8. Месть Марыльки

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

По широкой просеке соснового леса быстро подвигалась кавалькада вооруженных с ног до головы людей. В самом центре ее, окруженный со всех сторон всадниками, колыхался на сытом коне пан Чаплинский. Ночь стояла теплая, влажная, лунная. Бледные лучи месяца, западая в глубину лесной чащи, производили какую-то таинственную игру света и теней, пугая боязливое воображение… На Чаплинского, напуганного и взволнованного теми известиями, которые он получил у соседа, эта обстановка производила какое-то гнетущее, невыносимое впечатление. То ему казалось, что среди темных ветвей тихо покачиваются трупы повешенных панов, то ему чудилось, что из-под кустов выглядывают какие-то темные фигуры и, давая друг другу таинственные знаки, снова скрываются в кустах. Каждый шорох, каждый крик ночной птицы заставлял его вздрагивать всем телом.

Молчание наводило на него ужас; когда же он вступал в тихий разговор, он боялся всматриваться в глубину леса, а между тем глаза его невольно впивались в эти бледные изменчивые тени, дрожащие и бегущие по сторонам.

– А что, Максиме, – обратился он к одному из своих слуг, – скоро ли конец этому лесу?

– Да оно, вельможный пане, кажись, скоро: уже до озера не больше, почитай, пяти верст.

Чаплинский бросил подозрительный взгляд на слугу, и ему показалось, что под нависшими усами говорившего промелькнула какая-тo скрытая двусмысленная улыбка. Сердце Чаплинского замерло.

«Почему он улыбнулся? Почему упомянул об озере?.. Здесь что-то кроется… Не ждет ли их у озера засада? Того и гляди, вырвется из чащи какая-нибудь шайка. Ведь они теперь, как стая зверья, шатаются по лесам».

Чаплинский почувствовал, как волосы на его голове начали медленно подыматься.

– Ох, проклятое время, – прошептал он, стискивая зубы, – даже на слуг сроих нельзя положиться!.. На слуг? Слуги-то теперь самые страшные враги.

И Чаплинскому вспомнились невольно все ужасы, про которые он слыхал У соседа. Ему представились словно наяву все зверства восставших хлопов и казаков.

«Уж если здесь, в Литве, осмелились сжечь костел, вырезать в одном городке три тысячи панов и жидов, сажать их на кол, распиливать пополам жен… Но возможно ли это? Не басни ли? – Глупые, чудовищные басни! Так нет… Ох, – оборвал Чаплинский течение своих мыслей, – верно, недаром тЭкая молва. Недаром, да… Нет сил здесь дольше оставаться. Кто защитит нас от этих хлопов? Того и гляди взбунтуются. Надо бежать в какую-нибудь крепость… Триста перунов! Нет нигде покоя! Да неужели же этот подлый хлоп, этот пес Хмельницкий, всех поднимает на бунт? Он, он! И все из-за Марыльки. И какой черт мог подумать, что он осмелится, что у него такие зубы! Подлое быдло, которое запороть надо было канчуками, а вот теперь стоит во главе мятежа! И попадись я ему только в руки. О! Надерет он из меня ремней… Бррр! – передернул плечами Чаплинский. – Просто морозом сыплет при одной только мысли. Ух, и зол же он на меня! Лютует, верно, как бешеный волк, и вот теперь бегай от него, как затравленный заяц. Эх, – закусил он досадливо ус, – охота была связываться!.. Мало ли их, а вот теперь и повесил себе камень на шею. Просто хоть утопись… Куда уж отсюда бежать, и не знаю, разве на тот свет. О матко найсвентша! – ударил он себя кулаком в грудь. – Избавь меня от этой обузы! Черт меня дернул взять ее себе на голову; когда бы знал, что такое выйдет, четырьмя бы дорогами обошел. Что в ней, в этой Марыльке, такого? Красота? Да что в ней проку, когда к ней и подойти страшно: капризна, зла, а уж что холодна, так просто жаба. Ну, так пусть и пеняет на себя, не любоваться же, в самом деле, мне на нее, как глупому мальчишке на картину; то ли дело Оксана! Чертенок, огонь!.. Поцелует – обожжет. Да и красотой не хуже. Кой черт! Лучше, лучше во сто крат», – чуть не вскрикнул он вслух, и перед ним встал обольстительный образ Оксаны, такой, какою он видел ее у Комаровского: с распущенными черными волосами, с бледным от гнева лицом.

И перед Чаплинским одна за другой понеслись соблазнительные картины будущего свидания с Оксаной.

А слуги между тем время от времени нагибались друг к другу и передавали шепотом отрывочные слова. Чаплинский не замечал уже ничего, но вот дорога начала светлеть, лес поредел, и вскоре всадники выехали на опушку.

«Фу, ты! Ну, слава господу богу! – вздохнул облегченно Чаплинский, оглядываясь на темную стену леса, оставшуюся за ним. – Здесь все-таки просторнее. А вон и озеро».

– Гей, хлопы, скорее! – крикнул он уже смело и пришпорил коня.

Вскоре всадники остановились на берегу озера, в том месте, где колыхалась на тихой воде запрятанная в камышах лодка рыбака. Сначала Чаплинский хотел было приказать кому-нибудь из слуг перевезти себя на тот берег, но, после минутного размышления, перспектива остаться вдвоем с хлопом в лодке, посреди озера, показалась ему небезопасной.

«Еще выгонит, шельма, в воду», – подумал про себя Чаплинский и решил отправиться сам.

– Слушай, Максиме, – обратился он к старшему, отозвав его в сторону, – ты там того… пану Ясинскому скажи, что я, мол, остался ночевать у соседа и завтра утром вернусь, а мне… гм… – крякнул он, – туда вот к рыбаку надо заехать… Ну, чего ж пялишь глаза?.. Поезжай! – крикнул он нетерпеливо, заметив, что слуга смотрит на него как-то насмешливо.

– Слушаю, вельможный пане, – ответил хлоп.

– То-то ж, – проворчал Чаплинский, влезая в лодку, и отъехавши на некоторое расстояние от берега, он еще крикнул: – Ну ж, живо, негодяи! Чего еще тут глядите? Я вас… – остальные слова его расплылись где-то в тихом летнем воздухе, потому что хлопы, не слушая его понуканий, уже мчались во весь опор к селу.

Подгоняемая ударами весел, лодка выплыла на середину озера. Кругом стояла прозрачная лунная ночь; разлившееся на далекое пространство озеро словно застыло в каком-то волшебном сне; вода не зыбилась, не волновалась, и казалось, что лодка рассекала пронизанное месячными лучами стекло. Небо было ясно, безоблачно, недалеко от полного месяца горела ярким огнем одинокая звезда. Чаплинский оглянулся. Берег уже ушел от него; кругом, насколько глаза хватало, разлилась фосфорически светящаяся гладь воды, и только по берегам смутно выделялись волнистыми силуэтами темные опушки лесов. Посреди озера виднелся зеленый островок, часть белой хаты каким-то серебристым пятном выступала из темной зелени, окно в хате светилось, и при лунном сиянии оно казалось на белой стене хаты каким-то ярко-красным платком. Кругом было тихо, безмолвно, и только звук спадающей с весел воды производил слабый метрический шум.

Но красота ночи не трогала Чаплинского. Это освещенное красным светом окошечко производило на него какое-то возбуждающее, раздражающее впечатление.

Прошло еще несколько минут. Наконец, лодка мягко ударилась о берег острова. Чаплинский поспешно вышел из лодки и, даже не привязавши ее к вбитому колу, торопливо направился к хате. В противоположной стороне ее было совершенно темно и тихо. Никто из приставленных молодиц не встретил его. Чаплинский дрожащею рукою распахнул дверь в Оксанину светлицу и остолбенел на пороге…

Прямо против Чаплинского, выпрямившись во весь рост, стояла Марылька. Казалось, она ожидала его, лицо ее было гордо и злобно, в глазах горел недобрый огонь. Что-то торжествующее виднелось во всей ее позе. Чаплинский отступил назад.

– Ты?.. Марылька?.. Здесь?.. В такую пору?.. – произнес он растерянно, совершенно не зная, что подумать и что предпринять.

– Да, я! Ха-ха-ха! – рассмеялась коротким, сухим смехом Марылька. – Не думал пан застать?.. Другую, может, ждал?

– Я?.. Другую?.. Брунь тоже, моя королева! – путался он, робея все больше и больше. – Никого, кроме тебя. Но изумлен, зачем ты здесь? – подыскивал он слова, а в голове у него в это время стоял один вопрос: – «Где Оксана, что с ней, что произошло здесь?.. Не налгали ли на него?.. Но все равно, что бы ни было, надо разрушить подозрения этой тигрицы, – решил он торопливо, – ишь смотрит как!»

И, проклиная всех на свете, Чаплинский бросился, очертя голову, на первую подвернувшуюся ложь.

– Видишь ли, золотая моя, я… по дороге заехал сюда к рыбаку… – заговорил он торопливо, глядя куда-то в сторону. – Узнать насчет того… насчет улова.

– Насчет улова?.. И больше ничего? – приблизилась к нему на один шаг Марылька.

– Ну, а… что ж бы могло быть еще, моя богиня?.. Какие дела у меня могут быть с рыбаком?

– Какие дела?.. Пан не знает? – произнесла уже дрожащим от затаенного волнения голосом Марылька и впилась в его багровое от смущения лицо своим острым пронизывающим взглядом.

«Она знает все», – промелькнуло в голове Чаплинского, но он решился отчаянно идти до конца.

– Богине моей кто-нибудь оболгал меня? – зачастил он, хлопая веками. – Какая-нибудь гнусная ложь взволновала мое ненаглядное солнце… мою бриллиантовую звездочку… Но, клянусь, никого другого нет и не будет… в моем сердце… Никогда… Никогда!.. Я летел домой, как безумный, чтобы упасть к ногам моей крулевы… мое появление здесь простая случайность. Хотел проверить рыбака… Богиня еще сомневается?.. Но… як бога кохам… слово гонору! – приложил он руку к сердцу.

– «Слово гонору», – произнесла протяжно Марылька и медленно приблизилась к мужу, не спуская с него прищуренных глаз.

– Честью шляхетской клянусь.

– Так лжешь же ты, негодяй! – крикнула дико Марылька, отступая на шаг назад. – Нет у тебя чести, как нет и души!

Чаплинский хотел было прервать ее, но было уже поздно. Марылька стояла перед ним, горящая бешенством, и целая волна презрительных, шипящих ненавистью слов обрушилась на него.

– Ты думал обмануть меня и завел здесь целый гарем, а из меня хотел сделать обманутую жену; но знай же, что все мне открыто… Я знаю все!.. И презираю, слышишь… презираю и ненавижу тебя!.. Ты думаешь, быть может, что ревность говорит во мне?.. Ха-ха-ха… Ты мне и прежде был противен, а теперь гадок стал и омерзителен, как жаба, как гадина, – прошептала она полным отвращения голосом и продолжала, почти задыхаясь от бешенства:

– Зачем ты уговорил меня бросить Богдана? Зачем ты оклеветал передо мною его?.. Подлый, низкий трус!.. Ты даже боялся встретиться с ним, бежал, как заяц, и увлек меня в свое позорное бегство. Трус, лгун и развратник!.. Еще клянешься своей шляхетской честью! До сих пор я думала, что ты хоть любишь меня; но із того чувства нет в твоем истрепанном сердце. Со мною рядом, через два месяца после нашей свадьбы, ты заводишь коханок… Ха-ха-ха! А клялся мне в безумной любви!.. Жалкий лгунишка, я ненавижу тебя, любви твоей мне не нужно, но и коханок я не позволю здесь заводить! Слышишь, не позволю! – гордо выпрямилась она. – Потому что я здесь госпожа!

В начале речи Марыльки Чаплинский было опешил; но когда он увидал, что она уже все знает и что разуверить ее нет возможности, он решил, что церемониться с нею нечего. Злость, брошенная ему в глаза обида, бешенство за сорванное наслаждение клокотали в нем все время и прорвались, наконец, бурно наружу.

– А это что за речи такие? – заревел он грозно, покрываясь багровою краской. – Пани с ума сошла или белены облопалась? Или она воображает, что в самом деле она здесь королева и богиня?.. А я ее верный слуга?.. «Не позволю?..» Ха-ха-ха! – разразился он наглым смехом и, заложивши руки за пояс, отбросился своим тучным туловищем назад. – Была коханка и будет, на глазах твоих будет! Я здесь господин и муж твой, глупая баба, и будет то, что я захочу!.. Что же ты думала, что испугаюсь твоей шипящей злости?.. Или буду век, как влюбленный пастушок, в твои очи глядеть?.. Много пани на свою красоту рассчитывала, много! Я гадок пани, ну, что же, отлично, – оттопырил он свои усы, – отлично, и пани опротивела мне!.. Но советовал бы вперед молчать и не мешаться в мои дела, а не то… отправляйся лучше назад к своему хлопу! И то взял себе на шею обузу, через которую нет ни минуты покоя!

– Какая наглость! – вспыхнула до корня волос Марылька. – Я к пану не вязалась! Пан выкрал меня силой и обманул… Обуза?.. А кто ползал, как пресмыкающийся, у моих ног, умолял, заклинал?..

– Ха-ха-ха! – нагло засмеялся Чаплинский. – Что вспомнила! А пани забыла, что сама писала записки?

– А! Так говоришь ты теперь! – прошипела она, приблизившись к мужу. – Обуза не будет долго тебя отягчать; но как ни беснуешься ты, а на этот раз я предупредила твою подлость, развратник. Птички твоей уже нет!

– Как? Что? – отшатнулся Чаплинский.

– Нет, нет! Я выпустила ее, отправила назад, – произнесла громко Марылька и разразилась язвительным хохотом.

– Ты, ты? – захрипел Чаплинский и бросился бешено к Марыльке. – Так я с тобою не так…

Но Марылька ожидала этого нападения, ловким движением она выхватила из-за спины длинный кинжал и, сверкнувши им в воздухе, произнесла грозно:

– Подальше, пане! Если ты тронешь меня или коснешься, я зарежу тебя, как пса!

Лицо ее было так свирепо, что Чаплинский невольно попятился назад.

– Спеши лучше домой, – продолжала она шипящим голосом. – Собирай свои добра, пакуй возы, потому что разбито все ваше польское войско, повсюду разливается пожаром мятеж, и хлопы… вон те хлопы, к которым посылает меня пан, режут пышную шляхту, как баранов! Морозенко со своим страшным загоном на Волыни всех истребляет и ищет тебя, чтобы отблагодарить за свою невесту. И отблагодарит! Он уже в Литве…

– Езус-Мария! – крикнул Чаплинский, бледнея и опуская сжатые грозно руки.

– А хлоп, которого ты ограбил и оскорбил, этот хлоп стал гетманом, – продолжала дальше Марылька, – и тоже спешит на Литву, чтобы поквитаться с тобою за отнятую жену.

В комнате стало безмолвно. Слышно было только, как порывисто дышал Чаплинский; он стоял бледный, обезумевший, с выпученными глазами, приставшими ко лбу прядями мокрых волос.

Марылька не спускала с него своих сверкавших презрением глаз. Ужас Чаплинского, казалось, доставлял ей жадную, хищную радость.

– Что же делать, что же делать? – прошептал, наконец, Чаплинский трясущимися губами.

– Ха-ха-ха! – отбросила назад свою голову Марылька. – Готовься к бою и встреть своих врагов с оружием в руках.

– Куда бежать, как бежать? Кругом восстание, – продолжал, словно не слушая ее, Чаплинский.

В это время дверь порывисто распахнулась, и в комнату влетел бледный, обезумевший от страха Ясинский.

– На бога! Скорее! Спасайтесь! – закричал он, задыхаясь и обрываясь на каждом слове. – Я едва скрылся. За мною гонятся по пятам… Минута промедления будет стоить жизни.

– Что? Что такое? – бросились к нему разом Марылька и Чаплинский.

– В деревне бунт!

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 55 – 62.