7. Марылька мечтает о Хмельницком

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Дверь в комнату Марыльки тихо раскрылась…

– Кто там? – вскрикнула она, холодея от ужаса.

– Я, пани дрога, не пугайтесь, – послышался женский голос, и в комнату вошла бледная Зося с красными от слез глазами.

– Ах, это ты, – вздохнула облегченно Марылька, – скажи мне, что там говорят они, что слышно от слуг?

– Ой горе, горе, пани! – начала дрожащим голосом Зося, поднося фартук к глазам. – Отовсюду бегут паны, замки пустеют, казаки завладели всем краем, всех убивают, режут, мучат, топят, живым выматывают кишки, обваривают кипящею смолой, сдирают кожу… Тут уже близко ва Волыни… Того и гляди, взбунтуются и наши хлопы. Сам Хмельницкий идет сюда на Литву.

– Сюда?.. Хмельницкий? – повторила Марылька, и лицо ее сделалось совсем бескровным. – Погибли, погибли! – прошептали словно сами собою побелевшие губы.

В комнате стало совершенно тихо. Зося молчала.

– Как ты думаешь, – заговорила Марылька после минутной паузы нетвердым голосом, останавливаясь на каждом слове. – Неужели это за мной? – глаза ее с ужасом впились в лицо служанки.

– А то из-за чего же? Конечно, все из-за пани, – ответила Зося, утирая фартуком глаза.

– Ох, смерть, смерть! – уронила бессильно голову Марылька и словно осунулась вся в кресле.

– Какая смерть? – подошла ближе Зося. – Право, я думаю, мы больше подвергаемся смерти, если будем ожидать здесь хлопского бунта… Хмельницкий, дело другое! И пусть я глупая служанка, но мне сдается, что жить у него нам будет не хуже, чем в этой глуши.

– Жить? – улыбнулась горько Марылька. – Неужели же ты думаешь, что Богдан оставит меня жить, простит мне мою измену?

– Измену? – произнесла полным изумления голосом Зося. – Но разве пани изменяла? Нас увезли насильно, без нашего ведома! Пани сопротивлялась… пани хотела лишить себя жизни с горя, но злодеи стерегли ее!

– Ах, что там! – перебила ее с горечью в голосе Марылька. – Если бы я и стала говорить ему это, разве бы он поверил моим словам? Ох, недаром же он поднял такой бунт!

– Он поднял его потому, что верит пани! – произнесла твердо Зося и Продолжала с воодушевлением: – Разве он знает, что вы по доброй воле ушли от него? Кто был в вашем сердце? Кто может доказать? Ой нет, нет! Если бы он так думал, он не ездил бы на сейм. На кого же бы он жаловался, если бы думал, что пани ушла сама? Разве он вызывал бы господаря на поединок, если бы не думал, что он силою увез пани? Да и теперь не рисковал бы он жизнью ради той, которая любит другого!

Марылька молча слушала, поддаваясь невольно обаянию хитрой и убедительной речи служанки; под влиянием ее она разгорячилась и сама, и слабая надежда начинала пробуждаться в ее сердце. А Зося продолжала еще горячее:

– Нет, нет, мстить он будет не вам, а пану господарю и вообще всей шляхте. Паны отняли гвалтом его коханую зорьку; те помогали, а те не заступились. Но пани сама… Брунь боже! Он полсвета вырежет, чтобы добыть вас, возвратить себе отнятый у него скарб!

– Так ты думаешь, что Богдан не презирает, а жалеет и любит меня? – произнесла тихо Марылька, медленно подымаясь с кресла и опуская свою руку на руку Зоей.

– Сгорает! Клянусь всеми святыми, что так! – воскликнула пылко Зося. – О пани, страсть сильнее ненависти, да разве и возможно пани забыть?

– Ой, нет, не та уж я стала, – откинула Марылька грациозным движением головы свои волосы назад, – тоска и горе состарили меня, извели красоту…

– Красота пани слепит, как солнце, – прошептала восторженно служанка.

– Ты льстишь мне! – выпрямилась гордо Марылька и подошла к зеркалу.

Из глубины темного стекла, освещенного ярким светом канделябр, на нее глянул образ гордой и величественной женщины. Целая волна распустившихся золотых волос обрамляла сверкающим ореолом весь ее стройный стан. Из-под тонких соболиных бровей глядели гордо и уверенно синие, почти черные очи, на нежных щеках горел яркий лихорадочный румянец, и от его жгучей краски еще мраморнее казалась белизна лица; прозрачные ноздри нервно вздрагивали, тонкие, красиво очерченные уста были плотно сомкнуты. С минуту Марылька молчала в гордом восхищении своей обольстительной красотой.

– Да, хороша я, – прошептала она, наконец, в каком-то страстном изнеможении, – правда твоя, Зося, хороша, как солнце! Против этих чар не устоит никто! Ах, увидеть снова Богдана, овладеть опять его чувством, задушить его, опьянить его страстью… и снова получить над ним безграничную власть… – шептала она в каком-то горячечном гордом восхищении. – Оторвать его от хлопских затей, повернуть всю эту силу на дорогу к власти, к могуществу, к славе! И он понесет меня, понесет, Зося, как святыню! Ах, голова кружится! – задохнулась она от волненья, но вдруг лицо ее омрачилось.

– Но этого не будет… не будет никогда, – простонала она, закрывая лицо руками, – он не поверит, не поверит… Кругом него шипят против меня все эти ядовитые гады… день и ночь, верно, нашептывают Богдану, чтоб поймал и замучил меня. Ох, эта Ганна, Богун, Ганджа… Как ненавидели они меня! А эта святоша! Своими холодными руками, казалось, готова была впиться в мою тонкую шею. Теперь она, должно быть, безумствует от подлой радости! Ох, Зося, она заняла теперь мое место и не допустит меня ни за что!

– Все это так, но одно слово пани разрушило бы все их козни и пробудило бы в сердце Богдана и веру, и страсть.

– Слово, слово, – повторила задумчиво Марылька, – но ведь слово ветром не перешлешь.

Марылька рассеянно опустилась на стул. Зося сосредоточенно молчала. В комнате стало тихо. И госпожа, и служанка, видимо, обдумывали все средства, чтобы привести в исполнение хитро задуманный план. Вдруг лицо Марыльки вспыхнуло, глаза загорелись.

– Зося! – вскрикнула она, подымаясь с места и хватая служанку за руку. – Придумала! Есть, есть! Я напишу ему письмо, – заговорила она лихорадочно, торопливо, перескакивая с одной мысли на другую, – мы отдадим его Оксане и выпустим ее… сейчас, немедленно, чем скорее, тем лучше… ты проведешь… деньги, оружие, лошадь… все есть… Я расскажу ей, что мучаюсь здесь, что изнываю от тоски… Что умоляю Богдана спасти меня, иначе руки на себя наложу… О! Он поверит, поверит! Ты слыхала, – Морозенко свирепствует на Волыни… Это ее жених… они любят друг друга. Мы отправим ее туда к нему, и тогда у меня будет около Богдана два верных, преданных лица!

– О, пани, – вскрикнула с восторгом служанка, – он будет наш!

– Будет, будет! – подхватила с жаром Марылька. – Но не я… Святая дева вдохнула мне в сердце эту мысль: она послала сюда Оксану. Она, все она! Она видела мое искреннее раскаянье за подлое отступничество, которое я сделала ради корысти моей! Но теперь – не то! Скорее за дело, Зося! И если нам удастся опять завладеть Богданом, клянусь, – сложила она пальцы и подняла к образу ченстоховской божьей матери глаза, – всю силу своей красоты употребить на славу нашей католической церкви!

– Аминь! – осенила себя Зося крестом.

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 52 – 55.