И нет ее

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Так предавалась радости нежная мать! Я не смел и не хотел смущать ее сердца пагубными предчувствиями, сомнениями, которые начали беспокоить меня по мере приближения нашего к Харькову. С лишком четыре года прошло, как я видел Ганнусю: мало ли что могло случиться с нею в такое продолжительное время! Она могла умереть, переселиться в другое место… Ну, если Чучукалка или другая женщина, занявшая ее место, напрасно дожидаясь меня, выдала ее за какого-нибудь дьячка или ремесленника? Быть может, с нею случилось еще что-нибудь хуже!.. Признаюсь, я вздрогнул невольно и не меньше злополучной матери (которой, к счастью, ни одной из сих черных мыслей не приходило в голову) желал поскорее приехать в Харьков и узнать судьбу ее дочери.

Предчувствия мои оправдались!..

В Харьков мы приехали за полночь; нельзя было отыскивать Ганнусю. Но лишь стало рассветать, как нетерпеливая мать велела разбудить меня, стала убедительно просить, чтобы я тотчас ехал за ее дочерью; отдавала мне салоп, платки, теплые ботинки, чтобы одеть, окутать ее; поручала мне бережно везти ее, не простудить; торопила людей, чтобы скорее готовили чай, кофе, чтобы все было вкусное и горячее, согреть барышню, ее бесценную Анюточку; приказывала бежать за портными, швеями, чтобы тотчас приодеть и нарядить ее прилично; но, видя, что ни я не еду, потому что было еще так рано, что и извозчика для меня нельзя было найти, и что и люди, по той же причине, ни за что не принимаются, начала плакать от нетерпения… Наконец дождались, что я поехал.

С трепещущим сердцем вошел я калиткою во двор к Чучукалке, который помнил очень твердо, отворил двери в хату и – каково же было мое удивление, когда вместо корыт, кадок, квашен я увидел человек восемь работников, которые шили свиты из серого сукна… Я остановился как одеревенелый посреди хаты, с открытым ртом, не могши произнести ни слова.

Работники оглянулись и, не слыша никакого вопроса, оставили меня без внимания и продолжали свою работу. Опомнившись, я спросил их: «Где же Чучукалка? Булочница, которая жила здесь?» – прибавил я, видя их молчание.

– Не скажемо; питайте хазяїна, – лениво отвечал один из них.

Я бросился к хозяину, которого встретил в сенях. На вопрос мой о Чучукалке он долго вспоминал: «Яка се?.. Яка се?.. Эге-ге-ге-ге! – вскричал он наконец. – Это булочница. Ох, ваше благородие, а может и ваше высокоблагородие, не взыщите, пожалуйте: я не могу сказать вам, где она ныне пребывает, потому что она года четыре, а чуть ли и не поболее, вышла от меня, в рассуждении коммерции, по причине той, что составлялось веселие (свадьба) моей Присиньки, то мне для такого случая понадобилась противная хата». – «Но куда она переехала?» – прервал я его с нетерпением. «Дай бог память, – сказал он, приставив палец ко лбу, – давно деялось». Потом вдруг начал: «Безошибочно вам, государь мой, доложу, что она перешла на Гончаровку, но к кому именно, сего вам не скажу, по той причине, что я, в рассуждении коммерции своей, в той стороне не бываю и мало из тамошних жителей кого знаю».

Кивнув головою многоречивому коммерсанту, я бросился назад к своему извозчику и велел везти себя на Гончаровку. Дорога была мимо нашей квартиры. Предугадывая, что г-жа Резе, увидя меня, едущего без дочери, испугается, я побывал у нее, объяснил, что Чучукалка переменила квартиру, и заклинал, чтобы она не тревожилась напрасно, если мое отсутствие замедлится.

Извозчик привез меня в предместье, остановился и сказал: «Вот и Гончаровка; куда прикажете подъехать?» – «Вези меня к здешней булочнице». – «Эх, барин! булочницы-то лучшие за Нетечею; мы проехали мимо». – «Не может быть; ты, верно, не знаешь». – «Вота! я не знаю. Да есть ли в городе такой знатной господин, кого бы я не знал, не то что булочницу. Свезем, куда угодно; к советнику ли какому, секлетарю, профестору, священнику; только скажите, какая его фамилия, а то…» – «Вези меня к здешнему священнику». – «К которому? Их здесь два». – «К которому ближе». – И извозчик привез меня к священнику.

Извинясь о своем посещении, я поспешил спросить его о жительстве в его приходе Чучукалки. Услышав ее имя, он долго припоминал и наконец сказал, что женщина, так называвшаяся, кажется, умерла в его приходе… «Ах, боже мой!» – вскричал я, не могши удержать своего горестного удивления. «Но позвольте, сударь; быть может, я тревожу вас напрасно; мы лучше справимся по метрическим книгам».

Пономарь принес их, и священник, роясь в книгах, чрез полчаса, мучительного для меня, прочел: «Вдова Иулиана Чучукалка, во дворе обывателя Симеона Солодченка, помре декабря 7-го… Это было назад тому около четырех лет», – сказал священник, отдавая книгу пономарю. «Не знаете ли вы чего-нибудь о ее приемной дочери?» – спросил я. «Ничего не знаю, припомню только, что эта женщина умерла в крайней бедности и похоронена на счет своего хозяина. Человек отменно добрый: расспросите лучше его. Он живет… Но я лучше расскажу вашему извозчику». – И приветливый священник вышел со мною на улицу, растолковал извозчику, куда везти меня, и пожелал мне успеха в моем искании.

Скоро нашел я Солодченка. Он сказал мне, что Чучукалка точно перешла к нему с тремя работницами, в числе которых была «невелике дівча», сходная с моим описанием, по. имени, кажется, Ганнуся. Булочница занималась сперва своим промыслом, а через «гол места занедужала», так что должна была оставить свой промысел и распустить своих работниц одну за другою; но где они нашли себе пристанище, об этом он не знает. «Не можешь ли ты, по крайней мере, догадаться, кто взял к себе Ганнусю? Такая молоденькая девочка не могла сама себе приискать места».

На вопрос мой он, долго думавши, наконец отвечал: «Ежели взяла ее, так, верно, Сюсюрчиха; она покойнице была большая приятелька и лукавством своим много выманила у нее перед смертью добра. По крайней мере, она должна знать, куда девалась Ганнуся». – «Кто это Сюсюрчиха и где она живет?» – «Живет она верстах в пятнадцати отсюда в Безлюдовке; старуха хитрая, и худая слава идет про нее, – примолвил он вполголоса, оглядываясь, как будто из опасения, что Сюсюрчиха из-за пятнадцати верст его подслушает. – Не я говорю, а другие, что она ведьма… Цур ей, пек от нас! Ко мне пристала было за спадками после покойницы; перешарила, пересмотрела, да и бросила, ругаясь».

– «А разве что-нибудь осталось после Чучукалки?» – спросил я, вспомня о интересном пакете. «Дрянь какая-то; брыдко и смотреть». – «Покажи мне, сделай милость!» – «Да на что вам? А впрочем, пожалуйте». – Добрый мещанин полез на чердак и стащил мне полуразвалившийся сундук без крыши, с обломками ведер, лопаток, прорванными решетами, обрывками ряден.

Он начал все выкидывать по моей сильной просьбе, приговаривая: «Эка дрянь!.. вот и еще… и это не уцелело бы, коли б я не сказал хлопцям стаскать на горище». Все остались одни «ганчірки», – «Пожалуйста, мой друг, переберем и «ганчірки», – просил я его, надеясь все еще найти пакет г-жи Резе. Он начал разбирать все лоскутки и – наконец, вынул что-то завернутое в тряпке… я удерживал свою радость, боясь подать подозрение… Точно!.. Солодченко снял последнюю обертку и, увидев пакет, сказал: «Что бы это такое? Не сон ли богородицы?» [Сон богородицы, якобы виденный на горе Елеонской, глупое и бестолковое сочинение. В заключение сказано, кто будет его иметь в доме, будет всегда здоров, счастлив и проч. Вор того дома не обокрадет, огонь, вода и прочие белы не прикоснутся и много подобного вздору. Дьячки поддерживают это суеверие, пишут «таковые книжицы» и получают за то изрядный доход. У нас каждый зажиточный хозяин ничего не пожалеет, чтобы приобрести сон и хранить его непременно в сундуке, чтобы туда стекались деньги.] – я взял у него из рук, радуясь его догадке и читая надпись, сказал: «Точно так. А на что он пригоден?»

– «Как же? – отвечал он с удивлением, – и разве вы не знаете, что тот будет навек благополучен, у кого есть сон богородицы, и дом его не сгорит, и всяка болезнь отбежит, и злой человек не прикоснется, и печаль не возобладает. Спасибо нашему дьячку: он списал мне за улей пчел и за пять локоть полотна». – «Так, стало быть, этот не нужен тебе? Уступи его мне, я заплачу тебе, что хочешь…» – «И, помилуйте, возьмите его дурно (даром, безо всего). У меня есть; торговать такою святынею не годится. Если бы я был письменный, – продолжал он с умилением, – то я все списывал бы его да раздавал бы православным, чтоб никто на сем свете не бедствовал».

С радостью взяв драгоценные для меня бумаги и от чистого сердца поблагодарив доброго мещанина, я поехал к г-же Резе, уверил ее, что нашел следы Чучукалки, советовал терпеливо ожидать окончания моих поисков, которые могут продолжиться долго, потому что Ганнуся, по обычаю здешних жителей, быть может, с переменою места переменила и имя свое. Потом отправился я к губернатору, объяснил ему все дело, рассказал ему, как хочу действовать, и, поручив г-жу Резе его покровительству, поехал в Безлюдовку.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 357 – 360.