21. Богун у владыки

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Богун быстро вскочил на коня и, отдав казакам приказание следовать за ним, отправился из Печер по направлению к городу Подолу. Миновавши заставу, они въехали в обширную рощу. Деревья уже были покрыты нежною, молодою зеленью, а ясени и дубы еще стояли раздетыми; сочная трава стлалась под ногами роскошным бархатом; между подснежниками желтели уже золотые одуванчики; пахло сырою прохладой и ароматом молодой зелени тополей.

Дорога вилась узкою лентой по холмистой местности; иногда среди расступившихся деревьев сверкал издали Днепр, иногда над зеленою стеной показывался на мгновенье новообновленный блестящий купол св. Софии.

– Хлопцы, осмотрите оружие, – обернулся Богун к казакам, – в лесу много зверя, да и двуногие часто прячутся тут по пущам, чтоб перечистить прочан.

Проехавши небольшое расстояние, Богун заметил с правой стороны дороги высокий, выбеленный столб с золоченною иконой св. Николая, прибитою на верху. От столба вела в глубь рощи извилистая тропинка; она спускалась в овраг и затем поднималась снова вгору, где сквозь деревья виднелись деревянные стены, башни и въездные ворота.

– Пустынно-Никольский монастырь! – обратился Богун к казакам, останавливая на мгновенье коня, и, снявши шапку, перекрестился трижды на икону. Казаки последовали его примеру. Вдруг от столба отделилась фигура безобразного нищего в лохмотьях.

– Ты здесь? – изумился Богун.

– А как же? Ждал славного Богуна, чтоб показать ему, куда следует дорогу.

Услышав свое имя в устах неизвестного нищего, Богун взглянул на него внимательнее.

– Ты знаешь меня? Откуда?

– Кто такого славного имени не слыхал, тот и на Запорожье не бывал! – ответил весело нищий, совершенно бросив свой странный голос и бессмысленный взгляд.

– Э, да ты, вижу, не такой дурной, как кажешься, – улыбнулся Богун.

– А может, и совсем разумным сдамся, когда поговоришь со мной, – продолжал также уклончиво нищий. – Ну, да вот в дороге разбалакаемся!

– В дороге? Да как же ты за нами поспевать будешь на своих костылях?

– Зачем на костылях? Разве у тебя не найдется запасного коня?

– Конь то найдется, да как ты без ног поедешь на нем?

– Об этом не беспокойся! – оскалил нищий белые, блестящие зубы. Он нагнулся, сделал несколько быстрых, неуловимых движений и, поднявшись, схватил костыли под мышки и стал бодро на ноги. Казаки не могли не рассмеяться при виде такого волшебного превращения.

– Э, да ты, вижу, братец, зух! – заметил одобрительно Богун.

– А как на коня сяду, так и ветром не догонишь! – крикнул удало нищий, вскакивая молодцевато на коня.

Отряд двинулся вперед. Богун ехал на некотором расстоянии впереди казаков, в сопровождении нищего. Они говорили о чем-то между собою тихо и невнятно. Притом же стук копыт о сухую землю, о корни дерев совершенно заглушал эти, едва долетавшие невнятные звуки.

Дорога начала спускаться в глубокий и крутой овраг, затем казаки поднялись на гору; отсюда, проехав на плоскогорьи густой лес, они ясно заметили блиставшие издали купола св. Софии и Михайловского златоверхого монастыря; еще раз спустились они с длинной горы в глубокий овраг, на дне которого пробегал извилистый полноводный ручей, и, перейдя его вброд, взобрались на высокую гору и поехали мимо стен Михайловского монастыря, по старому городу Киеву.

Вдали бывшего города еще виднелись огромные земляные валы; кое-где на них еще поднимались остатки древних стен. Встречались развалины старинных построек, а в противоположной стороне виднелись стены и укрепления св. Софии.

– Эх, славный тут, видно, город был! – вздохнул невольно Богун, оборачиваясь в седле и оглядываясь кругом.

– Да, было, да, видно, сплыло! – проговорил негромко нищий.

– Ну, да еще побачим, чие сверху буде! – бодро возразил Богун и, кивнувши головой, как бы в ответ своим мыслям, пришпорил коня и проскакал скорее вперед к развалинам Десятинной церкви.

Нищий не отставал от него:

– Тут у меня на Кожумяках есть свой человечек, – обратился он к Богуну, – у него можно остановиться и казаков оставить да на всякий случай переменить и жупан. Оно хоть теперь и беспечно в городе, а все как увидят запорожских казаков, накинут оком, а это, я думаю, теперь не с руки тебе.

Нищий поднял на Богуна свои пронзительные глаза и добавил:

– Ну, а тогда можно будет и туда отправиться.

– Твоя правда, – согласился Богун.

Они подъехали к развалинам Десятинной церкви, заплатили пошлину у мытницы и, спустившись с горы, миновали городскую заставу и остановились у небольшого домика в городском предместья.

Через полчаса Богун вышел из-под ворот. На нем был гладкий синий жупан и шапка реестровых казаков. Забросивши голову назад и засунувши руки в карманы, он отправился вдоль по улицам, напевая веселый мотив, на ратушную площадь. Дойдя до нее, Богун бросил внимательный взгляд на ряд каменных лавок, протянувшихся почти через всю площадь, и направился к одной из них, помещавшейся в самом центре, над дверями которой висел кусок красного сукна.

В лавке было довольно много народу. Несколько горожанок в высоких, белых намитках рассматривали штуку парчи, разворачиваемую перед ними хозяином, седоватым горожанином, с ястребиным носом и зоркими, серыми глазами.

– А что, пане крамарю, есть кармазин? – спросил громко Богун, останавливаясь в дверях.

При этих словах хозяин вздрогнул незаметно и, бросивши на Богуна пристальный взгляд, спросил, не отнимая от парчи рук, деловым, равнодушным голосом:

– А много ли тебе, пане, нужно?

– Да сколько есть, давай, все заберу, – весело отвечал Богун.

– Ну, так проходи в заднюю комнату, – указал купец глазами на низенькую дверь в глубине лавки. – Там покажут тебе.

Богун отворил низенькую дверь и, согнувшись почти вдвое, скрылся за нею.

Маленькая комната, куда направил его хозяин, освещалась одним загрязненным окошечком, пропускавшим слабый желтоватый свет, при помощи которого Богун увидел множество нераспечатанных тюков, наполнявших это тесное помещение почти до потолка. В комнате не было никого. Богун остановился посреди нее и задумался. Последнее событие приводило его в какое-то замешательство. Кто был этот неизвестный нищий, знавший так много, чуть ли не больше самого Богуна? Он назвал его Богуном и узнал в лицо, следовательно, он видел его раньше, так, значит, и он, Богун, видел его, но где и когда? Да, несмотря на уродливость нищего, сквозь безобразие его проскальзывало что-то знакомое.

Богун потер себе лоб, стараясь вызвать в своем воспоминании давние образы, но, несмотря на все его усилия, он не мог припомнить ничего. Но откуда знал нищий и о морском походе, и о том, что говорил Богдан казакам от имени канцлера и короля, и о том, что он, Богун, комплектует новые полки? Уж не подослан ли он каким ляхом, чтоб заманить и уловить его? «Так, так, – заволновался Богун, – возможно и это! Зачем бы он направил его иначе к этому купцу? Зачем направил его купец в эту каморку? Быть может, засада?» – мелькнуло в голове казака, и он схватился за эфес сабли. Но в это время низенькая дверь скрипнула и в комнату вошел сам хозяин.

Он затворил за собой старательно двери и, подошедши к Богуну, произнес:

– Преславный Богун?

– Он самый, – ответил казак, – но откуда ты знаешь мое имя?

– Знаю, знаю, – усмехнулся хозяин, – есть такие вестники крылатые и передали нам, что ты теперь в Киевщине собираешь народ, только не ожидали мы, что ты сам прибудешь в Киев, ну и на всякий случай поставили сторожу.

– Вот оно что, – протянул Богун, – так, значит, ты знаешь, кто этот нищий?

– Доподлинно не знаю, знаю только, что зовет он себя Рябым, да знаю еще то, что такого зналого и расторопного человека трудно где-либо найти; у владыки. он правая рука. Однако присядь, казачек – спохватился он, – что же это мы стоя говорим? – И, придвинувши к окну два больших тюка, хозяин предложил один из них Богуну, а на другой опустился сам.

– В записке написано было, что есть здесь много кармазина? – спросил первый Богун.

– Да, да, – ответил поспешно хозяин, – много здесь перепрятывается их и у нас, и у святого рачителя нашего, ищут только к кому бы пристать; много есть юнаков и среди наших молодых горожан, готовых поднять оружие за святое дело, есть и казна: святое Богоявленское братство ничего не пожалеет. Мы ждали только тебя.

– О господи милосердный! Ты не оставляешь нас! – вскрикнул тронутый и восхищенный Богун.

– Так, так, казаче: господь печется о нас, он не оставляет нас и в самых злых бедствиях; он дал нам нашего неусыпного рачителя и указал нам, что сила наша заключается в нас самих. Не одному казачеству – всем нам дорога наша святая воля и вера, все хотим разбить лядское ярмо. Зайшлый гетман наш Конашевич Сагайдачный вписался со всем Запорожьем в наш святой братский «Упис», и мы дали друг другу клятвенное обещанье стоять друг за друга до конца живота… Ведь одной мы матери дети, и все будем стоять за нее, на погибель мучителям латинянам… кто чем может, кто саблей, а кто хоть своим трудом.

– Правда, правда, друже! – отвечал тронутым голосом Богун. – А вот ты до сих пор не сказал, как величать тебя?

– Крамарем.

– Ну, будем же, Крамарю-побратыме, друзьями! – встал Богун, заключая Крамаря в свои могучие объятья.

– Спасибо, спасибо, брате! – отвечал польщенный Крамарь. – Дружба с таким лыцарем славетным – большая честь для меня.

Друзья обнялись и поцеловались трижды по казацкому обычаю.

– Ну, теперь, сделай же мне ласку, друже, – заговорил Крамарь, – отведай у меня хлеба-соли, отдохни со своими казаками, всего найдется у меня вдоволь; а вечером и к владыке пройдем, он давно уже ищет увидеть тебя. Да вот еще, захвати ты с собой эту штуку кармазина, – сунул он Богуну под мышку штуку красного сукна, – чтоб еще не подумали чего. Здесь ведь ляхами да ксендзами весь Подол кишит… И иди ты вперед, дворище мое тебе всякий укажет, а я сейчас за тобою. Потолкуем обо всем дома. Береженного, знаешь, и бог бережет.

– Гаразд! – согласился на все Богун.

Был уже поздний темный вечер, когда Богун и Крамарь, пробираясь осторожно нелюдимыми закоулками, дошли до заднего входа в Богоявленский монастырь, выходившего на пустынный берег Днепра. На Богуне теперь надета была длинная, мещанская одежда, а тень от высокой шапки-колпака закрывала почти все лицо; предосторожность эта оказалась не лишней, так как по улицам, несмотря на позднюю пору, везде попадалась и польская стража и католические монахи.

Крамарь постучал в калитку монастыря; послышалось чье-то тяжелое шлепанье, и старый монах, посмотревши сперва в маленькое оконце, проделанное в калитке, впустил пришедших в монастырский двор.

– А что превелебний владыка? – обратился к нему Крамарь после обычных приветствий.

– Отдыхает, но вас велел провести к себе, – ответил монах.

– Ну, так идем!

Монах пошел вперед, а за ним последовал Богун и Крамарь.

Они вошли в здание монастыря и, проминувши несколько высоких и узких коридоров, остановились у небольших дверей.

Монах откашлялся и, постучавшись в дверь, произнес тихо:

– Благословен бог наш!

– Во веки веков, – ответил из кельи чей-то твердый голос.

– Преосвященный владыко, брат Крамарь с казаком пришли.

– Войдите! – послышалось в ответ. Монах открыл дверь и пропустил в келью Крамаря и Богуна.

В келье было почти темно; окно выделялось в ней каким-то тускло синеющим просветом. Большая серебряная лампада слабо освещала комнату. Размеры и обстановка ее терялись в этом полусвете, да Богун и не заметил ее: внимание его приковала к себе высокая и величественная фигура владыки, сидевшего у стола.

Хотя Богун и не видал его ни разу до сих пор, но сразу же догадался, что это не мог быть никто иной. Черная одежда владыки, спускалась до полу, тень покрывала лицо и всю фигуру владыки, но, несмотря на это, Богун заметил его гордую осанку, его высокий лоб и пристальный, пронизывающий взгляд его прекрасных черных глаз.

– Благослови, преосвященнейший владыко! – произнес Крамарь, а за ним и Богун, склоняясь для благословенья.

Владыка поднял руку для крестного знаменья и, произнесши короткое благословенье, обратился к Богуну:

– Сыне мой, приблизься сюда.

Богун сделал несколько шагов и остановился. Владыка не спускал с него пристального взгляда; Богуну показалось, что взгляд этот пронизывает его насквозь.

Наконец владыка произнес медленно:

– Полковник Богун?

– Он самый, ваша превелебность! – ответил Богун.

– Слышал я много о твоих доблестях, казаче! – продолжал владыка.

– Что с этих доблестей! – вздохнул Богун. – Большая ли честь в том, что я жизнью не дорожу! Уж так круто приходится, превелебный владыко, что, кажись, и без битвы рассадил бы ее о камень.

– Да, – вздохнул в свою очередь владыка и опустил голову, – господь посылает нам великие испытания: все знаю я… Но, – выпрямился он гордо и заговорил сурово, – мужайтесь, братья, мужайтесь! Плоть-бо немощна, но дух да пребудет бодр.

– Превелебный владыко! Клянусь тебе, мы не падаем духом! – воскрикнул горячо Богун. – Мы все поклялись умереть до одного, а не согнуть под лядским игом шеи, и выполним свое слово!

– Умереть – все едино, что согнуться под игом, – произнес строго владыка, – и даже горше, ибо это значит бросить на произвол ляхов-католиков весь беззащитный народ и всю родную землю. Нет! – стукнул он золоченным посохом о пол. – Сбросить это ненавистное иго и зажить вольно, смело, свободно, как живут все другие народы!

– Но разве мы мало пытались свергнуть его? Сколько восстаний поднимали мы, превелебныи владыко, сам знаешь, а чем кончались они? Вот и теперь!.. А разве у нас мало лыцарей доблестных и отважных? Каждый несет на смерть со смехом свою голову! Что за казак, что за атаман был Гуня?.. Ну и что ж, не выдержал… разгромили ляхи… Но, – сверкнул казак глазами, – они могут побеждать нас, превелебный владыко, но не согнут никогда, никогда!!

– Одной доблести и отваги мало! – произнес медленно владыка, впиваясь глазами в лицо казака, словно желая проникнуть в его внутренний мир.

Глаза казака смотрели смело, отважно, прекрасное лицо его горело благородным воодушевлением; казалось, не могло быть сомненья, что он не задумается ни на один миг отдать за родину всю свою жизнь; но владыка искал в нем чего-то и, видимо, не отыскал того, что хотел.

– О Конашевич! Конашевич! – произнес он тихо, почти не слышно. – Зачем тебя нет со мной!

Наступило молчанье. Владыка погрузился в свои думы.

Богун чувствовал, что какое-то святое чувство почтенья, восторга и преданности охватывает его перед лицом этого великого человека, о делах которого он слышал так много.

Наконец владыка поднял голову.

– Знаешь ли ты писаря Богдана Хмельницкого? – обратился он к Богуну. – Я слышал так много о нем; его любит все казачество…

– И он стоит того, превелебный владыко! – воскликнул Богун. – Нет среди нас более отважного сердца, более смелой руки и более разумной головы.

– Так, – наклонил белый клобук владыка, – говорят, он человек великой эдукации.

– О, да! Он окончил иезуитскую коллегию… Он пользуется великой силой у коронного гетмана, а вместе с тем и среди казаков.

– Гм… – протянул владыка. – Верю тому, что говорят о его мудрости, но таково ли его сердце? Предан ли он вам?

– Как правая рука человеку, – произнес горячо и уверенно Богун.

– Почему же он до сих пор не восстанет во главе вас открыто?

– Он говорит, что рано еще… говорит, что самим нам нет силы подняться, а думает достигнуть всего с помощью короля.

– Короля? – усмехнулся владыка. – Но король ведь не мог охранить даже своего слова, где же ему охранить весь народ!

– Король хочет затеять войну с Турцией; мы получили от него тайный наказ и шесть тысяч талеров. А при войне он обещает усилить наши права.

– Все это так, – произнес владыка задумчиво, – но король – католик: нужно нам надеяться только на себя и на себя.

Владыка замолчал; Богун молчал тоже, не смея нарушить тишины. Так прошло несколько минут.

– Что же вы думаете делать теперь? – обратился снова к Богуну владыка. – Помни, казаче, что прежде всего вам надо устраивать и укреплять свою силу.

– О, так, владыко, и мы подумали об этом прежде всего. Запорожцы наши, согласно желанию короля, отправились в морской поход; Богдан повел их.

– Я знаю это.

– Ты, святой отче, знал это? – изумился Богун. – Но откуда?

– Я знаю все, что деется у вас и для вас, – произнес владыка, – но дальше, что же делаешь ты?

– Я и другие, выбранные товариством, собираем людей, комплектуем полки, отправляем их на Запорожье, подготовляем везде восстанье… Владыко, я только предтеча того, кто будет следовать за мной.

– Хорошо; господь благословит все ваши начинанья! – произнес торжественно владыка, поднимая к слабо освещенной иконе глаза. – Сядь же сюда, сын мой, и слушай, что я буду тебе говорить.

Уже на ратушной башне давно пробило полночь, когда Богун вышел от владыки. Сердце его билось приливом новой уверенности, гордости и надежды, а в голове толпились драгоценные слова и указания владыки…