11. В замке Чаплинского

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Вечерело. Солнце спускалось уже к горизонту и своимы косыми красноватыми лучами освещало обширную равнину, окаймленную лесами, зубчатые стены и башни местечка Искорости, находившегося в средине этой равнины. По пыльной, серой дороге, направляющейся к городу, медленно двигался длинный ряд крестьянских возов, доверху наполненных то сеном, то живностью, то другими продуктами. Подле каждого воза шел, помахивая небрежно кнутом, фурщик, а при иных были еще молодые погонычи. Несмотря на летнюю пору, на каждом из сопровождавших обоз мужиков были надеты длинные кереи, скрывавшие совсем их фигуры. Обоз этот замыкал еще небольшой отряд из двадцати вооруженных хлопцев, одетых в обыкновенное крестьянское платье.

Конечно, неизвестный с положением страны наблюдатель мог бы изумиться такому множеству людей, охранявших небольшой обоз, но для человека, слыхавшего о восстании казаков, в этом не было ничего удивительного. Правда, можно было, пожалуй, подумать, что и у казаков не явится желания грабить столь малоценный товар, но ведь у страха глаза велики, и владельцы сена, очевидно, ожидали с минуты на минуту нападения, так как при некоторых неловких движениях из-под длинных керей их выглядывал иногда то конец сабли, то ручка кинжала, а то и кованный серебром пистолет.

– Ишь ты, вот ведь, казалось, рукой подать, – пробурчал себе под нос один из передовых фурщиков, высокий, плечистый мужик, с темным цветом лица и свисающими на грудь усами, – а вот тянемся больше часа.

– То ли бы дело на конях! – произнес негромко шедший с иим рядом молодой хлопец-погоныч.

– Д-да, на конях не в пример скорее; с непривычки и ноги онемели, – согласился старший.

– То-то же! А я и в толк не возьму, зачем пан атаман затеял все это? Ведь коли сам святой Георгий обещает, так мы их и голыми руками без всякого оружия побрали бы.

Старший перевел на младшего свои узкие, темные глаза и произнес неспешно:

– Молодой еще у тебя разум, брате. Забыл ты, видно, а может, и вовсе не знаешь того, что старые люди говорят: «Бога поважай, а про біса не забувай». А уж кто бесу милее ляхов и ксендзов! Так вот ты, хлопче, так это и понимай.

Аргумент был так очевиден, что младший не нашелся ничего ответить, а, нахмуривши брови, глубокомысленно задумался над мудрыми словами своего собеседника.

Обоз между тем подвигался вперед, и вместе с этим перед спутниками обрисовывались яснее и яснее укрепления местечка. Издали оно казалось мономаховою шапкой с возвышающимися посредине крестами костелов и церквей. Кругом всего местечка шла высокая, красноватая каменная стена с тремя неуклюжими, широко рассевшимися башнями. Едва тронутые огненными лучами солнца, они казались теперь черными, угрюмыми, окаймленными лишь кровавым ободком; за этою стеною виднелись еще укрепления вышнего замка. С одной стороны внешнюю стену города огибал рукав речки, с другой – топкое болото, тянувшееся вплоть до самого леса, подступившего к нему темною синею стеной.

– Гм… Замуровались на славу, – заметил тихо плечистый поселянин, окидывая взглядом знатока стены, башни и рвы.

– Да, крючком не достанешь, – добавил молодой.

– А разумом можно, – заключил короткий разговор старший.

Спутники замолчали. Обоз подвигался все вперед и вперед. Изредка фурщикам стали попадаться навстречу крестьянские телеги, также нагруженные то кожами, то хлебом, то каким-либо другим товаром. Встречаясь с обозом, поселяне не выказывали никакого изумления по поводу усиленной стражи, охранявшей его. Телеги тянулись также по направлению к городу; очевидно, в местечке ожидалась ярмарка. Тем временем обоз приблизился уже к нему настолько, что путники могли отчетливо рассмотреть огромную башню, к которой вела дорога, ров и реку, окружавшую местечко, и тяжелый подъемный мост, поднятый на железных цепях.

От арьергарда обоза, состоявшего из нескольких вооруженных поселян, отделился молодой хлопец; подъезжая к каждому крестьянину, он близко наклонялся к нему и произносил шепотом: «Полночь; гасло – огонь!» В ответ на его слова каждый кивал уверенно головой. Таким образом хлопец объехал весь обоз; остановившись подле передового поселянина, он произнес еще несколько слов и возвратился к своим товарищам назад.

Наконец, первый воз, а за ним и все остальные остановились по сю сторону рва, окружавшего нижнюю городскую стену. Не имея с собой серебряной трубы, в которую трубили всегда при въезде в город знатные рыцари, передовой поселянин сложил из своих грубых загорелых рук род рупора и гаркнул со всею силою, какая заключалась в его могучих легких: «Вартовой!» Богатырский окрик поселянина прокатился эхом на далекое пространство, но ответа на него не последовало никакого. Долго пришлось ему кричать и осыпать вартовых самой отборной бранью, пока, наконец, деревянное окошечко, проделанное сверху башни, отворилось и из него высунулась маловоинственная физиономия с ярко-красным носом, искренно говорившим о тайной страсти владельца всклокоченных усов и лысой головы.

– Эй ты, быдло! Что ты там кричишь, черти бы залили тебе окропом горлянку! – обратился он любезно к поселянину. – Нет от этого падла нигде покою! Какой бес припер вас сюда?

– А верно, тот, что ждет к себе твою душу! – пробурчал себе под нос поселянин и ответил громко: – Бес или не бес, а отворяй, брат, ворота, нам нужно в город.

– Проваливай, проваливай! – замахал рукой, высовываясь из форточки вартовой. – Много здесь народу и без вас!

– Да нам же что? Сдать только пану Чаплинскому сено, припас да и домой.

– Завтра, завтра! – замахала снова руками фигура в окошке. – Подождите у ворот, вечером не велено никого пускать, а утром я уж спущу вам мост.

– Помилуй бог! Да такое ли это время, чтобы на поле ночевать? Сделай ты милость, пусти на ночлег, а завтра чуть свет мы оставим ваш город, – взмолился поселянин.

Фигура хотела было дать решительный отказ, но в это время чья-то сильная рука оттянула ее во внутрь башни.

– Вот тебе, Гандзю, и кныш! – сплюнул фурщик с досадою. – Ну, что с таким дурнем поделаешь?

– Гм… гм… – почесал затылок младший, – дело-то совсем дрянь!

– Не ночевать же нам под брамою! – крикнул старший и принялся снова кричать и вопить, украшая воззвания свои отборными словечками; но все было напрасно: никто в окошке не показывался.

А между тем за брамой происходила такая сцена.

В просторной сторожке было расставлено несколько столов, и за ними восседали вооруженные шляхтичи, очевидно, атаманы панцирной замковой команды. Два мещанина и тощий еврей в болтающемся, как на палке, лапсердаке суетились возле пышных гостей, наполняли их кубки венгржиной, усиленно кланялись и попрашивали:

– Пейте, товарищи, – подбадривал всех шляхтич с круглым, как шар, буракового цвета лицом и с закрученными кверху, почти на нос, усами, – пейте, панове! Теперь наш праздник: пусть раскошеливаются мещане и чернь, пусть поят нас, кормят и доставляют, шельмы, все прочие утехи, потому что иначе выгоним их к нечистой матери за браму, и проклятые дьяблы растерзают в клочки их дочек и жен, а самих на колья рассадят.

– На бога, панове, – кланялись униженно мещане, – мы вам вечные слуги, ничего для вас не пожалеем!

– Ничего, ничего! – подхватывал фальцетом дрожавший, как осиновый лист, еврей, причем он растопыривал пальцы и поднимался на носки, словно желая вспорхнуть и улететь. – Вы, пышные лыцари, вы сличные, такие сличные, ясновельможные, что только поднимете руку, так подлое быдло попадает, дали буг! Разве могут эти собаки супротив таких страшных воинов? Ой вей, вей! Вы только плюнете на них и разотрете ногой!

Ответом на такие льстивые речи были дружный хохот и насмешливые восклицания.

– Ишь, как запел! Ах, ты, песья вера!

– А что ж, он прав! – заступились другие. – Жидки нам верные слуги, вернее вот, чем эти славетные, да и то, разве против наших сабель может устоять быдло? – брякнули они саблями.

– Черта с рогами! – крикнул багровый шляхтич. – Так пейте же, товарищи, на погибель врагам!

– Виват! – подхватили пьяные голоса, и шляхтичи, осушив кубки, начали прощаться.

– Куда же вы? – покачнулся шаровидный хорунжий, загораживая выход руками.

– Не можно, пане коханку, верхняя замковая брама запрется, мы должны быть на постах.

– Так несите им, лайдаки, венгржину! – завопил шаровидный.

– Не беспокойтесь, ясновельможный пане, там всего вдоволь припасено.

– Ну, так на утро просим вас, панове, к нам наверх! – жали руки и обнимались гости.

– Будем, будем! – провожали их хозяева.

В это время в отворенную дверь донеслась брань вратаря.

– А что там? – заинтересовался старший, седой уже шляхтич, все время молча пивший.

– Да вот, вельможный пане, какое-то быдлысько привалило с подводами: подвод двенадцать, а то и больше, да стражи еще при них добрая свора, так я и не хочу спускать моста: и поздно, и неровен час.

– А, псы, лайдаки! – погрозил кулаком седой кому-то « пространство и добавил грозно: – Всех перерезать, шельм!

При этом разговоре один из угощавших шляхту мещан беспокойно оглянулся и, выскочив из сторожки, взбежал по крутой лестнице на башню; здесь он торопливо отсунул окошечко и крикнул через него передовому:

– Как гасло?

– Огонь! – встрепенулся тот и значительно переглянулся с погонычем.

Окошечко снова захлопнулось. Фурщик и погоныч услышали вскоре за брамой какой-то спор, из которого до них долетело только несколько слов: «подводы Чарнецкого»… «фураж»… «рассердится пан Чаплинский»… а потом шаги удалились куда-то и смолкли.

– Вот штука, так штука! – насунул передовой с досадой шапку почти на глаза. – Ну, что здесь поделаешь?

Сбившиеся в кучу фигуры начали шептаться, показывая взглядами и головами на ближайший лес.

Солнце уже село, и под высокими зубчатыми стенами стал ложиться туман.

На улицах в местечке, впрочем, еще не улегалась жизнь: у ворот своих домиков сидели дряхлые горожанки в белых намитках, глубокие старцы, а то и помоложе лица, только лишенные сил, больные; дети бегали и беззаботно, звонко смеялись; жолнеры прохаживались группами, задевая молодых, перебегавших улицу горожанок то нескромным словом, то грубой шуткой, то даже дерзким и наглым поцелуем; евреи то и дело шмыгали среди горожан и жолнеров, потряхивая пейсами, а то собирались в маленькие кучки и о чем-то испуганно джерготали, разводя руками и покачивая своими высокими меховыми шапками; среди непонятных гортанных звуков слышалось часто произносимое с трепетом слово: «Мороз, Мороз!..»

В закрытых же наглухо двориках и мещанских домах кипела тревожная суета: укладывались в сундуки дорогие вещи, иконы, товары и выносились в погреба; закапывались в укромных местах глубоко в землю деньги; прятались в глинища и ямы утварь и все, что могло только влезть… Запыхавшиеся фигуры, и в мещанских куртках, и в корабликах, и в очипках, с раскрасневшимися лицами шныряли то с свертками и шкатулами, то с фонарями и лопатами по дворам и по светлицам в домах…

Завидевший случайно в щелку эту беготню еврей с ужасом отскакивал и спешил сообщить какой-либо кучке тревожную новость: подымался снова трескучий шум джерготанья, привлекал к себе другие кучки жидков и с гвалтом разносился по еврейским жильям и корчмам. Но вот прошли по улицам два мещанина с клепалами, и говор жизни стал утихать, а забытые подводы под брамой все стояли да стояли; терпение поселян, казалось, готово было уж лопнуть, как вдруг за воротами раздался протяжный, сухой скрип и подъемный мост начал медленно опускаться.

Путники въехали под темные своды башни. Здесь их встретил худой мещанин в темной одежде.

– Что это вы везете? – обратился он к передовому.

– Сено и провиант, – поклонился передовой, – из Рудни мы, вельможного пана Чарнецкого люди.

– Ну, ну, добро, проезжайте, – отозвался загадочно мещанин, – коли с добрым провиантом, то помогай вам бог.

– Провиант у нас добрый, не боится мороза, – ответил почтительно передовой, улыбнувшись в длинные, свисающие усы.

Подводы медленно выползали из-под брамы на небольшую площадку и устанавливались так тесно, чтобы постороннему трудно было проникнуть в средину. Маленькая, толстая фигура вратаря, не желавшего спустить мост подводам, теперь злобно осматривала возы, шныряла вокруг них, пробовала протиснуться вовнутрь; но подводчики как-то нечаянно оттирали его от возов и не давали даже подойти к ним близко.

– Осмотреть бы нужно, вельможные панове, эти возы, – обратился он, наконец, к своему начальству, – а то они все тянутся да тянутся, а что в них припрятано – черт этих псов разберет.

– Ваша вельможность, – вмешался в разговор длинный мещанин, – пусть возы все въедут, станут в порядок, тогда осмотреть, а пока я просил бы вас отведать мальвазии, – добрая штука! Найпревелебнейший бискуп одобрил! Вот отведайте, прошу, – пояснил он, протягивая руку к двери, – кубки уже налиты… густая, как кровь, губы слипаются, а пахнет как!

– Гм, гм!.. – чмокнул губами седой шляхтич и, потянувшись к двери, потянул воздух пылающим носом. – Запах приятный!..

– А коли приятный, – подвернулся и сделал большую дугу младший, шарообразный шляхтич, едва удержав равновесие у косяка двери, – так кохаймося!

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 83 – 89.