Мать

Г. Ф. Квитка-Основьяненко

В Черниговской губернии, в селе Барыловке, лет десять тому назад во двор к старухе, Чучукалкиной «дядине в третьих» (жене внучатного дяди), въехал рыдван, на почтовых конях, с «дзвоником». Из него вышла барыня, молодая и прекрасная, но худая и прехудая, вся в черном, а за нею служанка с маленьким дитятею на руках. Барыня милостиво разговаривала с хозяйкою, поминутно ласкала свою дочечку, милую, как ангел божий, и часто, задумавшись, горько над нею плакала. На другой день, вместо того чтоб ехать дальше, барыня осталась у старухи, расспрашивала об ее жизни, занятиях, знакомствах. Целый вечер она ласкала малютку больше прежнего, а ночь всю проплакала, не сомкнув глаз ни на минуту. Поутру же она стала усильно просить старуху оставить девочку у себя и содержать ее в тайне. Она говорила, что едет теперь к мужу, который находится в войске, и не может взять ее с собою; а она воротится через месяц, а может и скорее, и щедро наградит за ее услугу. Старуха согласилась, а барыня отдала ей запечатанный пакет с бумагами, строго-настрого запретив никому не показывать и не давать его до тех пор, пока она сама или кто-нибудь от ней не приедет за дитятей и не выдаст старухе обещанного награждения.

После того она подарила старухе сто рублей, отсчитала еще сто рублей на расходы, оставила кучу белья и, расцеловав свою дочь, омочив ее горючими слезами, уехала.

Старуха чрез неделю занемогла отчаянно, призвала к себе Чучукалку, которая тогда еще жила в том же селе с мужем, и отдала ей, на случай своей смерти, девочку, которую у ней никто не видал, и, вручая ей пакет и деньги, из которых почти еще ничего не было истрачено, и, рассказав в подробности все препорученное ей доброю барынею, взяла с нее клятву – старуха была совестная и богобоязливая – ни в каком случае не оставлять дитяти.

Чучукалка рада была такой выгодной воспитаннице, равно как и муж, вскоре приехавший с ярмарки, куда возил он свиты на продажу. Они жили доселе очень бедно, потому что сельское начальство не наделяло Чучукала общественной землею, по причине его бедности, и он питался только своим бедным рукомеслом. Теперь, получив двести рублей, он решился исполнить свое намерение и переехать на житье в какой-либо город, где бы он, с большею выгодою, мог заниматься. Передав ночью и скрытно в другое селение, к знакомой, дитя, из опасения, чтобы начальство по нем не добралося и к деньгам, начали они сбираться к переселению, после кончины теткиной. Получив дозволение и должные бумаги, выехали они из Барыловки месяца через два после оставления дитяти доброю барынею – и во все это время не было от нее ни слуху ни весточки, и никто не являлся взять или проведать несчастную малютку, почему Чучукалы и взяли ее с собою, назвав ее уже своею дочерью.

Переезжая из селения в селение, из города в город, Чучукало не находил в них своих выгод; может таки – по словам жены – и мастер плохенький был. Как вот прослышал он про Харьков, что каких-то там мастерств нет и что все, видимо, разживаются; по этой молве переселился он и переписался навсегда в Харьков. Первые годы все шло хорошо; даже до того, что имели собственный свой двор и работников, но потом год от году хуже и хуже, он наконец проторговался, запил и умер; жена, продав купленный двор, пошла жить в соседи, нанимать квартиру и промышлять единственным своим искусством – печь пироги и булки.

Между тем панночка Ганюта, которую они везде, и в Харькове, выдавали за свою дочь и назвали уже Ганнусею, подросла, и содержать ее в новых трудных обстоятельствах вдове стало очень трудно. Что делать было с нею? Объявить пред начальством истину Чучукалка побоялась, чтобы не было ей беды за так долгую утайку. Называть по-прежнему дочерью? Но мать дочери никогда не отыщет, и девочка навсегда останется у ней на шее. В таких затруднительных обстоятельствах Чучукалка решилась попросить совета у самого грамотного и потому всезнающего человека, у приходского дьячка, который всегда навещал ее при выгрузке горячих пирожков из печи. Сей всезнающий муж, прочитав с большим трудом надпись на пакете и не поняв ее нисколько, после долгого размышления, сказал:

«Воистину, тайна сия велика и глубока! О Иулиание! не таитеся убо с имеющеюся у вас юнотою и возвестите во всеуслышание харьковские Палестины, что сия Анна не дщерь ваша, но благородное исчадие; тогда при возрасте ее и чаемой лепоте, если бы и обрелася мати ее, сыщется кто-либо, может быть, и из учеников риторики и поиметь ее себе в жену. Но како сыщет мать ее здесь, оставивши в Барыловке, что есть от Харькова, яко восток от запада? Запечатленную же хартию блюдите, яко зеницу ока, и не поведите о ней никому из живущих на земле до дне и часа, дондеже явится мать или от матери кто, или строгая полиция привлечет вас к ответу за утайку благородного семени; а до того никому не поведайте и во оное время получите мзду велию и тогда не забудете и меня, грешного».

Чучукалка последовала во всем совету умного дьячка, рассказала свою тайну двум-трем кумам и начала посылать Ганнусю с пирожками и булками на рынок, где ее всегда величали – большею частью в насмешку – панночкою и дворянкою.

– Если бы нашлась теперь ее мать, – сказала в заключение булочница, – была бы довольна мною: Ганнуся жила у меня не даром; она умеет очень порядочно прясть, сошьет кое-что немудреное и около хлеба начинает смыслить: дров и воды принесет, квашню обмоет чисто, соль истолчет. Всему этому сама я выучила ее кровавыми моими трудами; а через год, через два она может, пожалуй, наняться в работницы даже рублей за шесть в год. Не то, как войдет в разум и силу, выучу ее печь булки, как сама знаю, и сластены, и бублики на «олії з маком», а с таким учением и мать спасибо скажет; а не найдется, то ее возьмет не только дьячок, но и попович с охотою. Этот народ любит мягкие булочки и горячие пирожки.

Примітки

Подається за виданням: Квітка-Основ’яненко Г.Ф. Зібрання творів у 7-ми томах. – К.: Наукова думка, 1979 р., т. 2, с. 335 – 337.