В.А.Чивилихин о роли личности в истории

Жарких Н.И.

Всё, что мы узнали об авторе, позволяет предположить, что он разделяет всех исторических деятелей на положительных и отрицательных. Положительные – это те, которые помогали той России, которую любит автор; они оставили в истории заметный след; отрицательные личности – те, которые нанесли той же России действительный или мнимый вред и деяния которых никакого следа не оставили. Предсказательная сила нашего анализа подтверждается общими тезисами автора:

"Нравственные качества ведущего деятеля относительно хода событий могут быть случайными, хотя, как правило, они в той или иной степени отражают мораль среды, их породившей, когда цели её идут вразрез с историей, если иметь в виду гуманистическое развитие человечества". [с. 197]

Вы поняли условия этой теоремы? нет? я тоже не понял, и очень сожалею. Ведь если ранее косноязычие автора ограничивалось "морально-политическими обстоятельствами прогрессивного значения" и в общем не затрудняло понимание его мысли, то здесь явно чувствуются какие-то неслыханные глубины, которые – выразись автор яснее – может, и открылись бы нам…

"Исторические события, несомненно, зависят от главных личностей эпохи, просветляют в сознании современников и памяти потомков натуры сильные, волевые, интересы и поведение которых объективно совпадает с интересами народных масс, поступательным ходом истории – Александра Невского, Довмонта Псковского, Дмитрия Донского, и негативные, отражавшие регрессивные исторические тенденции – Мамая, Ульриха фон Юнгингена; да и Ягайло, как известно, не был удостоен звания Грюнвальдского…" [с. 744]

Из этого отрывка, преодолев грамматическую путаницу, мы извлекаем, что натуры сильные и волевые противопоставляются натурам негативным. В числе первых автор числит князей Юрия Всеволодовича владимирского и Дмитрия Ивановича московского; в числе вторых – Чингис-хана, Батыя и Мамая, характеризуя их несколько подробнее:

"Нельзя всё же, как это делается в исторических романах [18], представлять Юрия Всеволодовича этаким увальнем, лежебокой, растерявшимся, слабым и никудышним военачальником, мирным скопидомом. Присмотримся к нему повнимательней. Осенью того года ему бы исполнилось 50, и за его плечами была бурная жизнь, полная опасностей, ратных трудов и организационных государственных устремлений [… с. 263] Это был опытный военачальник […] К сожалению, он поначалу недооценил врага, счёл, наверное, опасность с востока чем-то вроде половецкой, никогда не угрожавшей всей Руси и давно ослабнувшей. Эта недооценка выглядит в ретроспективе обыкновенной беспечностью, той самой беспечностью и самонадеянностью вождя и его информаторов, от которых наш народ нередко страдал в своей истории […] Если стратегические цели орды, несомненно, были известны Юрию, то о тактике её и ближайщих планах он, видимо, ничего не знал, – дальняя и ближняя разведка у него была поставлена из рук вон плохо, а многовековой исторический опыт Руси говорил, что степняки никогда не проходили Русскую землю насквозь и никогда не предпринимали больших походов зимой". [с. 264]

Ретроспективная благонамеренность числит князя Юрия главным виновником катастрофы 1237 года, и мы, зная, что В.А.Чивилихин исповедует благонамеренность перспективную, не удивляемся, когда видим стремление обелить этого князя. Это просто проявление принятой автором системы.

Труднее сохранить спокойствие, слушая, как автор выдаёт за подлинную историческую картину следующую сказку:

"Обычаи средневекового европейского рыцарства требовали, чтобы князь, возглавляющий войско, сражался на виду – под хоругвью при всех регалиях, увлекая своим примером дружину. Степные же военачальники выбирали удобное место, чтобы можно было наблюдать за битвой и руководить ею, а при неблагоприятном её исходе спастись на лучшем скакуне. Не знаю, думал ли Дмитрий о внимательных взглядах на него из далёкого нашего будущего, но он поступил в свой звёздный час так, как никто из полководцев не поступал ни до него, ни после. Облачившись на виду всего войска в доспехи рядового ратника, он растворился в центре Большого полка, в своём народе, чтобы победить вместе с ним, или умереть вместе с ним, а каждый воевода, самостоятельно оценивая обстановку, великолепно знал 'свой маневр' и не нуждался в главном командовании – это было вершиной воинского искусства всех времён…" [с. 715]

Негодность этой сказки в качестве проекта исторической истины не требует пояснений и очевидна из неё самой; я скажу только, что здесь мы имеем дело ещё с одной политической легендой, зародившейся сразу после Куликовской битвы – легендой, имевшей целью так объяснить отсутствие Дмитрия на поле битвы, чтобы из этого вышла слава России.

Но гораздо интереснее и содержательнее у В.А.Чивилихина выходят характеристики отрицательных личностей. Это, может быть, происходит от того, что в антитезе "люблю русских – ненавижу всех прочих" исходным моментом является всё же ненависть, т.е. автор любит Россию именно потому, что всех прочих ненавидит, а не наоборот. При этом страницы о ненависти к врагам должны выходить более яркими и убедительными, чем страницы о любви к России. И это, похоже, действительно так.

"Темучин, названный впоследствии Чингиз-ханом, остался в памяти людей как самый жестокий из 'покорителей вселенной', заливший невинной человеческой кровью евразийские просторы и почти умертвивший собственный народ, под которым подразумеваются племена, кочевавшие в 12 веке севернее реки Керулен. [с. 169]

Он был создателем империи насилия, циничнейшим политиканом, умеющим загребать жар чужими руками и, как неизбежное следствие – человеком без морали, вся жизнь которого была наполнена убийствами и предательстами, клятвопреступлениями и бесчисленными нарушениями своей собственной ясы. Эти качества выходили за рамки морали даже того жестокого века, если автор монгольского 'Сокровенного сказания', написанного в 1240 году в сердце империи, на Керулене, счёл нужным отметить его подлость, злобность, мстительность, трусость. [с. 196]

Некоторые исследователи предполагают, что на чёрной совести Чингиз-хана и тайное убийство старшего сына Джучи, отца Батыя, о чём распорядился за несколько месяцев до смерти, чтобы оставить империю более сильному наследнику. Чингиз-хан хорошо умел, как говорится, подбирать кадры, выдвигая способных военачальников и поручая им всю грязную работу по грабежу и уничтожению народов и государств. Для достижения этих целей, а также для поддержания порядка в своей империи он проявлял последовательность и действительно необыкновенную волю. И очень трудно различить, какие злодеяния Чингиза мотивируются его целями, а какие – особенностями его личности. [с. 197]

Чингиз-хан был прожжёным политиком и дипломатом, а также умел использовать опыт и знания разноплемённых советников. [с. 222]

В соответствии с реакционными целями и характером хана-императора складывались позже в государстве Чингиза этика, учреждались жестокие законы и обычаи военной и гражданской жизни, которые ни в коем случае нельзя соотносить с психическим складом монгольского народа тех или иных времён". [с. 198]

В этом пассаже мы находим проявление уже установленных ранее свойств автора – ссылки на недоказанные преступления для очернения неугодных ему людей, выведение отрицательных черт государства из личности его создателя, денационализация империи Чингис-хана. Интересным и новым для нас является стремление автора классифицировать преступления главы государства на необходимые и потому дозволенные, научно обоснованные, и излишние, вызванные личной кровожадностью и не обусловленные нуждами народа. Автор не берётся разделить по этим классам преступления Чингис-хана, но сама мысль о подобной классификации заслуживает внимания: при её помощи можно, например, объявить все преступления русских начальнков обоснованными и потому простительными, практически не преступлениями, а преступления прочих начальников – необоснованными.

Но при всей своей неприглядности Чингис-хан у В.А.Чивилихина всё же обладает некоторой привлекательностью, этаким величием злодейства, которое, как и всякое величие, заслуживает более внимательного и чуткого отношения, чем огульное осуждение. В разряде самых плохих людей Чингис-хан всё же самый хороший. Это особенно видно при сравнении его с его ничтожным внуком Батыем:

"Внуч Темучина сын Джучи [так кудряво автор именует Батыя, хотя у Джучи было более 10 сыновей – Н.Ж.] выпил своё вечернее вино и в сладких волнах воображения перебирал различные достоинства жён, уже хорошо отдохнувших, как и сам хан, от дальнего и тяжёлого перехода по чужим заснеженным лесам. Весь деь он тосковал по родным зелёным степям и бездонному синему небу над ними, по соколиной охоте и свежему кумысу… А может, взять нетронутую русскую пленницу? Юную, упругую, с шелковистой и прохладной, как шёлк, кожей и синими, под цвет неба, глазами, дрожащую от ужаса… [с. 531. Так проводит, по воле автора, своё время под Козельском Батый. – Н.Ж.].

Была, знать, в этих кратких характеристиках 'Сокровенного сказания' правда о воинской беспомощности Бату, называемого, однако, доныне в энциклопедиях 'выдающимся полководцем', если его сообщники по разбойничьему набегу открыто и в один голос, будто сговорившись, посмели высказать такое. [с. 609]

После большого похода в Западную Европу Бату, как известно, обосновался за Волгой и до самой смерти под всяческими предлогами уклонялся от поездок в столицу империи. Однажды его послам в метрополии остригли бороды, он и это снёс, будучи человеком трусливым и осторожным. Будучи же мстительным, зорко следил издалека за теми, кто ему когда-то нанёс тяжкие оскорбления […] Есть предположения, что Гуюк был отравлен людьми, подосланными Бату [,,,] Французский путешественник Гильом де Рубрук пишет, что Бату будто бы приказал отрубить Бури голову за то, что тот, будучи во хмелю, говорил о владыке Итилии [?] оскорбительные слова и вздумал пригнать в Золотую Орду свои стада на пастьбу. Только едва ли Бури был обезглавлен: монгольске ханы не проливали кровь родственников, а топили, травили ядами, душили, закатывали в ковры и забивали до смерти. [с. 615 – 616]

Бату и в самом деле, очевидно, не был сильной и мужественной личностью, если в истории нет ни одного упоминания о его участии в боях, если в жестокой борьбе чингизидов за богатства и земли он получил наихудший удел на дальней бесплодной северо-западной окраине империи. Руками военнопленных и рабов построил свою столицу далеко в стороне от метрополии и важнейших торговых дорог, избегал бывать даже на курултаях, так и не решился вступить в борьбу за великоханский престол, который после смерти спившегося Угедея пустовал пять лет, потом был занят врагом Бату Гуюком, а через два года уступлен Монке.

За последние 15 лет жизни Бату ни разу ни с кем не воевал, жил безмятежно, наслаждаясь в роскошном дворце восточными сластями, разноплемённым гаремом, безграничной властью над покорёнными народами, куражась над их послами с неуравновешенностью алкоголика и расправляясь с их князьями с жестокостью сатрапа, потягивал винцо не только на досуге, но и, кажется, перед официальными приёмами далёких гостей […] В 1256 году Бату-хан бесславно окончил свою жизнь и, в отличие от других потомков Чингиза, похороненных на родине, был зарыт в прикаспийской степи вместе с многочисленными, как пишет БСЭ, 'жёнами, слугами, конями и баранами'." [с. 617 – 618]

Всё, что сказано про Батыя в этом отрывке – всё неправда, но нас в этом сочинении интересует не то, как было на самом деле, а то, как пишет об этом Чивилихин, и почему он пишет именно так, а не иначе. Ради красного словца не пожалею и отца – рассудил, видимо, автор и назвал улус Джучи, в состав которого ханы включали и Русь, дальней и бесплодной окраиной империи. Всякое лыко ставится Батыю в строку – и то, что он не совершил ярких и очевидных преступлений (хотя мог бы совершить и доставить лучший материал для своего обвинения), и то, что он не ходил завоёвывать другие страны (а если б ходил, мы его тут же завинили в агрессии), и то, что он не вмешался в борьбу за престол великого хана (да и как ему вмешаться, если на пути в Каракорум сидит В.А.Чивилихин и радостно потирая руки спрашивает: "Ах, так вы великим ханом хотите стать? Очень приятно, бог вам в помощь, а мы так и запишем…" – и записывает: "Поведение неудовлетворительное – участвовал в усобице"), и даже пьянство, которое у Петра Великого выглядит мило, у него выходит отвратительным.

Щоб знав, що дурня б’ють усюди

– приговаривает В.А.Чивилихин. А вот как он расправляется с "интриганом, авантюристом и пройдохой" [с. 662] Мамаем:

После всего, что было, нас не может удивить ни "вероятно", быстро уплотнившееся до "несомненно", ни отсутствие у Мамая рода и племени – у врага России не может быть национальности; примечательна только непростывшая ненависть автора к малоизвестным у нас исмаилитам [19] да конец Мамая в изображении автора: "Проходимец был убит и брошен на съедение голодным свиньям [с. 727]", ярко выражающий биологическую ненависть автора к этому человеку.

Примечания

[18] Можливо, тут Чівіліхін натякає на різко негативну характеристику князя Юрія у романі Д.М.Балашова "Симеон Гордий" (див. екскурс "Цикл історичних романів Д.М.Балашова").

[19] Думаю, що автор дізнався про них з творів Л.М.Гумільова, і тільки природжена скромність завадила йому послатись на це джерело.