Киев

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Вместо назначения в Одессу, я получил предписание из Москвы ехать в Финляндию. Я все еще полагал, что дела свои окончу там скоро, но, питая себя всякий месяц такою надеждою, пробыл там более четырех лет. Мучительное время по многим собственным моим обстоятельствам!.. Много страдал я и об участи Ганнуси. Что с нею делается? Что может сделаться?.. Нашла ли уже мать ее? Какою ее нашла?.. Радуется ли своею возвращенною дочерью?..

Писать в Харьков, поручить ее попечению кого-либо я не мог, потому что не имел там знакомых. При поездках товарищей по службе, когда кому из них дорога лежала через Харьков, я всегда делал поручения отыскать Чучукалку там-то и там узнать о Ганнусе, известить меня и т. под.; но, спасибо, никто из них не исполнял моих поручений: то за поспешностью забыл, то времени не имел, то искал, да не отыскал, то с ума вон фамилия мадам Чучукчи или как бишь ее величают.

Наконец из Финляндии я был командирован в Киев, куда едучи, я все-таки не мог быть в Харькове и должен был судьбу несчастной сироты предоставить милосердному промыслу, пока до благоприятнейших обстоятельств.

В Киеве, как и в Финляндии, при всяком собрании общества я не пропускал случая историю мою с Ганнусею пересказывать с тем намерением, что это необыкновенное происшествие, в пересказах, не дойдет ли когда-нибудь к матери Ганнусиной и послужит ей к отысканию потерянной дочери.

Вечером у генерала П. случилось мне пересказывать харьковское мое происшествие, умалчивая, как и всегда, о таинственном пакете. Все слушали меня с большим участием, желали улучшения судьбы несчастной сиротки, и… тем дело кончилось, как и обыкновенно. В продолжение вечера, когда прочие гости заняты были музыкою, картами и т. под. и я сидел отдельно от всех, не принимая ни в чем участия, ко мне подходит дама вся в черном, которую я заметил еще и прежде по ее печальному лицу и по нежеланию участвовать в общем веселии, господствовавшем в тот вечер у почтенного хозяина.

Подошел ко мне, она, с видимым замешательством, но с какою-то таинственностью, сказала мне: «Извините великодушно просьбу незнакомой для вас женщины: одолжите меня, пожаловав ко мне завтра не ранее шести часов вечера. Квартира моя на Печерском, в доме В.». – Сказав сии слова с такою скоростью, что я едва мог расслушать, незнакомка, в явном смущении пройдясь несколько раз, незамеченная хозяевами, скрылась.

«Что это значит? – подумал я. – Кто она и чего от меня хочет?» На первый свой вопрос я мог бы тот же час получить разрешение от хозяев дома, но я не хотел расспрашивать, зная, что один вопрос, хотя бы и пустой, повлечет за собою объяснения, догадки, рассуждения и т. под., притом же сама незнакомка могла бы сказать мне о себе, но, конечно, она это должна скрывать от меня… Как бы ни было, надобно терпеливо ожидать свидания.

Но с следующего утра я терял всякое терпение. Пошел, нарочно, мимо назначенного дому и, увидев, что все окна в нем заперты, зашел под предлогом найма, но мне отказали, что в нем квартирует приехавшая откуда-то какая-то барыня и что теперь ее нет дома; поехала с какими-то господами куда-то и только к вечеру будет. Ясно довольно.

Наконец ожидаемые мною шесть часов наступили, являюсь. Дама меня встречает и, не дав мне времени сказать обыкновенное приветствие, начинает говорить первая: – «Позвольте… мне прямо приступить к делу, от которого зависит мое… Вы говорили вчера об одной бедной девочке, которую видели в Харькове… не знаете ли о ней еще чего подробнее?.. Сделайте милость! расскажите мне о ней все, все…»

Надежда блеснула мне, и я тотчас начал все подробности знакомства моего с Ганнусею.

Незнакомка слушала меня с живейшим участием и видимою нетерпеливостью. Но лишь только сказал я о надписи на пакете, как она заплакала, зарыдала и, вышед из себя, закричала: «Она… она!.. дочь моя! пятнадцать лет я оплакиваю ее!..»

– Как, сударыня, неужели?..

– Она дочь моя!.. – кричала она. – Вы ангел-благовеститель, сказавший мне чрез пятнадцать лет первое о ней известие и что она еще жива… Но!.. – вдруг воскликнула несчастная, ломая руки, – вы уже более четырех лет как не видали ее!.. Боже мой! Что с нею сделалося? Жива ли она?.. я еду… сейчас, сию минуту поедемте со мной, благодетель мой! – кричала она, обратясь ко мне, и в беспамятстве обнимала меня. – Вы видели ее, вы знаете ее воспитательницу… она вам только поверит, без вас не отдаст мне дочери моей… Поедемте, проводите меня к моей Анюточке; падаю к ногам вашим… – и с сими словами она в самом деле бросилась к ногам моим, схватила руки мои и готова была целовать их.

– Я рад… готов… всею душою желал бы исполнить желание ваше, но вам известна обязанность службы; мой генерал…

– Я сейчас еду к нему, я вымолю вам позволение проводить меня до Харькова… Кто ваш генерал?

Я назвал его.

– Это дядя мой! – воскликнула она в восхищении. – Он не откажет мне ни в чем. Поедемте к нему вместе…

Пока закладывали лошадей, несчастная мать была в ужасном волнении: то расспрашивала меня о малейших обстоятельствах, относящихся до ее дочери; то радовалась скорому свиданию; рассчитывала, в который именно день она увидит дочь свою; то плакала, представляя себе, в какой нужде найдет ее…

Карета была готова. «Сделайте милость, спешите вслед за мною», – сказала она и велела скакать к дяде.

Я, однако ж, не торопился, чтоб дать им время объясниться между собою, чтоб не помешать в случае какого-либо необходимого признания. Когда вошел к генералу, племянница была в его объятиях. Почтенный старик был растроган. «Я должен откомандировать вас в Харьков, – сказал он мне голосом начальника, увидев меня. – Мне нужно кончить одно важное дело с тамошним губернатором; а здешние поручения вы можете отложить до возвращения». Потом, оставив тон службы, он просил меня повторить все касающееся к Ганнусе, чтобы – говорил он – поверив все, не обмануться в надежде. Выслушав все и потребовав на некоторые обстоятельства пояснений, он просил меня убедительно вспомоществовать его племяннице в отыскании в чужом городе дочери. Отъезд назначал он на другой день…

– Нет-нет, дядюшка! Ночь – целый век! А между тем моя Анюта ходит босиком, в лохмотьях, в грязи… Может быть… Нет! отправьте нас сейчас. Пошлите сейчас за подорожною… Христа ради!.. Христа ради! Я умру с тоски!..

– Но ты должна собраться: взять с собою платья, вещи, денег… Тебе там надо быть у губернатора… и мало ли встретятся какие обстоятельства! Я должен также писать к губернатору, просить его содействия, дать инструкцию твоему спутнику.

Насилу мы уговорили ее дождаться утра и потом, отправив домой, приготовляться к отъезду, условились в распоряжениях на всевозможные случаи.

С рассветом явился я к моей спутнице, которая меня уж ожидала одетая и совершенно готовая.

Мы отправились и не ехали, а скакали, сколько позволяла дурная ноябрьская дорога. В Полтаве сломалось колесо у ее кареты: остановка; она настаивала ехать в моей бричке, и я с трудом отговорил ее от того. Надобно было остановиться на целый день, и я, чтобы сколько-нибудь занять и успокоить волнующееся сердце несчастной матери, нетерпение которой возросло до высочайшей степени, упросил ее рассказать мне свои приключения, потому что мне нужно было знать их для предстоящих действий в пользу ее дочери. «По крайней мере, объясните мне только то, что мне можно знать», – прибавил я.

– Вам должно знать все, единственный мой благодетель! – сказала она, – все, даже все проступки мои.

Вот что она пересказала мне.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 339 – 342.