Боль и мужество

Юрий Щербак, специальный корреспондент «Литературной газеты», Чернобыль – Киев

Заметки очевидца

Вечерние сумерки опускались на Киев. Над станцией метро «Левобережная» темнел силуэт недостроенного гостиничного небоскреба. Напротив, на стоянке, поблескивали крышами легковые автомобили. Поезд метро стремительно приближался к мосту, чтобы нырнуть в толщу горы и прогрохотать к Крещатику. Днепр под метромостом распирало от половодья, его уходящие во мглу просторы были по-гоголевски огромны и возвышенны. По набережной гуляли влюбленные парочки, люди возвращались в свои дома – и все эти простые, обычно не трогающие нас картины жизни многомиллионного города вдруг потрясли меня до глубины души, словно пришло озарение, понимание какого-то очень важного сдвига в сознании, происшедшего за последние дни. Этот мирный вечер показался мне пронзительно прекрасным, будто я навсегда прощался с весной и городом, незнакомые люди стали близки, обыденность Киева предстала в новом свете.

Еще днем, несколько часов тому назад, я был в Чернобыле… То, что довелось увидеть, познать и прочувствовать в эти жаркие майские дни 1986 года, изменило ряд привычных представлений. Перед лицом общей беды, упавшей на нашу землю и затронувшей саму жизнь, здоровье и налаженный беспечный мирный быт многих людей, показалось мелким, суетным, а порою и просто отвратительным многое из того, что еще вчера представлялось нормальным, с чем свыклись, чего просто не замечали. И наоборот, особую значительность приобрели такие вечные понятия, как долг, ответственность и человеческая порядочность. Собственно, случилось то, что уже не раз происходило в годину тяжких испытаний: резко повысились в цене нравственные качества людей.

В Чернобыле я словно бы заглянул в странный, невероятный мир Зазеркалья, окрашенный в невидимые и потому еще более зловещие тона повышенной радиоактивности. Увидел то, что трудно было представить даже в самых фантастических снах.

Чернобыль. Небольшое, милое провинциальное украинское местечко, утопающее в зелени. Летом здесь любили отдыхать многие киевляне, москвичи, ленинградцы. Приезжали сюда основательно, часто на все лето, с детишками и домочадцами, снимали «дачи», то бишь комнаты в деревянных одноэтажных домишках, готовили на зиму соленья и варенья, собирали грибы, в избытке водившиеся в здешних лесах, загорали на ослепительно чистых песчаных берегах Киевского моря, ловили рыбу. И казалось, что как-то удивительно гармонично и неразрывно ужились здесь красота полесской природы и упрятанные в бетон атомные вулканы четырех блоков АЭС, расположенной совсем неподалеку от Чернобыля.

Сегодня Чернобыль, к которому приковано внимание всего мира, – это город без жителей, без звонких криков ребятни, без обычной повседневной, по-районному неторопливой жизни. Наглухо захлопнуты ставни, закрыты и опечатаны все дома, учреждения и магазины. Не осталось домашней живности, по утрам не мычат коровы, не слышно петухов и собак. Только птицы беззаботно щебечут в листве деревьев. Птицы не знают, что запыленная листва – источник повышенной радиации.

Однако Чернобыль не мертв, он живет. Только живет по суровым и абсолютно новым для всех нас законам чрезвычайного положения атомной эпохи, город, упорно борющийся с аварией и ее последствиями. Мчатся по улицам бронетранспортеры и машины с бетоном, идущие в зону, работают посты дозиметрического контроля, поливалки беспрерывно и щедро моют улицы. В городе и вокруг него сосредоточено огромное количество техники – стоят мощные бульдозеры и тракторы, автокраны и скреперы, ожидая своей очереди пойти в бой. На специальных площадках солдаты в особых костюмах химической защиты тщательно дезактивируют технику, вышедшую из зоны. Перед райкомом и райисполкомом, откуда осуществляется руководство всей операцией, стоят десятки легковых автомобилей – так, словно здесь идет обычное совещание. Все это, конечно, лишь внешние приметы того, что происходит сегодня в Чернобыле, но и они говорят о многом. Никаких признаков растерянности. И – странное дело – в этой необычной обстановке, требующей принятия немедленных решений, в противоречивой и сложной кутерьме экстремальной, быстро меняющейся ситуации люди стали спокойнее и доброжелательнее относиться друг к другу: общее горе и общая цель сблизили многих вчера еще незнакомых людей, сделали их добрее и покладистее, заставили отбросить всякую раздраженность и амбициозность. Я не слышал здесь начальственных разносов, не было мелких межведомственных стычек. Дело и еще раз дело – без всяких бюрократических проволочек и длительных согласований.

На всех, кто работает в зоне – белые и зеленые хлопчатобумажные спецкостюмы и шапочки. Не разберешь – кто академик, а кто рабочий, кто рядовой солдат, кто генерал. Перед лицом радиоактивной опасности равны все. Только ответственность разная. Когда смотришь на этих людей, кажется, будто это хирурги, направляющиеся в операционный блок. Метафора довольно точная, ведь сегодня в Чернобыле проводится беспрецедентная операция по уничтожению раковой опухоли радиоактивности.

По роду врачебной деятельности мне довелось принимать участие в ликвидации вспышек холеры, проводить ряд массовых мероприятий во время эпидемий различных инфекций, бывать в очагах чумы, посещать лепрозории – в свое время я рассказывал об этом на страницах «Литературной газеты». И потому, когда с группой специалистов Министерства здравоохранения УССР я выехал в Полесский и Иванковский районы, непосредственно примыкающие к тридцатикилометровой зоне повышенной опасности, многое из того, что довелось увидеть в больницах и санэпидстанциях, поначалу показалось знакомым: необычно большое количество медицинского персонала, среди которого много приезжих; дворы, забитые машинами «Скорой помощи» и санитарными «УАЗами» с номерными знаками всех областей Украины; кабинеты главных врачей, похожие скорее на боевые штабы во время войны – та же бивачная атмосфера, карты и схемы, над которыми склонились врачи, непрерывные телефонные звонки, тысячи больших и маленьких дел, которые надо решать немедленно… Все это знакомо и в тоже время все вновь, все необычно, все впервые: за эти дни мы словно бы перешагнули из одной эпохи – доатомной – в эпоху неизведанную, требующую коренной перестройки нашего мышления и методов работы. Судьба дала нам возможность заглянуть за край ночи, той ночи, которая настанет, если начнут рваться атомные боеголовки… Если бы моя на то воля, я бы привез в район Чернобыля как можно больше политических деятелей, противящихся разрядке, – пусть смотрят, думают, делают выводы, пока еще не поздно [1].

Чернобыльская авария преподнесла человечеству ряд новых не только научных или технических, но и психологических проблем. Людскому сознанию очень трудно смириться с той абсурдной ситуацией, при которой смертельная опасность не имеет каких-либо внешних форм – вкуса, цвета и запаха, а измеряется лишь специальными приборами. Опасность как бы разлита в 6лагоуханном воздухе, в белом и розовом цветении яблонь, в пыли дорог и улиц, в воде сельских колодцев, в молоке коров и свежей огородной зелени, во всей идиллической весенней природе. Став неощутимой, опасность усилила у одних чувство неуверенности, страха, у других, напротив, вызвала эдакое бесшабашное пренебрежение: рассказывали об одном из таких удальцов, который решил игнорировать простейшие и, надо сказать, довольно эффективные меры защиты, и немедленно поплатился за свою «смелость». Только объективное, не искаженное ничьей волей, не упрятанное за семь замков секретности знание реальной обстановки, только соблюдение рациональных мер защиты и постоянное контролирование уровня радиации может дать тем, кто находится в опасной зоне, необходимое чувство уверенности.

Приходилось наблюдать такую странную закономерность: чем дальше от эпицентра событий, тем больше было неинформированных, перепуганных людей, готовых поверить любым слухам. В Киеве их было больше, чем в Чернобыле и близлежащих районах: далеко за пределами Киева, в южных районах, отдельные рвачи, воспользовавшись общей тревогой, взвинтили цены на квартиры, сдаваемые киевлянам, оправдывая это «повышенной опасностью».

Но возвратимся в районы, прилегающие к Чернобыльской АЭС. То, что происходило там, не идет ни в какое сравнение с событиями, имевшими место во время эпидемий прошлого: ни по степени стремительно нараставшей опасности для населения, ни по сложности задач, вставших перед медиками, ни по масштабам передвижения огромных людских масс. Представьте себе колонну в тысячу автобусов с зажженными фарами, идущую по шоссе в два ряда и вывозящую из пораженной зоны многотысячное население города Припять – женщин, стариков, взрослых людей и новорожденных младенцев. Представьте тех, кто покидал свой чистый и современный город, которым гордился, в котором уже пустил корни, – строителей и эксплуатационников АЭС, членов их семей, всех, кто случайно или не случайно попал в Припять. Им было дано на сборы жестко ограниченное время, они оставляли свои дома и уходили, в чем были, захватив с собою лишь самое необходимое. А некоторые в растерянности и этого не сделали. Строитель Чернобыльской АЭС Лилия Михайловна Гальченко (муж ее работает электриком на АЭС), семью которой приютили в селе Блидча Иванковского района, рассказывала мне, как ушла из своего дома с детьми и внуками, не взяв, кроме документов, ничего, думая, что покидает квартиру всего на два дня. Все в один голос – и эвакуированные, и врачи – утверждают, что среди тех, кого вывозили из Припяти, не было паники. Люди были молчаливы, сосредоточены, почти не было слез, мелких стычек, никто не «качал права». Только в глазах была боль и тревога.

Был день, когда медикам Полесского эайона довелось принять более трех тысяч человек – цифра поразительная, если вспомним очереди в поликлиниках в обычное, «мирное» время, нормы нагрузки, вокруг которых всё время идут споры. Каждый был принят, выслушан, проконтролирован счетчиком Гейгера, каждому через час уже был сделан анализ крови, подсчитаны лейкоциты.

В Иванковской районной больнице побывал в своеобразной лаборатории-общежитии. Это импровизированное гематологически-диагностическое отделение, работающее круглосуточно, исследующее кровь эвакуированных и тех, кто обратился за медицинской помощью. За микроскопами сидят симпатичные женщины – из Киева, Харькова, Черкасс, местные лаборанты. Вторая смена отдыхает в соседней комнате. У каждой из этих женщин дома остались дети, у каждой – свои заботы и тревоги, но люди эти знают: здесь они нужны. Потому что именно здесь проходит сейчас передовая [2].

Будучи в районах чрезвычайного положения, видя, какую огромную работу проводят медики Украины, я часто вспоминал наши литературные дискуссии о современной теме, о прозе «сельской» и «городской», о положительном герое, необходимости «изучения» жизни и прочих премудростях. Какими схоластическими и далекими от этой самой жизни кажутся они здесь, когда на твоих глазах разворачивается невиданная драма, когда человеческая суть – как это было на войне – обнажается предельно быстро: вся маскировка слетает вдруг с людей, как листва с деревьев под действием дефолиантов – и тихие, неприметные труженики оказываются подлинными героями, а яркие болтуны, призывавшие на собраниях к ускорению и активизации человеческого фактора, – заурядными трусами. И такое случалось.

На лицах врачей и медсестер лежит серая печать усталости и недосыпания. Некоторые не выдержали напряжения.

Но большинство выдержало.

Сразу же после того, как Минздрав УССР получил сообщение об аварии на Чернобыльской АЭС, здесь был создаю чрезвычайный штаб, возглавлявшийся поначалу первым заместителем министра здравоохранения А.Н.Зелинским. Министр здравоохранения А.Е.Романенко находился в это время в США, и ему пришлось, по его свидетельству, отбивать атаки американских журналистов; гораздо легче было бы, говорит Анатолий Ефимович, находиться в Киеве… Возвратившись домой, министр сразу же окунулся в водоворот непростых дел, решаемых медиками.

В первый же день тревоги начальник главного управления лечебно-профилактической помощи В.М.Козлюк и другие ответственные работники Минздрава, заведующий Киевским областным отделом здравоохранения А.И.Авраменко выехали в полесские районы, чтобы на месте организовать работу медицинских учреждений в новых условиях.

Именно в те трагические дни врачи увидели первых в своей жизни больных с лучевыми поражениями… Читали об этом в учебниках, слышали на лекциях, но чтобы вот так – воочию столкнуться – нет, это казалось страшным сном. Но это был не сон. В полесскую больницу уже в первый день после аварии привезли больных – сотрудников атомной электростанции, пожарных, которые героически боролись с аварией в первые критические часы тогда, ночью. В глазах моих коллег, рассказывающих об этом, стоят слезы, хотя они, врачи, видели разное. Нелегко перелистывать истории болезни тех, кто, не боясь ни огня, ни радиации, бросился к реактору, чтобы спасти всех нас от грозившей катастрофы. Эти больные недолго пробыли в Полесском – всего несколько часов (их отправили самолетом на лечение в Москву), но медики запомнили их на всю жизнь. Среди тех, кто пострадал от жесткого гамма-излучения, были и врачи – сотрудники «Скорой помощи» города Припять. Семь раз, пренебрегая опасностью, входил в зону реактора врач Павел Николаевич Тынянов, выводя оттуда пораженных. Иначе поступить он не мог…

К нам пришло большое несчастье. Скорбь охватывает нас, когда мы думаем о тех, кто отдал свое здоровье и жизнь ради спасения других людей. Мы склоняем головы перед ними.

И в эти дни, когда еще идет напряжённая работа по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, когда тревога и надежда живут в наших сердцах, еще рано делать какие-то глобальные, обобщающие выводы. Впереди еще анализ этого события, которое потрясло нас. Не последнее (если не первое) место займут в этом анализе и аспекты чисто человеческие, субъективные, моральные, поведенческие, то есть такие, к которым прямое касательство имеет литература. Однако уже и сейчас ясно, что после чернобыльской аварии все мы, в том числе и ученые, и писатели, более требовательно и строго посмотрим на противоречиво-диалектический характер развития современной технической цивилизации.

Мы задумаемся над тем, как часто мы – и ученые, и писатели – уподоблялись радостному теленку, глядящему на новые ворота в упоении, вместо того чтобы спокойно, взвешенно и объективно анализировать сложное и неоднозначное явление научно-технического прогресса [3]. Я вспоминаю скороспелые романы, пьесы и кинофильмы некоторых авторов, романтически-лживые и возвышенно-жалкие герои которых с легкостью необычайной объявляли ретроградами и консерваторами каждого, кто осмеливался высказать малейшее сомнение в целесообразности тех или иных научно-технических новаций [4].

Чернобыльская авария высветила еще одну важную сторону проблемы – роль человеческого фактора, морального потенциала людей, попавших в необычные, экстремальные условия. Нет, не все было прекрасным и героическим. И об этом также надо будет сказать в полный голос, когда ослабнет напряжение аварийных работ. Но у большинства тех, с кем мне приходилось встречаться в эти дни, боль в сердце рождала не отчаяние, а мужество.

Литературная газета, 1986 г., 21.05, № 21 (5087).

[1] Але спочатку доблесна Совєтська Армія мусить захопити їхні країни і спіймати цих ворогів розрядки.

[2] Ось аж куди кляті імперіалісти нас відкинули!

[3] Так, ми зопалу думали, що науково-технічний прогрес допоможе нам знищити Америку, а вийшло, що він допоміг Америці знищити нас. Наслідки, як бачимо, дійсно суперечливі й неоднозначні.

[4] Слід відзначити, що оце перший дуже обережний виступ проти загального на той час стилю брехні, що «в остальном [кроме 4-го блока], прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо».