Отец

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

Оправившись совершенно, я должна была известить о горестной участи моей батюшку и я написала так:

«Майор Резе, мучимый раскаянием за причиненные огорчения отцу жены своей и угнетаемый продолжающимся гневом его, впал в меланхолию и в припадке ее лишил себя жизни. Несчастная жена его у ног отца, справедливо гневающегося на нее, не смея просить о прощении, умоляет его не отринуть малютки ее, горькой сироты, принять ее в любовь и дать ей пристанище. Сама же мать, как виновная дочь, не смеет предстать пред гневающегося родителя, но смеет просить назначения, что ей делать с собою».

И вот какой ответ я получила:

«Собаке собачья смерть. Приезжай ко мне. Запрещаю тебе говорить, даже вспоминать, что ты была за этим мужем-извергом, самоубийцею, проклятым мною в сем и в будущем веке. Забудь, что ты с ним странствовала. Его отродье брось в лесу, в степи, в реку, убей, чтоб я не видал его; или сам убью, удушу, растерзаю его. Я не хочу, чтобы оно существовало и напоминало о… Вот средство приобрести мою любовь и благословение!..»

Это письмо написано было на мое родовое имя. Несмотря на жестокое содержание его, я поспешила собраться в путь. Мой несравненный Александр и в последние дни жизни своей позаботился о средствах к пути моему. Деньги, им собранные, теперь пригодились мне на дорогу. Он пред несчастною кончиною своею очистил все свои дела и бумаги, и на нем не было никакого начета; мне дозволили взять денщиков до места, и так я с Анюточкою и служанкою верною моею пустилась покойно в путь. Хотя я очень хорошо знала крутой нрав отца моего, но все еще надеялась своими слезами, молитвами, раскаянием смягчить его. Анюточка же, двухлетнее, была необыкновенно милое и привлекательное дитя, и потому я надеялась, что при первом на нее взгляде отец мой забудет ненависть к отцу ее и станет любить ее.

Но чем более приближалась я к деревне отца моего, тем более страх мой увеличивался, и я теряла надежду на нежность отца моего. В большом страхе даже за жизнь Анюточки я изобретала все средства к спасению ее и наконец остановилась на легчайшем для моего сердца. В семидесяти верстах от дому отца, в деревне, случай привел меня остановиться у старухи скромной, совестной, честной и богобоязливой. Ей-то вверила я свою драгоценность, мою Анюточку, и вручила ей в запечатанном пакете свидетельства о рождении и смерти отца ее. Я надеялась скоро умилостивить отца и тотчас самой приехать за нею, а если бы гнев родительский продолжался, то верная служанка моя, при помощи других батюшкиных людей, коих я надеялась привлекти на мою сторону, доставляла бы мне часто верные известия о состоянии моей Анюточки, а между тем смягчился бы родитель мой. Облобызав и облив горькими слезами мою сиротку, пустилась я в путь…

Ах, в каком положении нашла я батюшку!.. Вместо здорового, бодрого, крепкого мужчины, цветущего совершенным здоровьем, я увидела вышедшего ко мне навстречу старичка, слабого, худого, скорбного, изнеможенного… я была поражена и не могла тронуться с места. Он, с некоторым упреком, сказал мне: «Это ты меня так переменила!» Я не выдержала… упала к ногам его, стеная. «Полно! – сказал он мне, удушая свои слезы, – все забыто и с этих пор ни слова о прошедшем. Сядь подле меня». Он сам помогал мне встать и посадил подле себя, держа меня за руку и отвечая на мои ласки. «Подайте «барышне» чаю!» – поспешил он выговорить, как будто предугадывая, что я готовилась уже упасть к ногам его и просить за мою милую Анюточку… Ах, эти слова показали мне, что он намерен твердо держать свое слово. Я вздрогнула и замолчала, видя в нем иногда возрождающуюся суровость.

Я была с ним целый вечер. Он один говорил и все о посторонних для меня вещах и происшествиях, с ним случившихся без меня; но ни одним словом не упомянул о моей отлучке от него или тому подобном. Я ожидала с нетерпением времени, когда пойду к себе, чтобы поручить служанке моей чуть свет отправиться к Анюточке и привезти самые верные известия; но какою горестью была я поражена, когда явилась ко мне для услуг женщина и рассказала мне, что немедленна по приезде моем, по приказу отца моего, прежде отданному, служанка моя отправлена в дальнейшую деревню нашу, а денщики тогда же, при бумаге и с данным им награждением, представлены в губернию к военному начальству… Какую жестокую ночь провела я!..

На другой день женщина объявила мне волю отца, чтобы я отнюдь не носила черного платья… Я надела белое и была очень печальна. Батюшка застал меня в слезах. «Что значат эти слезы? – сказал он с суровостью. – У тебя нет никого в живых ни в мертвых, о ком бы тебе можно плакать. Я один у тебя и чтобы я не видел тебя не только плачущую, но ниже печальною».

Видя слабое здоровье его, я боялась раздражать его и повиновалась ему во всем. Равнодушно слышала, когда люди – и даже мне в глаза – называли меня, по его приказанию и с его примера, барышнею. Когда мне делалось необыкновенно грустно, я уходила от всех и молилась за мою Анюту, не имея возможности ничего сделать для нее больше; плакала много-много… и должна была являться к отцу моему с покойным лицом.

Наконец, не имея возможности переносить моего положения и оставаться так долго в неизвестности насчет моей Анюточки, я решилась подкупить человека съездить в деревню и узнать о ней; но он тут же сказал мне, что им всем строжайше запрещено исполнять такого рода мои приказания и даже наблюдать, не будет ли со стороны каких подсылок. «Мы так и делаем, «барышня», чтобы никто не подал вести о вашей дочери», – заключил он свое объяснение.

Кровью облилось мое сердце, слушая его!.. и после того я не смела уже относиться ни к кому из них.

Таким образом, страдая и скрывая свои страдания, прожила я шесть месяцев горьких, тяжко-мучительных. Осыпаемая, впрочем, ласками отца моего и, видимо, им любимая по-прежнему, ни одной минуты, однако ж, не видала я в нем намерения примириться с тенью моего мужа и снять проклятие с невинной внуки своей.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 353 – 355.