В гостях у полковника

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

На завтрашний день Петруся и меня прибрали и убрали отлично! Батенькины лучшие пояса, ножи с золотыми цепями за поясами, сабли турецкие в богатых оправах… фа! такие молодцы мы были, что из-под ручки посмотреть! маменька и Тетяся очень мною любовались. Повезли же нас в берлине, данном за маменькою в приданое, запряженном в шесть коней, в шорах; один машталер управлял ими и поминутно хлопал бичом. Мы выехали из дому очень покойно, и я с маменькою, и даже с Тетясею, попрощался кое-как.

Дорогою мы рассуждали с братом, какой у господина полковника должен быть знатный банкет и как, при многих у него гостях, будут нам отдавать отличную честь, как прилично и следует знаменитым Халявским. Петрусь рассуждал, как он после обеда будет с панночками играть в короли, в жмурки, какие загадки будет загадывать; а я рассчитывал, как я знатно наемся на этом банкете и буду примечать, так ли хорошо выкармливается птица у него, как у маменьки? В этих приятных мечтах подъехали мы к квартире полковника. Одним-один часовой ходил у какой-то зеленой таратайки – и больше ничего.

Мы вошли в дом. Солдат сказал, чтобы мы в первой комнате, пустой, ожидали его высокоблагородие. Что прикажете делать? Мы, Халявские, должны были ожидать; уж не без обеда же уехать, когда он нас звал; еще обиделся бы. Вот мы себе ходим либо стоим, а все одни. Как в другой комнате слышим полковника, разговаривающего с гостями, и по временам слышим вспоминаемую нашу фамилию и большой хохот.

Ждем мы час, два, никто и не подумает нам подать что закусить. Поглядывая друг на друга, воображаем, что маменька в это время давно уже откушали и выпочивались, а мы еще и не завтракали, и никто об нас не заботится.

Гораздо после полудня вышел полковник к нам, и вообразите! в белом халате и колпаке. Уверяю вас! мало того – не снял перед нами колпака и даже головою не кивнул, когда брат и я, именно я, отвешивал ему, с отклонением рук, точно такой поклон, как, по наставлению незабвенного домине Галушкинского, следовало воздать главному начальнику. Притом, как бы к большему неуважению, курил еще и трубку и, не вынимая ее изо рта, спросил: «Умеете вы писать?» Это вежливость? это приличие? Уж бы, по крайней мере, спросил о здоровье маменьки, когда не позаботился спросить о нашем! Но это еще цветочки, погодите, что дальше будет!

На такой странный вопрос, конечно, мы отвечали утвердительно, потому что Петрусь писал бегло, четко и чисто, он был гений во всем; я тоже, как ни писал, но все же писал и мог мною написанное читать.

– Ну, когда умеете, так подпишите же эти бумаги, – сказал полковник и кликнул: – Тумаков! скажи им, где и как подписать.

Подошел к нам – я думал, что он домине Тумаков и должен нас учить каким наукам – однако же это был просто Тумаков, и, показав прежде Петрусе, что писать, потом приступил ко мне.

– Пишите, – сказал он, – к сему прошению…

Я написал это убийственное, треклятое, погубившее меня тогда и во всю жизнь мою причинявшее мне беды, я написал и кончил все по методу Тумакова. Он собрал наши бумаги, и когда господин полковник сказал ему:

– Заготовь же приказ, да скорее, – он пошел от нас.

«Все это хорошо, что мы немного написали, – подумал я, – но что же из того? Где же обед, на который мы были приглашены и приехали так торжественно?» Как вот господин полковник, походивши по комнате и покуривши трубки, крикнул:

– Давайте же обедать, уже второй час.

– О злосчастная фортуна! Что ты делаешь с нами, смертными! – воскликнул я сам себе (любимый возглас нашего реверендиссиме, когда он встречал какие неудачи). – Второй час, у нас дома уже полдничают, а мы еще и не обедали!

Но, благодаря проворству слуг господина полковника, я не успел еще хорошенько потужить, как стол уже был готов… но какой это стол?.. Все не по-прежнему! каждому особый прибор со всеми теперешними принадлежностями; рюмки, стаканы, карафины… с чем же бы вы полагали?.. С водою, ей-богу, с водою!.. Как хотите, а правда.

Смотрю, стол накрыли на двенадцать приборов, а гостей нас всего пять с хозяином. Наконец, поставили давно ожидаемый обед. Я чуть не расхохотался, увидев, что всего-навсего на стол поставили чашу, соусник и жареную курицу на блюде. Правду сказать, смешно мне было, вспомнив о нашем обыкновенном обеде, и взглянуть на этот мизерный обедик. «Но, – подумал, – это, может, первая перемена? Увидим».

Полковник вышел уже в сюртуке, и гости за ним тоже – поверите ли? в сюртуках… но какое нам дело, мы будто и не примечаем. Как вот послушайте… Господин полковник сказал: «Зовите же г. офицеров»… и тут вошло из другой комнаты человек семь офицеров и, не поклонясь никому, даже и нам, приезжим, сели прямо за стол. Можно сказать, учтиво с нами обращались! может быть, они с г. полковником виделись прежде, но мы же званые… но хорошо – уселися.

Начали подавать: во-первых, суп, такой жиденький, что если бы маменьке такой подать, так они бы сказали, что в нем небо ясно отсвечивается, а другую речь поговори, вылили бы его на голову поварке. Каков бы ни был суп, но я его скоро очистил и, чувствуя, что он у меня не дошел до желудка, попросил другую тарелку. Полковник и лучшие гости захохотали, а худшие посмотрели на меня с удивлением, а мне таки супу не повторили. После супу подносили говядину с хреном: я взял довольно и тем утешился. Потом подали по два яичка всмятку, какой-то соус, которого только досталося полизать, не больше; да в заключение жареная курица. Честью моей вас уверяю, что больше ничего не было на званом, для нас, обеде.

В продолжение стола перед кем стояло в бутылке вино, те свободно наливали и пили; перед кем же его не было, тот пил одну воду. Петрусь, как необыкновенного ума был человек и шагавший быстро вперед, видя, что перед ним нет вина, протянул руку чрез стол, чтоб взять к себе бутылку, как же вскрикнет на него полковник, чтобы он не смел так вольничать и что ему о вине стыдно и думать. «Посмотрели бы вы, господин полковник, – подумал я сам себе, – как мы и водочку дуем, и сколько лет уже!»

Я, не могши пить воды и не видя на столе ничего из питья, спросил у человека, чтобы подал мне хоть пива… Полковник снова расхохотался и гости за ним. С тем и встали от стола.

Так вот вам и банкет! вот вам и званый обед! Мы располагали сейчас ехать домой, чтобы утолить голод, мучащий нас. Могли ли мы, можно сказать, купавшиеся до сего в масле, молоке и сметане, быть сыты такими флёровыми кушаньями? Вот с того-то времени начал портиться свет. Все начали подражать господину полковнику в угощении, и пошло везде все хуже и хуже…

Пожалуйте же, еще не все. Как мы собираемся уехать, а тут полковник подписал какую-то бумажку и, отдав ее Тумакову, сказал нам:

– Ну, молодцы! Поздравляю вас царскими солдатами! Я знал, что ваша мать ни за что не согласится отпустить вас в службу, так я обманом вас залучил к себе. Ваш отец… (отец! что бы сказать батенька? да он и маменьку нашу величал просто – матерью) ваш отец был мне друг, и я, умирающему ему, дал слово спасти вас от праздной и развратной жизни, в которую вы уже вдались и от которой погибли бы. Ступайте теперь служить. Ты, Петруша, если постараешься, будешь человеком, – так мне кажется. Учись скорее службе и будь в ней исправен. А ты, брюхан (сказал он мне: правда, что у меня, по маменькиному попечению, пузко было порядочное, всегда их утешавшее), матушкин сынок! с тобою много хлопот будет; но я тебя написал к такому капитану в роту, что тебя вышколит. Вот приказ. Тумаков! отправь их сего же дня по ротам, обмундировавши как должно.

Примітки

Флёровые кушанья – тут у розумінні легка їжа.

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 4, с. 115 – 118.