19. Хмельницкий ищет союзников

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Богдан, проводив Выговского, осмотрел все выходы и входы, запер дверь на щеколду и, опустившись в кресло, произнес взволнованным голосом:

– Ну, отче, садись сюда да говори скорее, удалось что-нибудь устроить или нет?

– Все удалось, есть уже и известия из Варшавы, – отвечал монах.

– Ну, ну!

– А вот.

Монах вынул из-за пазухи сложенный и зашитый в ладонку листок и положил его перед гетманом.

Лист был мелко исписан большими и малыми числами.

– Что ж это? Ничего не разберу, – взглянул изумленно на монаха Богдан.

Монах улыбнулся.

– И никто не разберет, ясновельможный; изобрел это письмо отец Паисий, один мудрый старец из нашего монастыря; знаем только мы да сам Верещака.

– Кто он такой? Верный ли человек? Толком расскажи!

– Верный, как сама правда. Он православный. Еще в бытность свою в Варшаве превелебный владыка поместил его служить при королевском дворе. Теперь он сам предложил нам, что будет сообщать о том, что делается в Варшаве, и превелебный владыка благословил его на этот подвиг.

– Да благословит его и господь на вечные времена, – поднял глаза к небу Богдан и, обратившись к монаху, прибавил живо:

– Ну, говори же, отче, говори!

– В Варшаве неспокойно: большинство магнатов стоит за войну.

– Я так и знал.

– За мир – Кисель, Оссолинский, Казановский и другие, но Оссолинскому, гетмане, зело скверно: ропщут на него многие, наипаче приверженцы Вишневецкого, обвиняют его в измене, в сношениях с тобой, говорят, что он благопоспешествовал войне для того, чтоб усилить королевскую власть и причинить зло республике.

– Гм… гм! – произнес задумчиво Богдан, закусывая свой длинный ус. – Этого всегда можно было ждать, но… все это пустое: Оссолинский выкрутится отовсюду, а послы знают, что говорить… Как дела Яремы?

– Все войско и шляхта за него, ясновельможный, толкуют, что канцлер потому на него ополчается, что он один может защитить отчизну, что, на случай войны, его одного нужно выбрать гетманом.

– Никогда! Ни за что! – стукнул Богдан рукой по столу и заговорил быстро и взволнованно. – Слушай, отче, изо всей Польши один он нам опасен; он – заклятый враг наш, кость от костей наших, отступник, изменник, его надо сокрушить, сокрушить вконец! – Богдан шумно втянул в себя воздух и продолжал дальше также быстро и взволнованно: – У него есть много противников, он горд и высокомерен… Передай Верещаке, пусть делает, что хочет, золота, сколько нужно, пусть сыплет направо и налево. Ничего не пожалею, но чтоб Яремы не выбирали никуда. Проси и владыку, чтоб действовал, как может… Да, нет, стой, я поеду вместе с тобою к владыке… Да, да, пусть Верещака присоединится к партии великого литовского канцлера, тогда его никто не заподозрит в сношениях с нами.

Гетман остановился на мгновение и затем продолжал спокойнее:

– Видишь ли, если нам удастся это дело и сейм не выберет Яремы, мы выиграем втрое. Во-первых, избавимся от Яремы: оскорбившись на сейм, он откажется от военных действий, а может, ударит и на самих ляхов; во-вторых, устроим среди панства смуту: у Яремы прислужников и прихлебателей много… все начнут горланить… О, поссорить панов не трудно, а тогда и накрыть их сетью, как перепелов!.. В-третьих, подымем Оссолинского, а он нам приятель и друг.

– Твоя правда, ясновельможный гетмане… Ярема – отступник и ругатель отцовской веры. Мы предаем его анафеме каждый день…

– Да, да, – продолжал взволнованно Богдан, вставая с места. – Ярему сокрушить… Divide et impera, отче, утверждали древние римляне, – говорил он отрывисто, словно сам с собою, шагая по комнате, – а римляне были мудрейший народ. Divide et impera… и divide прежде всего… Да, мы должны перессорить панов… Ну, дальше что? – прервал он свои размышления и остановился подле монаха.

– От хана получено в сейме послание.

– Что же он пишет?

– Требует дань за четыре года.

– Ну, а ляхи?.. – перебил его порывисто Богдан.

– Отписали, что дани они никакой не платят и что всегда готовы к войне.

Облегченный вздох вырвался из груди Богдана.

– Ну, слава богу, – произнес он, – на этот раз прошло; одначе, как я и думал, на хана мало надежды… Вот что, – обратился он живо к монаху, – от Верещаки можно ли всегда известия получать?

– Он будет все передавать нам, а мы тебе.

– Отлично. Господь благословит и его, и вас за то, что вы делаете для отчизны и веры. Ты подожди здесь, отче, я изготовлю письмо. Возьмешь с собой и саквы с червонцами, – надо спешить. А теперь ступай, отдохни.

Монах вышел. Гетман продолжал шагать взволнованно по комнате.

Да, для него теперь уже было очевидно, что ляхи тоже не думают о мире, они непременно начнут войну…

– Надо готовиться скорее. Обуздывать народ? Нет, нет, в нем теперь вся наша сила. А союзники? Ох, – провел Богдан рукой по голове, – как положиться на них? Сегодня за нас, а завтра против нас. На этот раз нас спасла еще спесь лядская. Ну, а если бы согласились уплатить им дань? Фу ты, страшно подумать даже, – прошептал он, – как шаток этот союз! Татарам ведь только ясырь и нужен, а лядская спесь пройдет после первого поражения. Ха-ха! Таким образом, побеждая ляхов, мы сами будем копать себе могилу. Шутка забавная, – закусил он злобно губу, – теперь-то и понятно, почему хан не отпускает до сих пор Тимка и не шлет никаких вестей. А Москва? Единая вера? – Гетман остановился на минуту в раздумье и затем заходил снова.

– У Москвы ведь теперь мир с Польшей, а татары – ее исконные враги, трудно ждать от нее помощи, если еще не сдалась на предложения ляхов. А Порта? – Лицо гетмана оживилось. – О, она всегда враждует с Польшей!.. Казаки причиняют ей больше всего вреда. Привлечь нас на свою сторону, отомстить Польше за те крестовые походы, которые она поднимала против нее… Да, да, это будет ей выгодно! Сообщить еще, между прочим, султану, что деньги на восстание и чайки получили мы от короля Владислава, что он подстрекал нас броситься на Турцию и затеять с нею войну, пообещать им еще часть Польши… так, так… если бы только Польша не помешала. Послать скорее, но кого? – Гетман нахмурил брови и остановился посреди комнаты.

– А, Дженджелея! – вскрикнул он громко. – Ловкий, бывалый человек, знает их язык и обычаи. Да, в Москву челобитную, посла к султану, письма на Ярему. Все обдумать, ничего не забыть! Ох! – вздохнул полной грудью Богдан. – Чтобы сильно ударить, надо крепко упереться: грунт очень скользкий, еще поскользнешься как раз. Ну, что ж, Богдане, раскидай разумом. Посмотрим, кто еще окажется смелее и разумнее, – эдукованные, вельможные паны или простой запорожский казак?

Богдан гордо усмехнулся и, открывши дверь, приказал громко:

– Позвать пана писаря скорей!

Через несколько минут в комнату вошел Выговский.

– Ну, пане Иване, – обратился к нему с улыбкой Богдан, – сегодня нам с тобой много работы.

– С работы, гетмане, доход.

– Ну, не всегда приятный. Вот за свою работу получают теперь казацкие карбованцы ляхи.

– А нам, может, перепадут и ляшские злотые? – улыбнулся Выговский.

– Если напишем ловко и умно, – усмехнулся Богдан и продолжал, опуская руку на стол: – Прежде всего ты приготовь листы в Варшаву к Киселю, Оссолинскому и Казановскому. Пиши, что мы их вернейшие подножки, что вся война из-за Яремы стала, что он мучитель и угнетатель наш, что он терзал и мучил наших невинных жен и младенцев и, забывши стыд и совесть, собственноручно мучил служителей алтаря, что бросился на нас, как хижий волк, и заставил опять вступить в бой, чтобы защитить хоть свою жизнь от его мучений…

– Словом, ясновельможный, – усмехнулся тонко Выговский, – писать так, чтобы, как говорят древние, слог был достоин описываемых событий.

– И даже лучше. Чернил не жалей. Затем пиши в Москву. Бей челом светлому царю и от нас, и от всего запорожского войска. Пиши, что подняли мы меч из-за святой нашей веры, что терпели от ляхов и арендарей неслыханное поношение нашей святыни.

– Ну, а о воле?

Гетман на мгновение задумался и затем отвечал, поморщившись:

– Нет, о воле лучше не пиши. Пиши, что просим мы пресветлого царя, единого защитника и заступцу нашего, взять под свою высокую и крепкую руку, что будем мы ему служить верой и правдой и завоюем не только Польшу…

– А самый Цареград? – усмехнулся Выговский.

– Люблю тебя, Иване: ты понимаешь с полслова, – положил ему руку на плечо Богдан. – Теперь к султану.

– Как, к султану?

– Да… К его величеству яснейшему, пресветлому султану. Пиши, что бьем ему со всем войском челом и просим принять под свою протекцию и спасти от лядских мучительств. Пообещай, что отдадим ему Варшаву, что будем охранять берега его от всяких разбоев, да намекни и о том, что приказывал нам Владислав затеять с ним войну…

– Ясновельможный гетмане! Твой ум… конечно… все, – смешался Выговский, – но как же это мы с одною, так сказать, головой поспеем на две ярмарки.

– Ха-ха-ха! – засмеялся весело Богдан. – А ты уж и перепугался, Иване! Если на одну ярмарку поспеем, то на другую уж не поедем, зато будем знать, где больше дают.

– О гетмане ясновельможный! – вскрикнул с восторгом Выговский. – Я каждый день дивлюсь твоему уму. Тебя отметил среди нас господь и предназначил к высокой доле. С таким умом не гетманом быть, а…

– Полно… – остановил его за руку Богдан, – не навевай ненужных дум.

Отдавши последние инструкции Выговскому, Богдан решил на этот раз покончить с делами и отдохнуть в кругу своей семьи. Теперь предстояло только наблюдать за всем и не упускать ни одной подробности из виду. Нужно было еще отправить посольство к хану, но Богдан отложил это до следующего дня.

Выйдя из канцелярии, Богдан направился в верхний этаж, где теперь помещалась его семья. Наконец-то, после стольких треволнений, он имел в руках нечто осязательное, дававшее ему возможность чувствовать почву под ногами. Правда, сегодня он убедился в неискренности хана; впрочем, для него это и не могло быть большою новостью. Зато он имел теперь своего преданного человека в Варшаве и, благодаря ему, мог знать заранее все истинные замыслы варшавского двора, а потому и мог делать ему заблаговременно свои противодействия. Таким образом Богдан получал большой перевес над ляхами. И все это устроил владыка!

«Истинно, истинно, – говорил Богдан про себя, медленно подымаясь по лестнице, – сбывается пророчество его: «Ангелы божьи летят с нами в битву, все благоприятствует нам, потому что где правда, там и бог». Вот только оборудовать бы справу с союзниками, да вот еще народ… – Богдан потер себе рукой лоб и остановился на мгновенье.

– Но нет, нет, – продолжал он дальше свои размышления, – Выговский ошибается: еще рано народ останавливать, рано, рано… война только начинается. Покуда сдерживает воду плотина, то вода вертит мельничные колеса и дробит зерна в муку, а если сорвет плотины, то разнесет и мельницы. Гм… – усмехнулся он про себя, – басня придумана недурно, что ни говори, а Выговский – умная голова, с ним говорить можно… да, да! Конечно, он ошибается, но в словах его есть доля правды. Есть доля правды, – повторил Богдан снова, как бы машинально, и, поднявши голову, энергично встряхнул волосами.

– Нет, надо поехать к владыке. Во всех этих шатостях он один может дать разумный, мудрый и нелицеприятный совет. Да, да… наша земля стала его землей, наш народ – его народом; он живет только для нас; в его замыслах нет никакой корысти… Природный правитель, он смел, горд и дальновиден, в его руке и пастырский посох стал царственным мечом; он один может поддержать меня и дать мне совет, достойный правителя и воина!» – Богдан гордо забросил голову и отворил дверь.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 144 – 151.