14. Ординация на Масловом Ставу

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Длинной, но довольно узкой полосой разливался Маслов Став между двух стен грабового леса; к югу он расширяется в большое, круглое озеро, за которым вдали виднеются легкие очертания какого-то палаца, или замка, а к северу тянется длинным ледяным паркетом и сливается светло-зеленым, холодным горизонтом. Тесной группой обступили деревья покрытое зеленоватым льдом озеро. Густым, мохнатым инеем осыпан дремучий и седой лес. Меж кудрявыми белыми вершинами чернеют изредка отряхнутые птицами прутья. Не шелохнется отяжелевшая под инеем былинка, не задрожит разубранная матовым серебром ветка… Сквозь молочный туман, застилающий небо, глядит, словно око совы, холодное солнце… Тихий, как зачарованный, стоит в своем сказочном уборе безмолвный, таинственный лес…

Из широкой просеки, упиравшейся прямо в озеро, выехали два всадника. У старшего длинные усы и вихристые брови заиндевели от инея, у младшего усики серебрились тоже. На головах у них были медные шлемы с крылышками; на латах за плечами такие же латунные крылья; руки и ноги до колен были закованы в блестящую сталь; у лошадей голова и грудь тоже были покрыты широкими бляхами. Издали всадники казались средневековыми рыцарями, но, по чрезвычайно пышному и излишне обильному вооружению сразу же в них можно было признать польских, его королевской милости гусар.

– Фу-ты, черт побери меня со всеми потомками! – буркнул сердито старший, который был подороднее своего спутника, останавливая у опушки коня и окидывая взором все ледяное пространство, – здесь, что ли, велено строить войска?

– Так точно, пане ротмистре, – ответил младший, – по берегам узкого рукава: тут внизу на льду и станет между нами это быдло, а против него, на широком озере, еще нужно поставить артиллерию.

– Знаю и дивлюсь таким предосторожностям с горстью безоружных, – проворчал с досадою ротмистр, – мне только неизвестно, это ли самое место?

– То самое… это и есть Маслов Став.

– А чтоб им всем бестиям завалиться в этом ставу, – сердито продолжал браниться старший, выезжая на середину пруда, – когда мне, через них, в этакую стужицу да в такой одежде трясти по снегам свое благородное тело.

Младший, лицо которого, молодое и розовое, представляло смешной и поразительный контраст с посеребренными инеем усами и бровями, бросил искоса насмешливый взгляд на «благородное тело» своего спутника и заметил, похлопывая руками:

– Ну, зато нам в замке поднесут по доброму келеху, а хлопству этому на Масловом Ставу шиш с маслом.

– Славно сказано, пане товарищ, клянусь своим патроном, славно… Хоть наш литовский мед лучше венгржины… – вскрикнул старший, – только я думаю, – разразился он смехом, – его милость пан коронный гетман пожалеет и масла для этих банитов!.. Одначе забивай, пане, значок: солнце поднялось высоконько, а наш гетман, сам знаешь, любит точность.

Пан поручик слез с коня и в несколько ударов забил, в лед длинную и острую пику, к концу которой привязан был красный с белым значок.

Вскоре из просеки стали показываться всадники по два, по четыре в ряд. Вооружение их отличалось такою же роскошью и излишеством. Сверх медных и серебряных лат всадники перевязаны были накрест драгоценными алыми, розовыми и голубыми шарфами. Слева к седлу прилажен был палаш, а справа – длинная и узкая шпага с круглым тяжелым эфесом. Кроме того, каждый держал в правой руке красивый бердыш, с длинною рукояткой; к левой же руке к локтю прихватывалось ремнем огромнейшее копье, утвержденное в левом стремени. Лошади под всадниками, чрезвычайно красивые и породистые, выступали гордо и величаво, изгибая свои красивые шеи и слегка вздрагивая тонкою кожей. Но, несмотря на угрожающее вооружение, пышное войско решительно не имело грозного вида; казалось, что это собрались вельможные дворяне на роскошный бал или на королевский турнир.

Всадники, прибывая все более, размещались равномерно по двум берегам и вытягивались параллельными, блестящими линиями вдоль узкой полосы льда. Гусары стояли у опушек, а за ними уже в лесу помещались многочисленные слуги. Прямо против этого узкого рукава выехали четыре орудия и снялись с передков; по обеим их сторонам разместились музыканты с длинными, завитыми рогами и серебряными литаврами.

– А вот, кажись, и казаки, пане ротмистр! – указал молодой гусар на вершину узкого рукава става.

Действительно, с той стороны леса подвигалось чинно и стройно казацкое войско. Сначала показалось малиновое знамя, затем выехали довбыши с бубнами и серебряными литаврами в руках, за ними ехали казаки, державшие бунчуки, перначи и камышины, а за этими уже на некотором расстоянии двигалась по шести в ряд казацкая старшина, а за ними простые рейстровики, по два от каждой сотни.

Одетые в гладкие синие жупаны, в смушевых шапках с красным верхом и золотою кистью, они подвигались темною и молчаливою массой. Их немногочисленное оружие казалось ничтожным перед блеском и пышностью польской гусарской сбруи. К поясу каждого казака прицеплена была кривая сабля, за поясом торчали пистолеты, мушкеты висели за спиной. Лошади их выступали спокойным, привычным шагом, слегка поматывая роскошными гривами.

– А это кто впереди едет, пан товарищ? – спросил ротмистр, поворачиваясь к своему собеседнику.

– Вон тот, на вороной лошади, неказистый из себя?

– Да!

– Это их старшой, Ильяш Караимович; нынче ведь после Павлюцкого бунта гетманов им обирать запретили.

– А, сто куп ихней матери дьяблов в спину, а не гетмана! – ругнулся пан ротмистр, выпячивая вперед свои богатырские усы. – Слышим мы все в Великой Литве, как у вас о казаках с великим страхом толкуют, а как погляжу я на эту голую рвань, так кажись ты и покрыл их своею рукой!

Пан товарищ смерил взглядом широкую руку пана ротмистра, но ответил, покачавши головою:

– Не говори так, пане: ты их в бою не видал.

– Однако строится хамье ловко! – произнес уже с некоторым удовольствием пан ротмистр, продолжая наблюдать за казаками.

– Ге! Что это? Если б ты увидел их, пане ротмистре, в битве, – махнул рукою товарищ, – любо-дорого посмотреть!

– Коли молодцы, так люблю! А это кто, пане, видишь, вон там, впереди рядов, за полковниками на белом аргамаке едет? Славный конь! Клянусь св. Патриком, трудно и отыскать такого!

– Вон тот? – переспросил товарищ, смотря по направлению руки ротмистра. – За ним джура на гнедом коне едет?

– Тот, тот!

– А!.. Кажись, их писарь войсковой Богдан Хмель.

– Гм! Ловко! – удивился пан ротмистр, поведши мохнатою бровью. – Смотрит гетманом, и собою хорош, и посадка важная, да и конь… Об заклад бы побился, что он не хлопского рода.

Между тем раздавшийся за ними шум заставил разговаривающих обернуться.

– В строй! Стройся! – крикнул ротмистр, обращаясь к гусарам.

Лошади и люди зашевелились и застыли блестящими неподвижными колоннами.

Из лесной широкой просеки с противоположного конца медленно спускался на озеро пан коронный гетман Станислав Конецпольский. Поверх лат на пане гетмане был наброшен короткий меховой кафтанчик, вместо шлема на голове его была бобровая шапка с прикрепленным бриллиантовым аграфом белым страусовым пером. Лицо гетмана, подрумяненное морозцем, смотрело свежо и торжественно. Рядом с гетманом на сером скакуне ехал польный гетман Потоцкий. Лицо его, изношенное, дряблое, даже на холодном воздухе казалось безжизненным: зеленоватые, осунувшиеся щеки, тонкие, синие, завалившиеся губы с редкими, словно вылезшими усами производили отталкивающее впечатление. Серые волосы гетмана были коротко острижены; на подбородке клочками торчала седоватая, также коротко остриженная борода. Круглые, выцветшие, зелено-серые глаза гетмана глядели из-под сросшихся бровей холодным, злобным взглядом. Когда гетман улыбался, губы его некрасиво кривились, а глаза глядели тем же тусклым, мертвым и злобным взглядом. Рост польного гетмана был весьма ничтожный, и даже когда он сидел на коне, этот недостаток сразу бросался в глаза.

За обоими гетманами на небольшой лошадке ехал, окруженный блестящею свитой, молоденький сын коронного гетмана.

– Пан гетман, пан гетман! – пронесся кругом шепот, и все замолчали.

Вельможное панство ехало осторожно по льду и остановилось позади артиллерии.

Тихо и бесшумно обнажились перед ним казацкие головы.

Потоцкий выехал несколько вперед, окинул довольным взглядом своих гусар и потом, скользнув прищуренными глазами по казакам, позеленел от злости.

– Это что за парад? – закричал он. – Куда это собралось мятежное хлопство? На войну, что ли? На конях и при полном вооружении слушать свой приговор? Долой с коней! Долой с коней! – скомандовал он, подскакавши к казакам, и белая пена выступила на его тонких губах.

Какая-то тревожная волна пробежала по казачьим рядам и затихла. Молча, нагнувши серые и седые чуприны, слезло казачество с коней; старшины передали своих в последние ряды, где одному казаку пришлось держать под уздцы до десяти коней.

Потоцкий, отдав приказание, отъехал из предосторожности к гусарам и кликнул к себе пана ротмистра.

– Заряжены ли у пана ротмистра пушки? – спросил он сухо.

– Картечью набиты, ясновельможный гетмане, – ответил, преклонив обнаженную саблю, пан ротмистр.

– Ладно. Пусть пан ротмистр немедленно распорядится, чтобы кони этой сволочи, – указал он рукою, – были отведены немедленно вон туда, за лес.

Ротмистр отсалютовал саблей, повернул лошадь и поскакал в галоп к задним казачьим рядам исполнить приказание гетмана.

– А что там? В чем остановка? – спросил коронный гетман у пана Потоцкого.

– Предосторожности, пане коронный, – скривился тот.

– К чему? – пожал плечами Конецпольский.

– Этим псам верить нельзя, – прошипел Потоцкий и отъехал немного вперед.

Вдали, за казацкими рядами, по узкому рукаву пруда заезжали уже в лес десятка два всадников с лошадьми.

Потоцкий, видимо, не удовольствовался этим и вновь подозвал к себе пана ротмистра.

– Что это они с мушкетами? – визгливо крикнул он. – Сейчас велеть им снять и отнести к лошадям!

Ротмистр подскакал к казачьим рядам и гаркнул:

– Мушкеты с плеч долой!

Вздрогнули пешие казаки и окаменели.

Гетман Конецпольский, недовольный выходкою Потоцкого, выехал иа коне вперед и заметил польному гетману:

– К чему раздражать и издеваться?

– К тому, пане коронный, что их следовало бы всех на кол.

– Для этого есть высшая власть, – отрезал Конецпольский и, обернувшись, скомандовал: – Ударить в бубны и литавры!

Казацкие довбыши ударили в бубны и замолчали.

– Вы сделали преступление, подобного которому не было на свете от века веков, – грозно начал пан коронный гетман, обращаясь к казакам, – вы не только многократно подымали руки на вашего законного государя, на войска и на ваше отечество – Речь Посполитую, но вы… вы… одним словом, задумывали даже соединяться с нашими исконными врагами, татарами и турками! Вы – гнилые члены государства, и вас следовало бы обрубить совсем, чтобы не заразились здоровые…

Пан коронный гетман запнулся, а Потоцкий подхватил резким крикливым голосом:

– За ваши вечные, подлые измены вы сами подписали собственною кровью свой смертный приговор. Вы в бою утратили орудия, хоругви, камышину, печать, все знаки, данные вам королем, все вольности, все права!

– На вашу петицию прислал вам милостивый король и сейм свой снисходительный ответ, – прервал пан коронный гетман поток издевательств Потоцкого и сделал знак рукой.

Два герольда на черных конях, в черных бархатных кафтанах с длинными черными перьями на шляпах выехали вперед и затрубили в трубы. Из свиты гетманов отделился всадник на белом коне, весь в белой одежде и, выехавши впереди герольдов, развернул длинный пергаментный лист с тяжелою государственною печатью, прикрепленною на шелковом шнурке.

– Вы достойны были бы все до единого казни, – прошипел Потоцкий, – но наш милостивый король захотел вас тронуть милосердием, – искривил он свои тонкие губы, – и удостоил вас ответа.

– Читайте декрет! – скомандовал коронный гетман, покосившись неприязненно на егозившего в седле Потоцкого.

Всадник на белом коне снял с головы серебряный шлем и, приподнявши бумагу, начал читать громким голосом, разнесшимся далеко над замерзшим озером:

– «Мы, ласкою божою Владислав IV, король польский, великий князь литовский и русский…»

При первых словах декрета гетманы почтительно приподняли над головами своими шапки, а гусары обнажили сабли, преклонивши вниз их клинки. В середине на ставу было по-прежнему тихо и безмолвно, только глаза всех казаков с надеждой и уверенностью устремились на длинный лист.

– «Долго Речь Посполитая смотрела сквозь пальцы на все ваши своевольства, но больше сносить их не станет, – читал всадник, и каждое его слово звучало отчетливо и громко, словно удар стали по меди. – Она и сильным монархам давала отпор и чужеземных народов подчиняла своей власти. Поэтому, если вы. не останетесь в послушании королю и Речи Посполитой, сообразно новой, данной вам ординации, то знайте, что Речь Посполитая решилась не только прекратить все ваши своевольства, но истребить навсегда и имя казацкое».

Меж казаками произошло легкое движение, и снова все замерли неподвижной стеной.

– «Вы сами лишили себя всех своих прав и преимуществ, – читал дальше белый всадник, – и навсегда утеряли право избирать себе старшину. Вместо гетмана, которого вы прежде себе избирали, вам дается комиссар из шляхетского звания – пан Петр Комаровский».

Глубокий вздох вырвался из множества грудей и пронесся над толпой.

– А жаль молодцов! – буркнул себе под нос грозный ротмистр, отворачивая свое суровое, усатое лицо от пана товарища. – Славные, видно, удальцы!

– Удивляюсь пану ротмистру, – шепнул тихо розовый пан товарищ, – жалеть этот сор! Пан ротмистр собирался же раздавить их всех своею могучей рукой? – усмехнулся он, приподнявши тонкие, закрученные усики.

– Что ж, будет война, и пойду, и раздавлю! – проворчал сердито пан ротмистр. – А теперь жаль, потому что славные молодцы. Смотри: слушают свой смертный приговор и не пошевельнутся! Ты, пане товарищ, послужи еще с мое, тогда поймешь, что воин воину – брат!

Пан товарищ бросил из-под бровей на пана ротмистра насмешливый, презрительный взгляд и подумал про себя: «Старый литовский дурак!»

– «Полковников из вашего звания вы больше получать не будете!» – читал белый всадник.

– Положи бунчук, булаву и печать! – крикнул Потоцкий хриплым от накипевшей злобы голосом Ильяшу Караимовичу, который стоял впереди. – Полковники и старшина, положите ваши знаки! Отныне вам дадутся другие начальники… только сотники и атаманы остаются пока на своих местах.

Тихо склонилось малиновое казацкое знамя и опустилось на чистое стекло льда. Рядом с ним легли бунчуки. Положил Ильяш возле него печать и булаву. Бесшумно подходили казацкие старшины, и один за другим складывали свои перначи и заслуженные знаки.

– Экая шваль! – бросил сквозь зубы польный гетман, беспокойно поворачиваясь в седле.

Ничего не ответил на такую выходку коронный гетман, но по лицу его пробежало едва сдерживаемое недовольное чувство.

Наступило тягостное молчание, меж казаков не слышно было ни стона, ни слова… Они молчали, склонив угрюмо головы, и только холодный ветерок, пробегая над ледяным пространством, приподымал иногда их длинные чуприны.

Конецпольский сделал чтецу знак рукой, и тот снова продолжал свое чтение:

– «Вам назначены полковники из шляхетского звания, а именно: в Переяславский полк – Станислав Сикиржинский, в Черкасский – Ян Гижицкий, в Корсунский – Кирило Чиж, в Белоцерковский – Станислав Ралецкий, в Чигиринский – Ян Закржевский».

– Постой, пане, посмотри, что случилось там? – тихо спросил пан ротмистр, указывая на группу стеснившихся казаков. – Мне что-то глаза изменили, не могу разобрать!

– Старик вон тот, казак седой… расплакался, – небрежно ответил пан товарищ, – приятели его уводят в глубину.

Пан ротмистр больше не расспрашивал; он только отвернулся в сторону, досадливо поправляя свой крылатый шишак.

– «Роман Пешта и Иван Бурлий отрешаются от своих полковничьих должностей, – читал дальше белый всадник, – писарь же войсковой Богдан Хмельницкий понижается в чин сотника Чигиринского».

При этих словах по лицу пана коронного гетмана пробежало какое-то тревожное выражение, но известие прошло спокойно. Писарь войсковой не сморгнул и бровью; лишь под усом его на одно мгновение мелькнула высокомерная, презрительная улыбка.

– «Что же касается верного нам доселе пана Богуша Барабаша, – гласило далее в декрете, – то его повышаем в чине…»

Глухой, зловещий гул прервал чтеца. «Зрада… Зрада!» – зашумели кругом казацкие голоса, и все повернулись в сторону пухлого, но бодрого еще старика в полковничьем наряде.

– Тихо! – раздался резкий и надменный крик пана польного гетмана. – Ни слова! Молчать и слушать королевскую волю!

Зловещий ропот пробежал еще раз по толпе и умолк-нул. Снова лица казаков стали угрюмы и суровы.

– Читай! – скомандовал коронный гетман, и чтец продолжал:

– «Вместо Трахтемирова назначается вам войсковым городом Корсунь. Уменьшается число реестровых до четырех тысяч. Дети павших в битве не получат никогда наследия отцов и не будут вписаны в реестры. Что же касается оставления за вами ваших грунтов и земель, то об этом будем еще думать на сейме. Если же вы и после этого нашего декрета бунтовать вздумаете, – строго кончался наказ, – то обещаем вам и совсем стереть вас с лица земли».

Среди казаков послышался какой-то неясный говор, головы наклонялись к головам, и недобрый шум побежал по рядам.

– Разойтись всем немедленно! – грозно поднял голос пан польный гетман, выезжая вперед и забрасывая кичливо голову: – Объявить всем нашу волю! И буде кто только осмелится подумать не согласиться, – размечу!

– Панове! – перебил угрозы польного гетмана и обратился ко всем Конецпольский. – Милосердие нашего великого короля всем известно. Вам остается только безропотно покориться и тогда, быть может… я даже ручаюсь… – запнулся гетман, – так сказать, вы можете ожидать какой-либо милости. Мы же, с своей стороны, всегда стоим за мир, и если вы того заслужите… одним словом… будем ходатайствовать за вас.

– Пан коронный гетман балует эту сволочь! – сказал презрительно Потоцкий, подъезжая к коронному гетману. – С нею говорить без нагайки нельзя…

– Я в нагайке, пане гетмане, не нуждаюсь, – пожевал губами Конецпольский и, круто повернувши разговор, обратился к гетману и к свите: – Прошу панство откушать ко мне. А тебя, пане ротмистр, – кивнул он суровому литовцу, – прошу наблюсти, чтоб не было того… понимаешь… чтоб разошлись казаки без шума.

Пан ротмистр поклонился, а гетманы, давши лошадям шпоры, в сопровождении свиты, двинулись быстрым галопом через озеро по просеке назад.

– Славные молодцы! – вздохнул пан ротмистр, обращаясь к товарищу. – А боюсь, как бы не обошлось без схватки!

– О, нет, – усмехнулся тот, – пан ротмистр еще этой сволочи не знает. Они хитры, как старые лисы: здесь будут как каменные стоять, разойдутся без ропота, а там, погоди, через два-три месяца и вспыхнет новый бунт.

И действительно, точно в подтверджение слов пана товарища, чинно подвели казакам коней. Раздалась короткая команда, вскочили на коней казаки, в одно мгновение выстроились и в боевом порядке двинулись вперед. Вскоре последний казак скрылся за деревьями леса. Только куча бунчуков, камышин и полковничьих знаков осталась на том месте, где стояли войска. Распростертое, словно сраженный воин, лежало на ледяном полу малиновое казацкое знамя.

– Ну, что ж со всем этим делать? – сказал пан ротмистр, бросив угрюмый взгляд на оставленные, сиротливые клейноды и, выругавшись крепко, прибавил с досадой: – Черт бы побрал весь свет и меня вместе с ним!

– А что же? – ответил товарищ. – Велеть забрать все в гетманский замок, и, поверь, пане ротмистр, для них найдется шляхетская рука!

Тихо и молча, понуривши головы, выезжали из лесу большими и малыми группами казаки.

У опушки леса, на перекрестке двух дорог сидел огромного роста, слепой бандурист и пел дрожащим голосом грустную думу. Многие из казаков подъезжали к нему, чтобы бросить медный грош в его деревянную чашку.

– Волчий байрак! Домовына! – шептал отрывисто подъезжавшим бандурист… и продолжал думу…

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 1, с. 138 – 249.