23. Хмельницкий принимает решение

М. П. Старицкий,
Л. М. Старицкая-Черняховская

Несколько дней прошло со времени получения таинственного письма, а Богдан не говорил ничего о результате своего свидания ни Ганне, ни Золотаренку, ни Кречовскому. Однако и Ганна, и другие стали замечать, что гетман сделался от того дня как-то задумчивее и сосредоточеннее, казалось, какая-то новая забота посетила его. В действительности же Богдан взвешивал и обдумывал предложение Радзиевского.

Первое обаянье королевского обращения вскоре исчезло, и Богдан мог теперь обсудить хладнокровно выгоды и невыгоды этого нового союза. Итак, прежде всего стоял вопрос о том, что выгоднее – союз с королем или протекция Москвы и Порты? Конечно, остаться в Польше при всех правах, которые требовали казаки и народ, да еще с гетманской булавой в руках, было надежнее, чем переходить под протекцию другого государства.

Богдан отлично понимал, что в словах Радзиевского была большая доля правды: в расшатанной, ослабленной панскими междоусобиями Польше можно было скорее добиться прав, чем в сильных и крепких государствах, перед которыми он сам являлся просителем; но с другой стороны, при изменчивости слова короля, при его бессилии перед непреклонной волей сейма, пришлось бы за эти права вести еще тяжелую и утомительную борьбу и рисковать вмешательством иностранных держав, а в Москве или Турции права им были бы утверждены сразу. Но против последней комбинации являлось еще новое сомнение: ведь Москва относилась пока чрезвычайно холодно к предложению гетмана, а Турция, по последним сведениям, могла даже стать прямо в враждебные отношения.

– Эх, то-то и горе, что кругом верного ничего нет, – вздыхал глубоко Богдан, опуская голову на руки. – «Горе тій чайці, горе тій небозі, що вивела дитеняток при битій дорозі»,– повторял он слова сочиненной им самим думы. – Если бы знать, что думает каждый, да если бы не эти свои думы, что точат мозг, как дерево шашель, ринулся бы прямо очертя голову, – либо пан, либо пропал! А то вот сделай шаг да десять раз оглянись кругом, так будто и хорошо, а с другой стороны посмотришь – худо. Да, уж лучше брать то, что вернее.

Однако чего же требует Радзиевский? Отпустить татар, порвать сношения с Москвой и Портой, отозвать свои загоны, другими словами, остаться бессильным, безоружным и тогда надеяться только на ласку короля. Да, послушай их и сделай так, как они хотят, так и останешься, как рак на мели. Нет! Мы войдем в союз с королем, но только с полной силой, мы сами его посадим на престол и потрясем до основания весь сейм. А может, не подослан ли какими интриганами сам Радзиевский? Кто знает! Положим, он верный человек, приятель, но в таких важных делах лучше не доверять никому.

Волнуемый этими сомнениями и неуверенностью в союзниках, Богдан просто изнемогал под тяжестью своих дум, а между тем события складывались так, что служили только к ухудшению его состояния. Ни послов, ни известий не было ниоткуда; среди полковников и войск бродили всевозможные предположения, все были взбудоражены, все уже изнемогали от бездействия и ждали с нетерпением конца всех переговоров.

– Когда бы знать, где правда? Когда бы заглянуть в это темное будущее, – повторял сам себе Богдан. – Один неверный шаг, и погубишь весь народ. А кто может поручиться, где лучше и вернее? Кто может читать в книге судьбы? Однако есть же такие мудрые люди, есть колдуны, предсказатели, звездочеты? Впрочем, кто знает, правду ли они говорят? Вверишься им, а там – все ложь, обман. Но нет, бывают вещие предсказатели, мудрость которых проникла в неразгаданные тайны жизни. Ведь Саулу вызвала тень Самуила колдунья. Да что считать! Много есть таких примеров.

Схватившись за эту мысль, Богдан стал осторожно разузнавать, есть ли где гадалки и предвещатели. Услужливый Выговский не замедлил представить Богдану знаменитых колдуний. Богдан страстно ухватился за этот способ узнавать будущее, но и он принес мало утешения: все колдуньи говорили так туманно и неясно, что трудно було уловить в их словах какую-нибудь путеводную нить. Они сходились все только в том, что пророчили Богдану успех и высокую долю и советовали действовать смелее; но ни одна из них не указывала, который путь вернее.

Ко всему этому прибавлялось еще и неведение относительно деятельности всех загонов. Последнее время сообщения от их предводителей как-то затихли. Был слух, что Кривонос и Чарнота встретились с Яремой, но чем кончились их битвы, не было известно никому.

Богдан велел отправить гонца к Кривоносу, чтобы разузнать, как идет его война с Яремой, и приказать ему, если дело уже покончено, взять поскорее Каменец и ждать там его приказаний.

Прошло еще несколько времени в таком тревожном затишье.

Однажды, когда Богдан сидел в канцелярии и разбирал по обыкновению с Выговским письма и бумаги, в дверь раздался сильный стук, и вслед за ним в комнату поспешно вошли Золотаренко и Кречовский. Гетман бегло взглянул на лица вошедших и сразу почувствовал, что полковники принесли с собою какую-то важную новость.

– Что случилось, друзья? – обратился он к ним слегка встревоженным голосом.

– Худые вести, гетмане, – ответил Золотаренко. – Есть слух, что убили наших послов в Варшаве.

– Не может быть! Кто говорит это? – вскрикнул в ужасе Богдан, поднимаясь с места.

– Вот только что прибыли к войску два парубка, с Волыни едут. Говорят, что сам Тыша говорил им об этом.

– Да тут еще диакон один приехал, – прибавил Кречовский, – то же самое рассказывал. Слыхал, как сами паны о том толковали: двух, говорит, посадили на кол, двух четвертовали, а двух изжарили живьем.

– Не может быть! Не может быть! – повторил настойчиво Богдан.

– Кругом все говорят, – продолжал Золотаренко. – Весь город облетела эта чутка; все казачество взволновалось.

– Не может этого быть! Не может быть, говорю вам! – ударил по ручке кресла Богдан.

– А почему нет? – вскрикнул Золотаренко. – Ведь посадил же на кол твоих послов Ярема? Осмелился? А Ярема – не весь сейм?

– Ярема – бунтарь, мучитель; он действует на свой страх, что ему до мира и спокойствия в отчизне? А сейм водворяет закон и порядок и не захочет понапрасну вызывать новую войну!

– Водворяет закон и порядок! – повторил с едкою насмешкой слова гетмана Золотаренко. – А не сейм ли приказал изжарить Наливайка и четвертовать Павлюка?

– Меня бы предупредили: у меня есть там верные друзья, – произнес уже спокойнее гетман, опускаясь на стул. – Нельзя так доверять слухам, полковники! Надо послать разузнать наверняка.

– Нет, гетмане, не доверяй ляхам! – заговорил, нахмуривая брови, Золотаренко. – Твои верные друзья окажутся предателями… Нельзя верить ни одному слову ляхов: они нарочно притворяются, лгут для того, чтобы лучше обмануть и запутать нас. Если бы все было благополучно, разве уже не вернулись бы до этой поры послы? А если бы они не могли приехать, то хоть известие прислали бы нам. Ляхи нарочито не будут допускать к нам никаких известий для того, чтобы застать нас врасплох. А мы вместо того, чтобы броситься на них и разрушить одним взмахом все их намерения, будем разузнавать, правда ли то, что назавтра солнце взойдет?

– Ты горячишься, друже, а потому и не принимаешь всего в расчет, – произнес уже совершенно спокойно Богдан. – Но нельзя же нам двинуть из-за одного слуха все войско, когда еще и от хана не вернулись послы.

– Я думаю, даже вернее то, что ляхи сами распустили этот слух, – заговорил в это время тихим голосом Выговский, который до того не принимал участия в разговоре, а только внимательно наблюдал за лицами говоривших, – какая им выгода добивать нас здесь дома в укрепленных местах? Пока они пробились бы через наш край, мы узнали бы об их движении сто раз.

– Так, так, – подхватил оживленно Богдан, – и то очень возможно, они давно хотят нас разъединить с союзниками, – недаром же хлопочут и в Царьграде, и в Москве.

– Все это так, гетмане, – возразил спокойно Кречовский, – но ты забываешь одно, – как медленно собираются на войну ляхи. Мы могли бы воспользоваться временем и, не дожидаясь татар, поразить их своей стремительностью.

– Ну, а если послы наши живы и здоровы? – повернулся к нему Богдан.

– Так что ж, лишний кий ляхам не беда, – нахмурился Золотаренко.

– Нет, нет, друзья мои, – покачал Богдан отрицательно головой. – Тогда мы окажемся не борцами за волю и веру, а простыми бунтовщиками, гайдамаками, которые пользуются бескоролевьем и смутным временем для того, чтоб устраивать в государстве бунты и грабежи.

– Тем более, – подсказал услужливо Выговский, – что мы еще не получили и ответа с сейма; быть может, он удовлетворит нас без всякой войны.

Золотаренко бросил в сторону Выговского недружелюбный взгляд.

– Всем нам известно, что сейм никогда не согласится на наши пункты, так к чему же ждать его решенья, разве для того, чтобы угодить панам?

– Нет, друже мой, – остановил его жестом Богдан, – не для этого, а для того, чтобы оправдаться перед всеми и показать, что только крайность заставляет нас подымать оружие.

– Даже если б из-за этого нас побрали просто голыми руками ляхи? – усмехнулся саркастически Золотаренко.

– Этого никогда не будет. Не тревожься, брате: все будет сделано, мы разведаем, где только можно, правда ли то, что говорят о наших послах. И если в этом слухе есть хоть капля правды, мы выступим сейчас же в поход. Во всяком деле надо сперва посоветоваться с мудростью и осторожностью.

– Эх, гетмане, – вздохнул Золотаренко. – Когда б бросились мы просто на ляхов, – больше б толку было!

С этими словами Золотаренко круто повернулся и вышел из комнаты, за ним вышел и Кречовский.

Богдан молча посмотрел им вслед, и глубокий вздох вырвался из его груди.

– И все только одно: броситься на ляхов, разбить, расплюндровать, – произнес он задумчиво, – а что дальше будет, что надо создать в будущем, они себе и в ум не кладут! Думают, что все это так просто: и Варшаву взять, и сейм разгромить, и всех хлопов разогнать по всему свету, всем и волю, и одинаковые права дать и поделить поровну всю землю! Ох-ох-ох! А ведь это еще лучшие из казаков. У Золотаренка золотое сердце.

– И крепкая рука, – прибавил Выговский, – да только… – произнес он, опуская скромно глаза, – к простоте все он тянет, рад бы всю Польшу нарядить в сирыцю, вот оттого у него и такая ненависть к панам… А пан пану рознь.

– Так, так, друже, – заговорил Богдан, – среди панов есть у нас верные и преданные друзья… да и без освиты нет правды… Одначе все же… откуда этот слух? Нет дыму без огня.

– Ясновельможный гетмане, из наших казаков есть многие, которые только ждут войны и уж давно скучают от безделья; быть может, слух этот пущен ими самими, чтобы поскорее подвинуть тебя.

– Да, да! – схватился Богдан за новую мысль, навеянную ему Выговским. – И это может быть. Одначе ты, Иване, пошли немедленно узнать, разведать.

– В минуту, ясновельможный гетмане! – поклонился Выговский и вышел из комнаты.

– А что если это правда? – произнес медленно Богдан и устремил глаза в окно. – Порта против нас настроена, Москва холодна, хан уклоняется, а может, и заключил союз с Польшей… Кругом враги, и я – сам на сам с Речью Посполитой?.. Брр! – передернул он плечами, – холодно или сыро тут? Положим, – наша отвага, стремительность, их трусость и бессилие. Чем судьба не шутит? Счастье за нас! Все прочат мне высокую долю, советуют действовать смелее…

– Но нет, нет! – тряхнул он головой. – Они только туманят нас; все это ложь, обман… Ивашко прав. О, он всегда угадывает правду: тех смутьянов, что от безделья скучают, много! Им недорого поднять все войско. Уж если бы было так, то Радзиевский или Верещака сообщили бы мне. Да и Морозенко… Ведь он там, на Волыни: прислал бы, известил… Однако давно от него нет известий. Нашел ли он Чаплинских? Да разве можно не найти? С ним две тысячи отборного войска. С такими казаками можно весь край перевернуть; все выжечь догола!

Гетман встал с места и заходил в волнении по комнате. Мысли его понеслись бурно.

– До сей поры! Два месяца – и не может отыскать ничего! О, если б я был там, – сжал он до боли руки, – оба давно бы здесь у моих ног были! Натешился б! Помстился бы! Ногами затоптал бы! – вскрикнул он вслух и остановился посреди комнаты.

Лицо его было красно; грудь высоко и тяжело подымалась. Так прошло несколько мгновений.

– Нет, нет, – произнес он, наконец, овладевая своим волнением, – из-за одного пустого слуха нельзя сзывать назад все загоны и выступать в поход. Теперь надо держаться остро! Каждый наш неосторожный шаг будет мешать сближению с королем.

Так прошло еще несколько дней. Слухи о гибели послов пока не подтверждались, но в войсках началось сильное брожение и недовольство. Старшина осуждала гетмана за медлительность и доверие к ляхам, казаки осуждали старшину, а всем вообще было обидно даром стоять в то время, когда загоны пользовались во всем крае широким правом добычничества. Все были возбуждены, настроены ко всяким ужасам и ожидали с минуты на минуту какой-то страшной грозы. Сам гетман изнемогал от неизвестности и мучительного ожидания. Среди такого грозного затишья прибыл, наконец, гонец от Дженджелея.

Дженджелей извещал гетмана, что до сих пор положение их дел в Порте было очень плохо, так как Польше удалось склонить на свою сторону великого визиря, но на днях султан был умерщвлен янычарами, правлением овладел теперь новый визирь, и есть надежда склонить его на свою сторону, тем более, что с ним ищет сношения и сам хан.

Известие это подняло снова все силы Богдана, тем более, что на другой день после прибытия посла от Дженджелея привез гонец из Крыма письмо от Тимка.

В письме своем Тимко извещал батька, что в Порте, по-видимому, случилось что-то особенное. Что именно, он не мог сказать наверное, но предполагал нечто благоприятное для казаков, так как хан стал снова ласковее к нему и суровее к пленным ляхам. Далее сообщал он в письме, что на мурз дары и письма Богдана оказали хорошее влияние: все к нему, к Тимку, ласковы и внимательны, расспрашивают о состоянии польских сил и о том, на какую добычу можно рассчитывать. Вообще же все кругом о чем-то шушукаются и ожидают чего-то особенного.

– Ну, слава господу милосердному, – вздохнул всей грудью Богдан, когда Выговский окончил чтение письма, – наконец-то, пане Иване, есть у нас грунт под ногами, а то так ведь качало, словно чайку в бурю.

Письмо Тимка совершенно окрылило Богдана; отважные, смелые мысли снова охватили его. Теперь, опираясь на согласие Порты, можно было заключить важные условия с королем, а может, и соединиться с самой Портой, а может…. чем черт не шутит!

Но гетман останавливал себя сам на разыгравшихся мечтах.

Одно только смущало и угнетало его – это то, что от Морозенка не было до сих пор никаких вестей.

Впрочем, и это недоразумение вскоре разрешилось.

Дня через три после получения письма от Тимка к гетману в дверь постучался джура.

– Что там такое? – спросил сурово Богдан, не отрываясь от бумаги, которую ему подал Выговский.

– Ясновельможный гетмане, – послышался голос. – Гонец от Морозенка хочет немедленно…

– От Морозенка! – вскрикнул Богдан, рванувшись вперед, и запнулся от волнения на полуслове. Все лицо его вспыхнуло, бумага вывалилась из рук.

– Веди сюда! Скорее! – произнес он глухо и отрывисто.

Через несколько минут в комнату вошел молодой посланец Морозенка.

– Оставь нас… потом… – обратился гетман к Вы-говскому, с усилием отрывая слова, и, не окончивши речи, махнул рукой.

Выговский поклонился и выскользнул из комнаты.

– Ну, что же, что? Говори! – произнес Богдан порывисто, поворачиваясь к посланцу, который стоял у дверей.

– Ясновельможный гетмане, атаман наш Морозенко со всеми славными казаками кланяется тебе до земли челом и извещает, что взяты нами у ляхов и заняты нашими залогами: Искорость, Олыка, Клевань, Заславль.

Гонец начал перечислять подробно все занятые казаками города и количество захваченных пушек, оружия и денег.

Богдан слушал его стоя, опершись о спинку кресла.

«Марылька ж, Марылька что?» – кричало у него все в сердце, но, не желая выдавать своего чувства, он стоял молча, потупивши глаза в землю и сцепивши пальцы рук.

Между тем гонец все распространялся о казацких победах.

– Ну, дальше ж что разузнал Морозенко? – перебил его, наконец, резко гетман.

– А то, что ляхи уже собирают войска, под Глиняками и сбор назначен.

– Не может быть! – вскрикнул гетман, подаваясь вперед.

– Верно. Мы сами поймали несколько жолнеров, которые отбились от своего отряда, они нам все и рассказали под огоньком.

– Предатели! – прохрипел Богдан, сцепивши зубы. – И много уж собрано?

– Нет, еще только начались сборы.

– Ну, хорошо ж! Посмотрим! – произнес зловещим тоном гетман и затем прибавил с горячностью: – Ну, а больше ж? Больше ничего не велел тебе передать мне Морозенко?

– Приказал доложить еще о том ясновельможному гетману, что пол-Волыни уже перерыл он, а Чаплинского с женой не нашел нигде.

Гетман пошатнулся, затем опустился на кресло и произнес хриплым голосом:

– Иди!

Испуганный переменой, происшедшей при последних словах в гетмане, гонец поспешил удалиться.

Какой-то дикий, неопределенный крик вырвался из груди гетмана. Богдан сцепил до боли голову руками и отбросился назад.

– Не нашел, не нашел, не нашел! – вскрикнул он яростно вслух и ударил со всей силы кулаком по столу.

Все на столе задрожало, чернила расплескались, бумаги полетели на пол. Гетман порывисто сорвался с места и оттолкнул от себя кресло ногой.

– Проклятье! Тысячи проклятий! – хрипел он, задыхаясь от бешенства. – Да я бы весь край перерыл, камня бы на камне не оставил. А он не нашел! Не нашел, когда они там! А! – простонал он, взъерошивая в бешенстве свою чуприну. – Таких вещей нельзя поручать другим!

Гетман зашагал порывисто по комнате.

– Всюду ложь, всюду обман! – срывались у него отрывистые, бешеные восклицания. – И этот Радзиевский! Отпустить татар! Ха-ха-ха! – разразился Богдан диким хохотом и сверкнул злобно глазами, поднявши сжатую руку, словно обращался к кому-то с угрозой. – Нет, довольно! Верить вам больше не буду! Дурите, кого хотите, Богдана не проведете, нет!.. На Волыни войска собираете? Постойте ж, я сам явлюсь на Волынь со всеми полками! Довольно! Наскучило уже в прятки играть. Завтра! Сегодня же, – вскрикнул он бешено, – выступаем в поход!

И вдруг он остановился посреди комнаты.

Примечания

Примечания

Публикуется по изданию: Старицкий М. П. Богдан Хмельницкий: историческая трилогия. – К.: Молодь, 1963 г., т. 3, с. 182 – 189.