21. Хмельницкий рассылает послов

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Недели через две после приезда Балыки к Богдану вошел рано утром Выговский с несколько озабоченным лицом.

– Ясновельможный гетмане, – обратился он с низким поклоном к Богдану, – лист из Крыма.

– От хана? – повернулся к нему быстро Богдан.

– Нет, от сына твоей милости.

– А, от Тимка! – вскрикнул гетман и весь покраснел от подступившего волнения. – Читай! Читай!

Выговский сорвал с письма печать и, развернувши его, принялся за чтение. Тимко писал в письме, что, хотя хан и окружил его почетом, но положение его похоже скорее на положение пленника, чем на сына союзника. Относительно войны, сообщал он, пока еще неизвестно ничего верного; однако среди мурз заметно какое-то смущение; есть слух, что в диване недовольны участием татар в восстании; говорят, что султан приказал хану отпустить польских пленников назад, но хан еще медлит и не предпринял до сих пор ничего. Кроме того, Тимко сообщал отцу, что, выучившись здесь по-татарски, он слыхал не раз, как мурзы рассуждали между собой о том, что хотя добыча в Польше и очень заманчива, но нечего особенно стараться помогать казакам, а то они, усилившись и разгромив Польшу, могут обратить оружие и на татар. В заключение Тимко желал отцу доброго здоровья, благополучия и прибавлял, что победы казацкие произвели большое впечатление на татар, что татары стали их бояться.

– Гм… – поднялся Богдан с места, когда Выговский окончил чтение письма. – Добро, что я послал в Царьград Дженджелея, – заговорил он отрывисто, шагая по комнате, – ляхи там, видно, крутят, иначе и быть не может: султану наше восстание ничего, кроме выгоды, не приносит, да и татары после первой добычи должны разохотиться до войны. Плохо, пане Иване, – произнес он задумчиво, накручивая на палец длинный ус, – татар и Турцию нам нельзя утерять.

Гетман остановился на мгновение посреди комнаты, словно обдумывая план дальнейшего действия. Лицо его было встревожено; между бровей и на лбу легли морщины, обнаружившие какую-то напряженную работу мысли.

– Вот что, – заговорил он, подходя к Выговскому, – я напишу сам и султану, и хану… надо послать еще кого на подмогу к Дженджелею, а ты приготовь пока письма к знатнейшим мурзам, будем действовать и сверху, и снизу, да отбери дары получше: не помажешь, говорят, не поедет, а татарские арбы больно скрипят.

– Слушаю, ясновельможный гетмане, – поклонился Выговский, – а больше никаких распоряжений не будет?

– Стой! А, впрочем, нет, иди; я сам приду туда, – произнес отрывисто Хмельницкий.

Выговский вышел, а гетман снова зашагал по комнате. Теперь он уже не скрывал своего возбуждения; то он останавливался посреди комнаты и разводил с недоумением руками, то снова принимался шагать, сжимая брови, то теребил нетерпеливо свой длинный ус. Видно было, что гетмана осаждали тяжелые, неразрешимые думы.

Да, положение запутывалось снова. Тимко пишет, что татары не желают усиленно помогать казакам, чтоб не дать им окрепнуть. Что ж, этого всегда можно было ожидать. Но нерешительность их и беспокойство нельзя объяснить нежеланием принять участие в войне, наоборот, здесь видно, что они желают, но на них оказывает действие чье-то постороннее и сильное влияние. Не решились ли ляхи выплатить им дани? Но нет, без решения сейма этого быть не может! А кто знает, быть может, уже состоялся и сейм, быть может, уже назначили войну и выбрали предводителем Иеремию?

– А! Проклятие! – вкрикнул вслух Богдан, стискивая кулаки. – Ничего неизвестно кругом! Вот и от послов наших сколько уж времени нет никаких известий. Что бы это значило?

Мысль эта приходила уже не раз в голову гетману, но отсутствие вестей от своих послов он объяснял дальностью расстояния и осторожностью, теперь же, в совокупности с известием Тимка о настроении Татар, обстоятельство это принимало в его глазах угрожающее значение. Положим, он послал ко всем панам письма и переслал инструкции Верещаке; но, быть может, это не повело ни к чему, быть может, и переписку Верещаки перехватили, предателей везде довольно! – И гетман зашагал еще быстрее. – А может, это Порта составила договор с Польшей, чтобы уничтожить казаков? Оттого-то и татары толкуют теперь, что помогать нам нет надобности. Уж если Тимко пишет, что боятся…

Богдан остановился и почувствовал, как его обдало из-за спины холодом и как холод этот медленно побежал по рукам и по ногам.

– Что ж, пожалуй, и так, – прошептал он, – казаки здорово насолили и татарам, и туркам, а избавиться от казаков таким или иным образом им на руку.

Гетман опустился на кресло и сжал голову руками.

– А от Москвы – ни привета, ни ответа. Единая вера! – Богдан грустно покачал головой, и возле губ его легла горькая складка. – Не хочет царь московский помочь нам! А может, и его ляхи уговорили соединиться с ними и идти против нас? Ох! – глубоко вздохнул он и опустил голову на руку. – Чем дальше в лес, тем больше тревожных дум. И всюду неизвестность… неверность… туман… Сделаешь как раз решительный шаг и оборвешься в бездну. – Гетман задумался. Лицо его было серьезно и печально. Из груди вырвался снова глубокий и тяжелый вздох.

– Одначе раздумывать некогда, – произнес он вслух и шумно поднялся с места, – надо действовать. На каждое их давление поставим противовес, разоблачим все их интриги, подорвем доверие к ним у всех соседей и тогда посмотрим, что выйдет!

С этими словами гетман вышел поспешными шагами из комнаты и направился в канцелярию.

– Ну, что, пане Иване, готово? – спросил он, открывая дверь в канцелярию, где за столом сидел Выговский и дописывал письма.

– Все, ясновельможный! – поднялся тот.

– И Карабич-мурзе написал?

– Есть.

– Ну, добро, теперь же ступай да снаряди верных людей, сперва тех, что к Тимку. Смотри же и стражу дай им, а я напишу здесь пока листы.

Выговский вышел из комнаты, а Богдан сел у стола, очинил гусиное перо и начал выводить им по бумаге витиеватые, связные с титлами буквы. Он написал письмо Дженджелею, повторил ему снова все свои инструкции и советы; написал великому визирю, обещая, при содействии Турции, уступить ей Польшу от Люблина до Дуная и утвердить множество других привилегий; затем он начал письмо к Тимку: «Старайся, сыну, среди мурз, – писал он ему, – возбудить желание войны, не жалей ни денег, ни даров, посылаемых мною тебе в изобилии, – по щедрости твоей они будут судить о нашем успехе. Старайся приобретать себе побольше друзей, приближенных к трону, и сообщай немедленно о всем, что узнаешь».

Отложивши в сторону три пакета и запечатавши их своею гетманской печатью, Богдан принялся за письмо к хану. Он излагал ему подробно и убедительно все выгоды соединения татар с казаками. «Война еще не кончена, – писал он ему, – корсунское поражение было только началом; добыча, которую тогда получили татары, ничего не значит перед той, которую они получат теперь, если прибудут с сильным войском. Под Корсунем мы имели дело со слугами, а теперь будем иметь с господами, панами роскошными и богатыми». Кроме добычи, гетман обещал татарам, при поражении поляков, отдать во власть хану сильную и укрепленную крепость Каменец. Затем он желал его ханскому величеству и всему рыцарству татарскому здравия и благополучия и рассыпался в изысканных восточных комплиментах.

Наконец, вся корреспонденция была окончена. Гетман запечатал последний конверт и задумался.

– А в Москву что? Послать ли новое посольство? – с минуту он остановился на этом предположении, но сейчас же отбросил его. – Нет! Посылать так часто – ронять свою силу в глазах московского царя. Вот кабы разрушить их доверие к ляхам и показать, что дружбы и любви к Москве у ляхов нет ни на грош, – вот это было бы дело! Да… Но как? Каким образом? Где найти способ? – гетман потер себе лоб и задумчиво устремил свой взгляд в окно. Так прошло несколько минут. – Однако об этом после, – спохватился он, – надо сначала вершить эти справы.

Гетман кликнул джуру и приказал ему позвать Выговского.

– Ну, что, Иване, все ли готово? – обратился он к нему, когда тот вошел в комнату.

– Все, ясновельможный.

– Люди надежные?

– Самые отважные.

– Ну, отлично. Отдашь эти письма, а подарки я посмотрю еще сам. Да посланцев готовь еще в Турцию на подмогу Дженджелею.

– Готовы будут к вечеру.

– Ну, хорошо. А больше нет ничего?

– Только что прибыл чернец из Киева.

– Отец Григорий? – вскрикнул Богдан.

– Тот самый, что был у нас.

– Ну, ну, веди его скорей!

Выговский вышел и вскоре возвратился в сопровождении высокого монаха в черном клобуке. На сапогах, на подряснике его лежала густым налетом пыль; смуглое лицо было потно и красно; видно было, что он сделал только что немалый переезд.

– А, отче Григорий! – приветствовал его радостно Богдан.

– Ясновельможному до земли челом! Да хранит его господь молитвами угодников печерских! – поклонился низко монах.

– Спасибо! Ну, ну, садись! Ты, видно, "утомился с дороги, – указал ему Богдан на место против себя. – Какие новости?

– Быть может, ясновельможный гетман позволит мне теперь пойти похлопотать с послами, – произнес в это время вкрадчивым голосом Выговский.

Богдан изумленно оглянулся. Заинтересованный в высшей степени появлением монаха, он совершенно забыл о присутствии Выговского; деликатность и скромность пана писаря произвели теперь на него самое благоприятное впечатление.

– Иди, я скоро снова призову тебя, – произнес он милостиво и подумал про себя: «Что ни говори, а умная и тонкая голова».

Выговский вышел.

– Ну, что же? – обратился Богдан нетерпеливо к монаху.

– От Верещаки известие вчера, после повечерия, получено: примас послал посольство в Порту.

Невольный возглас вырвался у Богдана,

– Хочет утвердить султана с Польшей и обратить неверных против нас.

– Так, так, так! – заговорил ажитированно Богдан. – Теперь мне понятно все: что думал я, то и совершилось. Вот отчего и требует визирь, чтобы хан отпустил пленных ляхов, вот отчего и хан медлит, ничего нам не отвечает. Ну, отче, теперь уже и делать нечего. Отправил я в Царьград Дженджелея, сегодня шлю ему на подмогу еще с дарами послов, а дальше – только уповать на милосердие божие: на чью сторону склонится Порта, там будет и перевес.

Гетман встал с места и прошелся несколько раз по комнате.

Видно было, что полученное известие настолько взволновало его, что он больше не мог оставаться в спокойном, бездейственном положении.

– Ну, а что, не слыхал ты, кого прочат нам в митрополиты? – спросил он, пройдясь несколько раз по комнате.

– Отца Сильвестра Коссова, архимандрита Михайловского златоверхого монастыря. Муж зело мудрый и во всяких науках искушенный.

– Знаю… что со мною ездил на сейм от владыки… велеречивый… Посмотрим, посмотрим, – произнес как-то рассеянно Богдан, не прекращая своей однообразной прогулки, и замолк.

Монах тоже не нарушал молчания. В комнате стало тихо, слышались только резкие, размашистые шаги гетмана. Вдруг Богдан остановился; какое-то неопределенное восклицание вырвалось у него.

– Да, вот что, – заговорил он оживленно, подходя к монаху и останавливаясь перед ним, – передай от меня Верещаке, чтоб поискал там в Варшаве, – сам я читал не раз, – книг таких, в которых бы хула и непочтение пропечатаны были на царя и на Московское царство. Да. Так передай, чтобы сыскал, а как сыщет, чтобы мне переслал немедленно.

И так как монах смотрел на него с недоумением, не понимая, очевидно, такого странного желания гетмана, то Богдан прибавил с тонкою улыбкой:

– Ты знаешь, отче, что пожар приключается часто и от одной шальной искры, нужно только здорового ветра, чтоб раздуть ее.

– Или обложить соломой, – усмехнулся в свою очередь монах.

– Так, так, отче, – кивнул головою Богдан и затем прибавил: – Ну, ступай теперь, отдохни с дороги, мы с тобой еще потолкуем потом.

Отправивши монаха, Богдан снова распечатал пакеты, посылаемые в Турцию, изменил и исправил содержание их, затем призвал Выговского, сам осмотрел дары, посылаемые в Крым и в Порту, и сам отправил послов. Все это делал он ажитированно, взволнованно, желая заглушить усиленной деятельностью мучительную тревогу, закравшуюся ему в сердце. Особенно долго говорил он с послом, отправляемым в Турцию.

– Наипаче пусть Дженджелей объяснит визирю, – повторил он ему несколько раз, – что Польша сама нас подкупила для того, чтобы мы напали на Порту, что все беспокойства султану от казаков по наущению и хитростям лядским совершались. Да пусть еще предостережет визиря, чтоб поберегся доверять ляхам, что они-де нарочито хотят отбить султана от соединения с нами, а у самих с Москвой вечное обещание друг другу против всяких врагов помогать, особливо против татар и мухамедан, и что послы их то и дело в Москву, словно птицы, летают.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 160 – 166.