6. Царевна Клеопатра – амазонка
Даниил Мордовцев
Проходили годы. Казалось, прорицание дельфийского оракула сбывалось с поражающею точностью и последовательностью, и уже виделось, что не далеко тот час, когда царю Понта из урны судеб народов выпадет всемирное владычество.
Могучий флот его, этот «плавающий город», рассекая по всем направлениям бурные волны, уже покорил под власть Митридата все берега этого негостеприимного моря, начиная от Босфора и Фракии и Мезии вплоть до Скифии.
Еще счастливее были его завоевания и союзы с народами, обитавшими на восточных берегах Понта Эвксинского.
У греческого историка Аппиана мы читаем, что «Митридат присоединил к отцовскому царству еще много соседних стран и воинственный народ колхов, а из эллинов покорил тех, которые поселились по берегу моря, и варваров, живущих за ними выше. Он состоит в дружеских отношениях со скифами, которые готовы исполнять всякие его приказания. Он в союзе с сарматами и со всеми народами, живущими у Танаиса, Истра и Меотиды». [«Prooemium», 69, 101, 64.]
Над колхами он поставил царем своего сына Фарнака, а над покоренными же им босфорянами сына Махара.
Повелениям Митридата повиновались его «союзники армяне, халибы, тавры, ахеи, гениохи, левкосиры и все народы, живущие у реки Фермодонта, в так называемой Амазонской земле» [«Variae historiae». III, 39, IV, 1. «Fragmenta», 135].
Элиан говорит, что союзниками Митридата были также «меоты и сарматы, которые употребляют в пищу просо», и колхи, «которые завертывают своих мертвых в кожи, зашивают их и вешают на деревьях», и, наконец, махлии, варварский народ, живущий у Меотийского моря.
Знаменитый географ Страбон, родившийся за 28 лет до Христа и умерший, когда Иисусу было 24 года, описывая Колхиду, родину Митридатова кормчего Артоса, между прочим, говорит: «Какой известностью славилась некогда эта страна, доказывают предания, допускающие предположение, будто Язон в своем героическом походе проник даже в Мидию и будто еще раньше его совершил путешествие в эту страну Фрикс («золотое руно»). Позднейшие цари, которые управляли страной, разделенной на наместничества, не имели большого значения; но когда вошел в силу Митридат, страна эта перешла в его владение, и он посылал туда наместником или управляющим постоянно одного из своих друзей. В числе их был также Моаферн, дядя моей матери по мужской линии. Из этой страны Митридат получал материал для своего флота» («плавающий город» Пифии) [Страбон, XI, 17, 18; XII, 3, 28].
В другом месте Страбон говорит: «Митридат владел царством, граничащим рекою Галисом, до земли табаренов и Армении и завоевал морской берег до Колхиды и Малой Армении»… «и так заботился об этих странах, что построил там 75 крепостей, в которых скрывал большую часть своих сокровищ» [Мемнон, Fragmenta, XXI, XXX, 2].
Такой страшный противник вырастал для Рима!
Мемнон, почти современник Митридата, говорит: «На войне Митридат покорил также и царей, управляющих странами, прилегающими к Фазису до склонов Кавказских гор, увеличил тем свое могущество и в высшей степени хвастался этим. Поэтому римляне очень недоверчиво относились к его намерениям и требовали, чтобы он скифским царям возвратил прежние их владения, но он мало обратил внимания на приказание их и приобрел в союзники парфян, мидян, царя Армения Тиграна, скифских царей и царя иберов» (грузин).
Мало того, что Митридат приобрел себе сильного союзника в лице Тиграна, он выдал за него младшую дочь – свою прекрасноглазую Каллиопу. Замуж она выходила почти ребенком и горько плакала отчасти потому, что, по обычаю, должна была принести в дар богам все свои детские игрушки, куклы и любимого зайчика, отчасти же потому, что должна отправляться к мужу не в северную, ближайшую столицу Армении – Артаксату, а в южную, далекую Тигранокерту.
Сколько слез было пролито ради того, чтоб закрепить союз с Арменией!
– И все это Пифия наделала! – плакалась девочка, прощаясь с матерью, царицей Дафной, и с старшей сестрой, царевной Клеопатрой, любимицей отца. – Вот тебя не отдали, – говорила она сестре.
– Я не ты, моя дурочка, – ласкала ее коварная Клеопатра, – я амазонка… С моей когортой амазонок, я пригожусь отцу, а тебе нянчить детей своих, царят Армении.
Из Клеопатры, действительно, вышла образцовая амазонка. Поощряемая отцом, души в ней не чаявшим, эта царевна, унаследовавшая от матери мечту сделаться царицей амазонок, о которых ходило столько поэтических и героических легенд, сформировала целую когорту из молодых девушек Синопа, которые и проводили время в скачках, в метании стрел и в примерных сражениях. Оттого Аппиан в своем «Prooemium» говорит, что после одной стычки римлян с понтийцами, в числе заложников от последних и пленных «было множество женщин, которые имели не менее ран, чем мужчины. Казалось – прибавляет он – что это были амазонки» [Аппиан, I, 103].
Но Клеопатра не была в числе пленных, как мы это увидим ниже.
В свою очередь римский историк Флор, живший уже около 130 года христианского летосчисления, говоря о народностях Понта, замечает, что у этих народов и в этих странах самым старым царем был Аэт (отец Медеи, похищенной Язоном); позже там царствовал Артабаз, происходивший от семи персов (а septem persis oriundus – да и сам Митридат из рода Ахеменидов), а затем уже Митридат, знаменитейший из всех». И в другом месте: «страны иберов, каспиев, албанцев (дагестанцы) и обе Армении (atraeque Armeniae) были постоянно предметом особого внимания со стороны Митридата» [Флор. – Bellum Mithridatieum, XXXVIII, 13, 22].
Наконец, до войны с Римом Митридат успел завоевать знаменитую Пантикапею, ныне Керчь с «Митридатовой горой», «торговое место у устьев Понта», а также богатейшую Фанагорию, ныне жалкая Тамань, Херсонес, Феодосию и всю Тавриду с храмом поэтически бессмертной Ифигении.
В то же время он не забывал как знаменательного случая с его виночерпием Мосхином, которого ужалила ядовитая гадюка, и спасло от неминуемой смерти сырое мясо «понтийской утки», питающейся ядовитыми гадами, так и уверение египтянина Радамы, что египетские жрецы, похитившие много тайн у природы, нашли способы противодействовать ядам либо введением в организм противодействующих ядов, либо медленным отравлением организма посредством приема ядов в мельчайших, не убийственных дозах.
И Митридат, этот решительный, ни перед чем не останавливавшийся богатырь телом и духом, начал производить смелые опыты над своим организмом. Он начал с опыта противоядия, на который натолкнул его случай с виночерпием Мосхином. Мосхин, после ужаления его гадюкой, ужаление которой всегда смертельно, остался жив, найдя противоядие в сыром мясе «понтийской утки», считавшей, повидимому, особенным лакомством питаться местными ядовитыми гадюками. Между тем как начальник одного отряда телохранителей Митридата, будучи укушен местною ядовитою гадюкою, одною из тех, какая укусила Мосхина, и не прибегнув к лечению сырым мясом «понтийской утки», питая к нему отвращение, умер в ужасных мучениях.
Митридат прибег к первому опыту. Он бесстрашно дал ядовитому гаду укусить себя, и вылечился способом, к которому тогда, на охоте, прибег и его виночерпий. Опыт вполне удался.
Затем, чтобы окончательно сделать свой богатырский организм неподдающимся отраве, он воспользовался указаниями Радамы относительно египетских жрецов и стал постепенно вводить в свой организм известные в то время яды самыми ничтожными дозами, восходя от малых приемов к несколько большим. И потому, впоследствии, когда ему предстоял или позор следовать, в цепях унижения, за триумфальной колесницей победителя подобно Югурте, хотя бы и в золотых цепях, или позорно кончить жизнь в мрачном и холодном подземелье Капитолия, где в муках кончил жизнь царь Нумидии, и когда он знал, что яд уже не подействует на него, и он не может отравиться, Митридат, отравив своих жен и дочерей, чтоб они не достались победителю, приказал рабу-наемнику заколоть себя.
Но до этого было еще далеко. Победная звезда его все более и более восходила к зениту и, казалось, затмевала собой блеск победной звезды гордого, державного Рима, который был потрясаем внутренними усобицами и борьбой претендентов на всемирную власть. Митридат успел уже своим «плавающим городом» захватить Эгейское море, Македонию и Грецию, где демократы приветствовали его, как избавителя их от римского ига.
В Риме состязались из-за власти два великана, не равные годами, но равные одинаковой энергией и одинаковой жаждой господства. Марий, просто Кай Марий, некогда нищий пастух единственной козы своей матери, этот крутолобый и горбоносый Марий, из пастухов поднявшийся до владычества, над Римом и всем миром, Марий, победитель Югурты и кровавая гроза кимвров и тевтонов, этих могучих варваров, Марий солдат, плебей и рядом с ним молодой аристократ, оптимат Сулла, не просто Люций Сулла, а Люций-Корнелий-Феликс Сулла, с целой вереницей знатных предков, богач и друг богачей Лукулла и Красса, вот те две силы, от столкновения которых потрясался Капитолий и весь державный Рим.
Силу Мария перешибла сила Суллы, и последнему пришлось схватиться с Митридатом, а Марий снова нищий, изгнанный из Рима, на развалинах Карфагена, с проклятиями в душе на все человечество, должен был прислушиваться к стуку оружия, доносившемуся до Карфагена сначала от столкновения Суллы с греками, а потом с Митридатом.
Узнав о добровольном подчинении Греции Митридату, Сулла пришел в ярость.
– Я им не македонский мальчишка! – вскричал он, высаживая свои легионы в Пирее, чтобы идти брать приступом Афины, – труп македонского молокососа (так называл он Александра Македонского) трижды перевернется в гробе от зависти, когда я напомню им Херонею, – сказал он своему помощнику и любимцу Лукуллу. – Македонский мальчишка при Херонее превратил в прах Грецию Перикла и Фемистокла, а я этот прах совсем смету с лица земли.
– Прикажи, император, и я сегодня же, до прихода с войском Митридата, превращу в прах самые Афины, размечу статуи их героев и изображения богов, и на щебне от Акрополя водружу метлу вместо легионного орла, – оказал Лукулл, строя в боевые ряды свои залитые в железо и медь когорты.
– Да эти плясуны и скоморохи кроме метлы и не стоят ничего, – возбужденно говорил Сулла. – Мне все известно: дельфийская Пифия, по внушению верховного жреца Аполлона в Дельфах, прорекла Митридату «плавающий город», который разрушит «гнездо орлов»… Понимаешь, какое гнездо?
– Рим, император, – отвечал Лукулл.
– Так иди, разнеси это гнездо ос, которые уже не кусаются, а только досадливо жужжат о своем прошлом, – закончил Сулла.
И Афины были разметаны в прах.
Оттуда Сулла двинулся к Херонее, навстречу Митридату с понтийским войском.
Противники встретились на том самом поле, где, ровно 250 лет назад, пала вся «священная дружина» фиванцев под ударами македонских фаланг, и где вместе с «священною дружиною» шел на македонян великий Демосфен, неся свою гениальную голову на алтарь отечества, как простой гоплит.
Сулла и Лукулл издали увидели Митридата. Их поразило, что рядом с исполинской фигурой царя Понта на белом коне ехала на таком же коне… они не верили глазам своим! ехала девушка, почти ребенок, с луком и стрелами и во главе конного отряда таких же молодых девушек.
– Что это за видение? – удивился Сулла.
– Это амазонки, император! – отвечал Лукулл, не менее удивленный.
– Клянусь богами! Это что-то сказочное… точно читаешь Геродота, – недоумевал Сулла.
То был, действительно, отряд амазонок, сформированный любимицею Митридата, царевною Клеопатрою. За ними, словно лес, темнело войско Митридата, состоявшее из всех подвластных ему народов.
Но Сулле и Лукуллу не долго пришлось предаваться изумлению.
Вдруг неожиданно раздается пронзительный воинский клич сотни женских голосов, и амазонки, с Клеопатрою впереди, прикрываясь щитами, быстро понеслись на передовой римский легион, пуская на скаку сотни стрел, которые с треском ударялись о несокрушимые щиты римлян и тут же отскакивали.
Тогда засвистели в воздухе метательные копья римлян, и одною из первых была поражена Клеопатра… Она пошатнулась на седле, и, без сомнения, упала бы, если б к ней, как ураган, не принесся отец, и, подхватив ее на своего коня, не унес, словно малого ребенка, в глубину рядов своего войска, прижимая любимицу свою к богатырской груди. За ними поскакали и другие амазонки.
[Геродот говорит, что «в то время, когда греки воевали с амазонками (скифы – поясняет Геродот – называют амазонок ойорпата – от ойор – муж и пата – убить: мужеубийца), амазонки были побеждены в сражении, данном на берегах Фермодонта, и греки отправились на родину, увозя с собой на трех кораблях всех взятых в плен. Но в открытом море амазонки возмутились и перебили всех находившихся на кораблях мужчин». Геродот, IV, 110].
Этим случаем воспользовался Сулла, и участь битвы была решена. Спасая дочь, Митридат потерял сражение. Не видя вождя, понтийское войско дрогнуло и дало тыл…
– Это вторая и последняя Херонея! – сказал Сулла, принося богам благодарную жертву.
Примечания
По изданию: Полное собрание исторических романов, повестей и рассказов Даниила Лукича Мордовцева. – [Спб.:] Издательство П. П. Сойкина [без года, т. 16], с. 30 – 36.