Грудь великана-царя видимо вздымалась, как будто легким его не доставало воздуху.

– Боги вещают твоими устами, о, Фокион! – воскликнул он. – Завтра же я снаряжу посольство в священные Дельфы и во главу посольства поставлю тебя, мой мудрый учитель.

Предложение Фокиона было единогласно принято, и на утро следующего же дня в гавани Синопа стоял корабль, готовый к отплытию в Фокиду.

Дельфы находились в Фокиде, в той же части Беотии, где виднелись священные для эллинов горы, Парнас и Геликон. В этом местечке находился и знаменитейший храм всей Эллады, храм Аполлона, в котором хранились чуть ли не все сокровища Греции. В Дельфах постоянно пребывали избираемые знатнейшими гражданами, пожизненно, пять «священных» мужей, которые заведывали управлением храма и его сокровищами, а также избирали мудрейших жрецов и Пифию.

Тот, кто желал обратиться к оракулу с вопросом, должен был совершить омовение в соседнем с храмом источнике, потом провести ночь в особом помещении, лежа на шкурах жертвенных животных и утром, затем, рассказать верховному жрецу виденный им ночью сон. Иногда вопрошающих помещали на ночь в храмовое подземелье, где его устрашали страшные видения, и потом, по принесении им жертвы Аполлону, вводили в помещении Пифии. Пифия, обыкновенно избираемая из женщин самого строгого образца жизни, должна была, перед прорицанием, поститься и подвергалась со стороны верховного жреца разным церемониям, которые, с современной нам точки зрения, были ничем иным, как гипнотическими внушениями, где Пифия играла роль «медиума». Как египетские, так и греческие жрецы были замечательными гипнотизерами.

Проводить посольство в Дельфы явился на корабль сам Митридат с царедворцами, принеся предварительно жертву Посейдону в его прибрежном храме для умилостивления бога, чтобы плавание в пределах его стихии было благополучное. Сверх этого Митридат совершил возлияние самому морю с палубы корабля, а равно морскому богу Тритону, с тем, чтобы он, во время бури, усмирял бушующие морские волны звуками своей винтообразной раковины, заменявшей для морского бога современный рупор.

– Да сопутствуют тебе добрые боги, дорогой учитель, – сказал Митридат, обнимая на прощание старого Фокиона. – Да будет милостив к тебе владыка ветров, сын Эллина, Эол.

Фокион был счастлив, отправляясь на свою далекую родину, с которою так давно разлучила его жестокая судьба. Старик не мог скрыть этого и весело болтал.

– Надеюсь, что бог ветров будет благосклонен к нам, – шутил он, – и не занесет наш корабль на остров Эю, в царство волшебницы Цирцеи, как занес царя Итаки, хитроумного Одиссея, и не обратит моих спутников в свиней, как она обратила спутников царя Итаки. А если буря прибьет наш корабль к острову Циклопов, то я поступлю с великаном, как Одиссей с Полифемом.

Все рассмеялись, а Сервилий, любивший пошутить, сказал Фокиону:

– Ну, мудрец, смотри, не попадись в руки нимфы Калипсо, а то, чего доброго, и ты, подобно Одиссею, застрянешь там на семь лет и не скоро попадешь в Дельфы.

Сходя уже с корабля, Митридат, подозвав к себе кормчего, колха Артоса, сказал:

– Я надеюсь на тебя, Артос… Постарайся благополучно провести корабль по всем попутным морям до Беотии, и Понтом Евксинским, и Пропонтидою, и морем Ахейским.

– Будь уверен, господин, что с нами не случится того, что случилось на праздник Посейдона, – проговорил Артос, коварно улыбаясь. – Ручаюсь богами моей родины, прекрасной Колхиды, что не случится.

Эол, действительно, благоприятствовал плаванию Митридатова посольства. Корабль «Дафна», названный в честь жены Митридата ее именем, благополучно проплыл Понтом Евксинским, Босфором Фракийским, Пропонтидой, – ныне Мраморное море, – и вступил в Геллеспонт – ныне Дарданеллы.

– Здесь утонула бедная Гелла, – задумчиво глядя на оба берега узкого пролива, отделявшего и отделяющего Европу от Азии, сказал Фокион.

– Какая Гелла? – спросил кормчий Артос.

– Ах да, ты не грек, а варвар, и потому не знаешь нашей истории, а имя Геллы, в особенности же ее брата, Фрикса, не чуждо и вашей Колхиде, – отвечал Фокион.

– Ну, история Колхиды мне известна, – возразил Артос, – а все же я ничего не слыхал от старых людей ни о Гелле, ни о Фриксе.

– Так я расскажу тебе историю Геллы и Фрикса, – заговорил Фокион, которого так восхищала поэтическая история его родины. – Давно, очень давно в нашей Фессалии некто Кретей основал город Иолк. После него должен был наследовать престол Иолка его сын, Эзон; но хитрый родственник царского дома Кретея, Пелиас, успел похитить у него престол. Тогда Эзон и сын его Язон удалились из Иолка и проводили жизнь в уединении, занимаясь обрабатыванием полей и виноградников. Случилось так, что коварный Пелиас задумал принести жертву Посейдону и пригласил на это торжество гостей. Язон, узнав о празднике в Иолке, захотел побывать там. Но, подойдя к ручью, через который нужно было перейти, они увидел, что вода в нем сильно поднялась. Тут же он заметил хилую старушку, которой, видимо, тоже хотелось перебраться через ручей, но она боялась. Тогда Язон сжалился над старушкой и перенес ее через ручей вброд, но потерял в воде одну сандалию с ноги. Как после этого идти на праздник в одной сандалии? Надо воротиться. Но старушка посоветовала ему идти смело и тут же исчезла. Язон догадался, что это была богиня, принявшая образ старушки. Вот и идет Язон на праздник Пелиаса. А Пелиасу было предсказано, чтоб остерегаться человека об одной сандалии, что человек этот погубит его. Увидав Язона, Пелиас вспомнил предсказание, и чтоб избавиться от опасного гостя, сказал ему: «Язон, тебе но праву принадлежит престол, которым я завладел; но я уступлю его тебе только тогда, когда ты достанешь мне золотое руно, которое находится в Колхиде».

– Это у нас, значит, – удивился Артос. – Что же это за золотое руно?

– А вот что: в Беотии жил когда-то царь, у которого было двое детей, сын Фрикс и дочь Гелла. Когда, после смерти жены, царь женился вторично, то мачеха не взлюбила и пасынка, и падчерицу, и задумала извести их. Тогда Фрикс взял у отца барана с золотой шерстью и вместе с сестрой бежал к вам в Колхиду. Но когда они стали переправляться через этот пролив вплавь на своем баране, то Гелла испугалась воды, упала с барана в воду и утонула. С тех пор этот пролив и называется морем Геллы – Геллеспонт.

– Э! Да это сказка, – презрительно заметил Артос. – Теперь я все понимаю. У нас, видишь ли, Фокион, в горах Колхиды очень много золота, и наши женщины добывают его таким образом: положат в горный ручей или в Фазис на дно баранью овчину, и тогда крупинки золота, несомые водой, цепляются за шерсть и остаются в ней. Отсюда и ваша сказка о золотом руне, о баране с золотой шерстью… Все это вздор, сказки, и вы, греки, большие охотники до всяких сказок о ваших богах, о богинях и о всякой чепухе.

[Греческий историк Аппиан в своем «Prooemium» говорит: – «Во многих из кавказских рек находится золото в виде маленьких зернышек. Туземцы кладут в реки бараньи шкуры с густой шерстью и собирают, таким образом, золотые зерна, которые в них остаются. В этом же роде, должно быть, было также и золотое руно Аэта». «Prooemium», 103. – Аппиан – грек из Александрии].

Фокион обиделся за свою историю и отвернулся от кормчего.

– У вас, варваров, все чепуха, – проворчал он.

Но когда «Дафна» поравнялась с берегом, на котором когда-то стояла Троя, Фокион велел Артосу привернуть корабль к берегу.

– Зачем, благородный Фокион? – спросил кормчий

– Я хочу поклониться гробницам Ахилла и Патрокла, – отвечал Фокион.

– А! Об этих мужах я слышал, – сказал Артос. – Слепой грек, певец, все уши прожужжал нам на площади, в Синопе, постоянно распевая о «гневе» этого Ахилла, и о каком-то Гекторе, об Андромахе… Как какой-то Парис украл у какого-то дурака Елену, и из-за, этого, будто бы, боги сходили на землю и дрались с людьми… Такой вздор, что нашим богам тошно.

Фокион только плюнул и молча сошел на берег.

Там не одна слеза скатилась из старческих глаз мечтателя на холодные плиты гробниц победителей поэтической но несчастной Трои.

Примечания

По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 16], с. 18 – 24.